МАКАР И ЕГО «ТЕЛЯТА», ИЛИ НЕЮБИЛЕЙНЫЙ МАКАРЕВИЧ

МАКАР И ЕГО «ТЕЛЯТА», ИЛИ НЕЮБИЛЕЙНЫЙ МАКАРЕВИЧ

Признаюсь, по молодости лет я и сам был одним из его «телят». Я тогда был обычным 16-летним столичным пэтэушником и в один из дней осени 1978 года, уже будучи на 2-м курсе, случайно стал обладателем первого магнитоальбома «Машины времени» (того самого, который был записан в учебной студии ГИТИСа). Этот альбом мне любезно согласился переписать на кассету один из моих однокурсников. Правда, не за красивые глаза — стоило это удовольствие 1 рубль. Однако о деньгах я тогда не думал, поскольку, во-первых, стипендия у меня была 30 целковых, а во-вторых — за запись группы, о которой тогда судачила вся столичная молодёжь, я готов был переплатить и в три раза дороже. Короче, уже на следующий день я стал счастливым обладателем вожделенной записи и сразу после занятий, в домашней тиши, с головой окунулся в песни, многие из которых практически сразу вошли в золотую сокровищницу так называемого советского рока.

С тех пор я стал «телёнком» Андрея Макаревича и его команды. И благополучно пребывал в этом «стаде» почти полтора десятка лет. До того самого момента, когда внезапно не осознал, что вся эта «богадельня» под названием «Машина времени», долгие годы олицетворявшая для многих (в том числе и для меня) романтическую мечту о более честном и справедливом мироустройстве, на самом деле была всего лишь искусным паразитом на этой мечте. В итоге, сбросив это ярмо, я ни разу об этом не пожалел и лишь не перестаю удивляться тому, как другие «телята» продолжают боготворить того, кто, не стесняясь, поёт о них же самих — что «все они марионетки в ловких и натруженных руках». Именно о том, кому принадлежат эти руки, и пойдёт речь в моей статье.

Скажем прямо, сегодняшняя «Машина времени» не так интересна как музыкальный проект современной молодёжи, как это было в наши годы. У молодёжи, как и полагается, есть свои, более молодые и понятные ей кумиры. Однако, как это ни странно, «Машина времени» до сих пор у всех на слуху. Почему? «Всё очень просто», как поёт сам Макаревич. Стараниями сегодняшнего пропагандистского аппарата вокруг группы намеренно поддерживается повышенный интерес по нескольким причинам. Во-первых, таким образом власть платит коллективу и лично её руководителю Андрею Макаревичу за то, что те активно пиарят российский либерализм (хотя тот уже трещит по всем швам), и, во-вторых, за то, что все они нет-нет да и вставят своё лыко в ту антисоветскую строку, которым нынешний режим вышивает свою идеологию. Особенно по этой части усердствует Макаревич, вспоминающий времена СССР исключительно в негативном плане (в отношении того времени он постоянно оперирует одним-единственным уничижительным словом — «совок»), В этом слове, как в одном флаконе, сконцентрированы все возможные негативные чувства главного «машиниста» к советской власти: ненависть, презрение, брезгливость и т.д.

Нынешняя молодёжь, которая воспитывается в атмосфере оголтелого антисоветизма, воспринимает эти слова как ещё одно подтверждение того, какой же жуткой и несправедливой была страна под названием СССР. Как невыносимо было жить там людям. И как хорошо, что эта страна почила в бозе, а такие люди, как Андрей Макаревич, сумели выжить и здравствуют поныне. Чтобы не быть голословным, приведу цитату самого Макаревича, где он на полном серьёзе расписывает советскую «жуть» молодой журналистке одного известного печатного издания: «В советское время можно было на кухне сидеть и шептать, как там в Новочеркасске рабочих расстреляли. Заткнув спичкой телефон, чтобы не прослушивалось…»

Отдадим должное г-ну Макаревичу за то, что он скорбит по душам невинно убиенных новочеркассцев, которые в июне 1962 года вышли на улицы родного города, протестуя против бездарной политики тогдашних властей, и были расстреляны по приказу Н. Хрущёва. Но в то же время отметим для себя и другой факт. Ни разу ни в одном интервью Макаревича вы не прочтёте таких же слов скорби в отношении других убиенных. А именно его современников — тех, что погибли в октябре 1993 года в Москве по приказу первого президента России Бориса Ельцина, который на глазах у всего мира (под прицелами сотен телекамер) расстрелял из танков российский парламент, отправив на тот свет не десятки, а несколько сотен ни в чём не повинных людей. Это преступление наш герой Ельцину простил и ни слова не сказал ему в упрёк, даже более того — вскоре принял от него высокий орден «Знак Почёта», крепко пожав президентскую руку в знак признательности и уважения. Откуда же такая странная избирательность? Ответ достаточно прост: не сами жертвы интересны Макаревичу, а то, какая именно власть их таковыми сделала. Если речь идёт о советских временах, то здесь наш герой — сама принципиальность, но если дело касается либеральной постсоветской России, то тут на глаза музыканта опускаются шоры. Как нынче модно говорить в среде политиков: действуют двойные стандарты.

Вообще за годы существования постсоветской России здесь сложилась целая наука — советология. Базисные основы она взяла у своей зарубежной предтечи, которая была детищем «холодной войны» и главной целью подразумевала разгром социалистического СССР. Но вот ведь парадокс: эта война закончилась поражением последнего, и, казалось бы, эта наука должна была кануть в Лету вместе с ним. Но не канула, став одной из главных опор постсоветского режима. Почему? Дело в том, что в новой, капиталистической России продолжают проживать миллионы бывших жителей ушедшей в небытие страны, которые являются невольными носителями памяти о ней. Причём памяти не только чёрной, но и светлой. Именно для того, чтобы последняя окончательно перестала воспроизводиться в умах людей, и была сохранена советология, а её апологетами стали не только профессиональные политики и историки, но также большинство деятелей творческой богемы в лице журналистов, писателей, актёров, музыкантов и т.д. Вся эта братия дружно взялась воспроизводить на свет не просто мифы, а именно чёрные мифы о СССР, где ложь столь искусно переплетена с правдой и полуправдой, что даже люди сведущие иной раз путаются. Кстати, отметим, что само слово «совок» (уничижительное обозначение советского образа жизни) внедрял в 90-е годы коллега Макаревича ещё по советской рок-тусовке Александр Градский.

Итак, в основе российского гибрида советологии, как и у её зарубежного аналога, одна и та же основа — чёрная мифология. Механизм воспроизведения этих мифов весьма незамысловат. Для этого все советские государственные институты, начиная от Политбюро и заканчивая Главлитом (учреждением, ведавшим цензурой), подаются исключительно с негативной точки зрения — как органы государственного насилия по отношению к обществу. Подавая дело таким образом, советологи преследуют несколько целей. Во-первых, рисуют СССР тоталитарным государством, во-вторых, делают искусственный пиар так называемым «борцам с тоталитаризмом», в число которых записаны все деятели советской культуры, имевшие любые (даже минимальные) трения с режимом. Например, достаточно только какому-нибудь актёру заикнуться о том, что его кандидатуру какое-то время не утверждали на главную роль… и он подаётся советологией как жертва режима и борец с «тоталитарным» СССР.

Свежий пример — Алексей Баталов, юбилей которого страна отмечала совсем недавно. Этот когда-то замечательный актёр во всеуслышание заявил, что «ненавидел вшивый социализм», а его руководителей заклеймил как «банду злодеев и убийц». Вряд ли у молодых читателей, прочитавших эти заявления, закралось сомнение в их достоверности: как-никак вылетели они из уст пожилого и уважаемого в обществе человека. И невдомёк этим читателям, что Баталов самым бессовестным образом лжёт, поскольку в советские годы не только прославлял в кино тот «злодейский» режим (играл революционеров и представителей рабочего класса — авангарда КПСС), но и был достаточно высоким киношным чиновником — секретарём Союза кинематографистов (с 1971 года). Кроме этого, звания народного артиста СССР он был удостоен в сравнительно молодом возрасте — в 48 лет (для сравнения: такой знаменитый актёр, как Георгий Вицин, получил это же звание в 73 года, поскольку никаких высоких постов не занимал и был абсолютно аполитичен), а также стал профессором ВГИКа в столь же молодом возрасте — в 52 года (а это была номенклатурная единица в советском учёном мире). То есть вместо того, чтобы швырнуть в лицо той «банде злодеев и убийц» их «вшивые» звания, учёные степени и награды (а у Баталова это были опять же не самые заурядные знаки отличия — орден Ленина и Госпремия), актёр предпочитал всеми этими благами беззастенчиво пользоваться: так сказать, сосал «советскую матку», в душе её ненавидя. Можно только пожалеть человека, который жил подобной двойной жизнью на протяжении не одного десятка лет.

Кстати, и Андрей Макаревич вопреки сложившемуся о нём представлению как о принципиальном борце с советским режимом на самом деле вёл себя точно так же, как и Баталов. То есть сосал ту же «матку», попутно исходя злобной слюной по её адресу. Кроме этого, у них имеется ещё одно сходство: оба являются отпрысками не рядовых советских граждан, а так называемыми «сынками». Так в СССР негласно называли отпрысков советской элиты, которые, будучи защищёнными папино-мамиными спинами, безбедно существовали в советской действительности, высасывая из неё столько соков, сколько могли проглотить. При этом саму эту действительность они на дух не переносили, предпочитая ей другую — забугорную, главным образом американского разлива. Как честно признаётся сам Макаревич в своих мемуарах, «с каким трепетом я лез в этот чемодан (речь идёт о чемодане его отца, который имел возможность выезжать за границу. — Ф.Р.). Я нюхал вещи, приехавшие из другого мира, — это был совершенно незнакомый и прекрасный запах…».

В отличие от Баталова, который является отпрыском актёров одного из престижных театров страны — МХАТа, Макаревич — сын известного советского зодчего, члена Союза архитекторов СССР Вадима Макаревича, который по долгу службы был так называемым выездным — занимался электрификацией советских выставочных павильонов за границей, выезжая туда в качестве представителя Государственной торговой палаты (первая такая поездка случилась у него в 1958 году, после чего в семье Макаревичей появилась такая роскошь, как телевизор). Естественно, он привозил своим домашним из этих вояжей не только чемоданы разного рода сувениров, но и впечатления — полные восторга и преклонения перед западным образом жизни. Эти разговоры Макаревич слышал с самого детства и, что называется, мотал на ус. Именно они (вкупе с запахами заграницы из папиных чемоданов) во многом и сформировали его будущие взгляды: этакое типичное мировоззрение либерала-западника, для которого Россия (будь то советская или постсоветская) не родина, а всего лишь «эта страна». Для таких людей жизнь в «этой стране» хороша лишь до тех пор, пока строго следует в фарватере западных ценностей. Но как только в ней намечается пусть даже лёгкий поворот в сторону державности, с его ярко выраженным русским акцентом (а иного здесь и быть не может, учитывая, что именно русские являются титульной нацией), как тут же у господ макаревичей грустнеет чело и появляется нервный тик. Как признался как-то наш герой: «Я не люблю русскую истерику с разрыванием рубахи на груди. Всё это есенинское совсем не моё». Честное и весьма характерное признание.

А вот ещё одно признание Макаревича: «Я не принимал советскую власть на эстетическом уровне». Кстати, в своих мемуарах он отмечает, что такие же чувства испытывал к той власти и его отец — бывший фронтовик, секретарь партбюро Архитектурного института. «А я с каждым годом всё больше и больше становлюсь похожим на своего отца», — отмечает Макаревич. Единственное отличие между отцом и сыном — это время начала их расхождений с советской эстетикой, а от неё и с самим режимом. Если у Макаревича-старшего этот процесс начался в зрелом возрасте, то у его отпрыска… в раннем отрочестве. То есть тогда, когда большинство детей даже не задумываются о том, что их окружает, а просто живут и радуются своему безмятежному детству. У Макаревича всё было иначе, о чём наглядно свидетельствуют опять же его мемуары. Из них следует, что началась эстетическая неприязнь автора к режиму ещё… в детском саду (заметим, что находился он не где-нибудь в Свиблове, а прямо напротив Кремля — у Александровского сада). Как честно пишет наш герой, «я попал в советское учреждение, где все должны были быть как все». Из сего признания следует, что уже в детсадовском возрасте Макаревич грезил о такой либеральной ценности, как свобода личности (чтобы не быть как все).

В том детсаду и воспитательница была плохая — у неё был «неправильный запах» и «пища нехорошая» (оба определения принадлежат самому Макаревичу). Видимо, дома на Волхонке нашего героя кормили более изысканными деликатесами, если он с таким пренебрежением описывает те продукты, которые не в каждом советском детском саду тогда имелись (напомним, что на дворе была середина 50-х и с момента окончания самой страшной войны прошло ещё не так много времени). То есть если где-нибудь в Пензе или Сыктывкаре советские детсадовцы ежедневно ели одни и те же каши, иной раз без масла, и гоняли обычные чаи, то в детсаду Макаревича у стен Кремля меню было куда более разнообразным и калорийным. Там на завтрак давали кофе с молоком или какао, разнообразные булочки, а на обед — супы, макароны, каши и котлеты. Будущему «борцу с режимом» детсадовские деликатесы не нравились, и он боролся с ними по мере своих детских сил: например, сливочное масло выбрасывал под стол, а котлеты закидывал на шкаф. Так длилось больше месяца, после чего хулигана из детсада исключили, разоблачив его махинации — котлеты на шкафу начали плохо пахнуть (можно себе представить, сколько добра перевёл «буржуйский сынок» Макаревич за это время!).

Иной читатель может сказать: дескать, что возьмёшь с глупого ребёнка. Но это как посмотреть. Лично я в том же возрасте (а это была уже середина 60-х), посещая детский сад, котлеты за шкаф не выбрасывал, а съедал. Может быть, потому, что наша семья жила не слишком богато (отец был автослесарем, мать — уборщицей) и детсад был рабоче-крестьянским — не в районе Кремля, а возле Курского вокзала. Видимо, поэтому моё нутро советскую эстетику в целом принимало, а нутро Макаревича, перекормленное деликатесами ещё в детстве, начисто отвергало — ему даже привилегированные (а не только обычные) советские учреждения казались ущербными, не соответствующими его особенным эстетическим воззрениям. Например, в школьные годы он каждое лето отправлялся с родителями опять же не в рядовой пионерлагерь, а в элитный — от Художественного фонда, в Тарусе. Но и там он чувствовал себя не в своей тарелке. По его словам, «и лес был волшебный, и дети не такие уж глупые, и вожатые не такие уж строгие и противные… Но нет, удалённость от дома красила всё это в чёрный цвет…».

Судя по всему, именно из детства берут свои истоки и другие претензии Макаревича к советской эстетике, в том числе и в области искусства. Например, в своих сегодняшних интервью он неоднократно с пренебрежением высказывался по адресу советской эстрады, кино, литературы и т.д. Всё это он, как уже говорилось выше, определяет одним словом — «совок». Говорить так он имеет полное право (о вкусах, как известно, не спорят), однако интересно здесь другое. Дело в том, что, не будь этой самой «совковой эстетики», не было бы и… рок-группы «Машина времени», которую мы все хорошо знаем. Впрочем, виновата в этом не одна «совковая эстетика», а целый ряд факторов, о которых сегодня практически никто из «машиноведов» (биографов «Машины времени») не вспоминает. То ли по причине незнания, то ли потому, что им так удобно, поскольку при таком подходе гораздо легче а) вульгаризировать историю советского искусства (в том числе и рок-музыки) и б) создавать из того же Макаревича этакого принципиального борца с тоталитарным режимом. А ведь сам наш герой ещё на заре своего творчества пел в одной из своих песен именно об опасности подобной одномерности: речь идёт о песне «Чёрно-белый цвет» (1974), где говорилось о том, что «ты сам, сам закрыл свои глаза, и весь мир раскрасил в чёрно-белый цвет» и что «весёлых красок в мире больше нет». Именно этим сегодня и занимаются Макаревич и его апологеты, рисуя жизнь в СССР исключительно в чёрном (с лёгкими вкраплениями белого) цвете без каких-либо иных оттенков. Поэтому целью данной статьи является именно попытка нарушить эту одномерность.

Итак, в становлении феномена под названием «Машина времени» сыграли решающую роль сразу несколько факторов: 1) появление на свет советского рока; 2) советская эстрада; 3) поэтический бум, переживаемый страной с начала 60-х; 4) политика; 5) демография. Начнём разбираться, как принято, по порядку.

Истоки советского рока берут своё начало в первой половине 60-х, когда в СССР (даже несмотря на наличие «железного занавеса») стали попадать записи западных рок-коллективов (их привозили сюда «выездные» — люди вроде отца нашего героя, которые могли ездить на Запад по служебной необходимости). Правофланговым коллективом в этом процессе приобщения советской молодёжи к западной рок-музыке был, конечно же, ансамбль «Битлз» из Ливерпуля. Как мы знаем, советская власть весьма негативно реагировала на советскую «битломанию», что было вполне закономерно. Советских идеологов волновала не столько политическая составляющая этого процесса, сколько сбивала с толку та истерия, которая сопутствовала появлению этого коллектива на Западе. А именно: все эти тысячные толпы сумасшедших девиц, которые бегали за своими кумирами, где бы они ни появились, а на их концертах так громко визжали, что за этими криками даже сами «битлы» не слышали, что они поют (в конце концов они даже перестанут гастролировать).

Эта истерия вкупе с ярко выраженной коммерческой раскруткой коллектива (а уже тогда было известно, что люди, причастные к этой раскрутке, получали с их славы гораздо большие дивиденды, чем сами участники ансамбля) и стали главными побудительными мотивами для советской идеологии, чтобы бороться с «Битлз» на своей территории. Этот коллектив стал подаваться в советских СМИ как коллектив, потворствующий молодёжной истерии и приносящий баснословные прибыли своим хозяевам, которые «куют» деньги именно на этом массовом сумасшествии. При этом несомненный талант «битлов» советские критики не замечали, поскольку считалось, что подлинно талантливые исполнители не имеют права доводить своих слушателей до подобной истерии: погромов, обмороков и даже самоубийств.

Однако, как это чаще всего бывает, чем больше что-то запрещалось, тем сильнее к этому тянуло людей. В итоге в СССР, как грибы после дождя, стали появляться собственные доморощенные «битлы» — всевозможные «англоязычные» рок-группы. Причём процесс был поистине широкомасштабным: подобные коллективы имелись чуть ли не во всех советских школах, институтах, техникумах и ПТУ. Отметим, что власть отреагировала на этот процесс не репрессиями (фактическим запретом рок-групп), а созданием альтернативного течения — вокально-инструментального (эта идея возникла в ЦК ВЛКСМ). То есть было заявлено своеобразное социалистическое соревнование — конкурентная борьба между роком и ВИА.

Всё это вытекало из той подковёрной борьбы, которая тогда велась в высшем советском руководстве между несколькими течениями: державниками-почвенниками, либералами-западниками, сталинистами и государственниками (последние старались быть над схваткой, выступая этаким высшим или третейским судьёй в этом противостоянии). Каждое из этих течений контролировало свою «территорию» и имело свои средства массовой информации (у державников это были «Огонёк», «Наш современник», «Молодая гвардия», у либералов — «Новый мир», «Советский экран» и т.д.). Например, в литературе державники «крышевали» так называемую деревенскую прозу, сталинисты и государственники — официозную, а либералы — молодую «оттепельную» поэзию; в кинематографе первые отвечали за фильмы из разряда опять же официозных, вторые — за авангардистские, не «поточные». Вот и в той же молодёжной музыке державники и их единомышленники сделали ставку на ВИА, а либералы — на рок-н-ролл.

Отметим, что представители перечисленных течений не имели чёткой привязки к ним, то есть в их партбилетах не было написано «либерал», «державник», «сталинист» или «государственник». Всё это, что называется, витало в воздухе, распространялось на уровне взглядов. При этом взгляды эти редко менялись, даже несмотря на то, какое время было на дворе, но сами их носители меняли свой окрас. Например, после чехословацких событий 68-го многие либералы перекрасились в державников, но в начале следующего десятилетия, с началом разрядки, вновь стали либералами, причём уже не боясь бравировать этим.

Та же ситуация была и с советским роком. В момент его появления ещё была сильна инерция хрущёвской «оттепели», поэтому либералы оказывали ему всяческую поддержку. Но во второй половине 60-х (особенно после той же Праги-68) ситуация резко изменилась, и «гнуть» стали уже державники, поддерживавшие движение ВИА. Короче, в том соревновании между ним и роком симпатии власти были целиком на стороне первого направления — ему в этом соревновании оказывалась безграничная поддержка, в том числе и в идеологии (популяризация в СМИ). Именно в этот самый момент (в 69-м) на свет и появилась школьная рок-группа «Машина времени».

Как и положено по статусу «сынка», Макаревич учился не в обычных учебных заведениях, а в элитных. Сначала это была средняя школа с английским уклоном, где наравне с рядовыми детьми учились отпрыски дипломатов, генералов, учёных и других высоких «шишек», после школы — престижный Архитектурный институт (МАрхИ). Судя по всему, протежировал туда нашего героя его же родной отец — как мы помним, известный архитектор. Именно в стенах этого заведения Макаревич и окунулся в настоящую рок-н-ролльную жизнь. Ведь в МАрхИ на тот момент было целых три рок-группы и «Машина времени» стала четвёртой. Знаменательно, что именно она в итоге станет знаменитой, а все остальные канут в Лету. Почему? Дело здесь, конечно, не в Его Величестве Случае, а в несомненном таланте главного «машиниста»: Макаревич оказался не просто достаточно способным поэтом, но и прекрасным мелодистом. Причём в последнем ему опять помог пресловутый «совок», а вернее, тогдашняя эстрада — талантливая, разнообразная. Таким образом, мы дошли до второго фактора, повлиявшего на появление феномена под названием «Машина времени».

Сам Макаревич, как уже говорилось выше, о советской эстраде до сих пор говорит с пренебрежением, видимо, считая, что он не имеет к ней никакого отношения. Но это заблуждение: все советские рок-музыканты вышли из шинели советской эстрады либо как её протестанты, либо как вольные или невольные ученики. Макаревич не является здесь исключением, поскольку во многом именно советская эстрада стала одной из причин, по которой он начал писать песни на русском языке (вместо англоязычных), а также обогатила и по части мелодизма. Хотя сам Макаревич считает, что мелодии его песен в основном берут своё начало в западной рок-музыке, в частности в песнях тех же «Битлз». Однако достаточно внимательно послушать его произведения рубежа 70-х (все эти «За тех, кто в море», «Родной дом», «В добрый час» и т.д.), чтобы понять, что это никакие не «битлы», а типичный советский («совковый») роко-попс. Причём самого высшего разряда. Поэтому не случайно эти песни в известном фильме «Душа» (1982) так удачно оказались вложены в уста Софии Ротару — насквозь советской певицы (в отличие, скажем, от Аллы Пугачёвой, которая удачно совмещала в себе как советское, так и западное влияния). Впрочем, к роко-попсу по-советски «Машина времени» придёт в конце 70-х (на волне популярности стиля «диско»), а в начале того десятилетия она больше тяготела к традиционному року. Поэтому в первые годы своего существования ничем оригинальным детище Макаревича не отличалось, являясь типичной «обезьяньей» группой — то есть целиком копировало западные коллективы (первый магнитоальбом «Машины», записанный в выпускном классе школы, состоял из 11 песен на английском языке).

Между тем феномен «Машины времени» состоял в том, что очень скоро благодаря стараниям именно Макаревича, в котором проснулся поэтический талант, она, что называется, припала к истокам — стала петь песни на родном русском языке. Это было настоящим прорывом, поскольку большинство советских рок-музыкантов считало, что исполнять рок-песни на родном наречии западло. Макаревич так не считал, за что отдадим ему должное. И вот здесь мы подходим к третьему фактору, повлиявшему на становление коллектива, — к советской поэзии. Именно на ней воспитывался и ею духовно питался Макаревич. Правда (судя по его стихам), это была не официозная (пафосная) поэзия, а камерная, в чём-то даже декадентская. Последняя в те годы чаще всего выходила не в книжных вариантах, а распространялась в списках (то есть неофициально). Однако раздобыть её было нетрудно, особенно на волне хрущёвской «оттепели».

Итак, благодаря родной власти людям в СССР прививалась любовь к поэзии, причём к самым разнообразным её образцам. Например, в низах общества — среди детворы (и я это хорошо помню по себе) — в большом ходу были тетрадки, куда от руки записывались разные стихи и дворовые песни, которые потом заучивались наизусть, декламировались друг другу или исполнялись под гитару. В верхах общества поэзия пропагандировалась куда более масштабно. Поэтические вечера в СССР проводились на стадионах и собирали десятки тысяч людей, а сборники стихов особо любимых авторов сметались с прилавков книжных магазинов в считаные часы (сравните с сегодняшними российскими реалиями, когда интерес к поэзии, образно говоря, напоминает слабый и тусклый огонёк в лампадке, поддерживаемый исключительно меценатами, а отнюдь не государством, которому поэзия стала практически не нужна, поскольку а) является уделом достаточно умных и образованных людей (а такие люди нынешней власти опасны) и б) не приносит денежной прибыли — главного стимула сегодняшнего режима.

Учитывая, что слава рок-группы «Машина времени» началась именно после того, как она «припала к истокам» — запела по-русски, можно смело сказать, что этим она обязана советской власти, которая была горячим сторонником приобщения своих граждан к родной литературе, в том числе и к поэзии. Будь иначе, никогда бы «Машина времени» не стала столь популярной среди советской молодёжи, которая отличалась от нынешней тем, что много читала (начиная от «Госиздата» и заканчивая «самиздатом»). Именно на волне этого интереса к чтению в СССР стали популярны сначала барды и поэты, а потом и рок-музыканты. И здесь мы подходим к четвёртому фактору, повлиявшему на нашего героя и его коллектив, — политике.

Время, когда Макаревич пришёл в рок-музыку, наложило свой отпечаток на его поэзию, корни которой, как уже говорилось, уходят в декадентство. На дворе было самое начало 70-х, когда советская идеология, напуганная чехословацкими событиями августа 68-го и началом еврейской эмиграции из СССР (с 1971-го), резко повернула руль своего пропагандистского аппарата в сторону державного курса. В той же эстраде это выразилось в том, что были отодвинуты на задний план (их убрали из телеэфиров, сократили тиражи грампластинок и т.д.) исполнители еврейского происхождения (Майя Кристалинская, Вадим Мулерман, Аида Ведищева, Нина Бродская, Лариса Мондрус и др.), а вместо них на эстраду пришёл настоящий интернациональный десант из представителей Центра (РСФСР) и союзных республик (Лев Лещенко, София Ротару, Кола Бельды, Виктор Вуячич, Валентина Толкунова, Юрий Богатиков, Сергей Захаров, Евгений Мартынов, Надежда Чепрага, Роза Рымбаева, Тамара Шакирова, Геннадий Белов, Яак Йоала и др.). Появление этого десанта, который должен был символизировать нерушимую дружбу советских народов, заметно обогатило тогдашнюю эстраду, влив в неё свежую и мощную струю.

Однако у этого державного курса были и свои противники из числа всё той же либеральной интеллигенции. В основе их протеста лежало два мотива: страх за то, что державный курс навсегда похоронит их мечту о либеральных свободах, и чувство солидарности с изгнанными с эстрады соплеменниками (ведь многие советские либералы были евреями, в том числе и наш герой — Макаревич). Этот протест имел самые разные проявления, затронув многие области литературы и искусства: кино, театр, музыку. В последней таким островком протеста стала русскоязычная рок-музыка, которая была ориентирована именно на антипафосную волну. То есть если в официальной эстраде её исполнители прославляли коллективизм (ту же дружбу народов) и воспевали прекрасное настоящее (а также будущее), то рокеры главным образом пели о человеческом одиночестве, тоске и серых буднях. Ярким выразителем таких настроений был Макаревич. Уже в одной из первых его песен — «Продавец счастья» (1971) — речь шла о некоем человеке, который «продавал на лучшее надежды и счастье, и безоблачные дни». Но когда герой песни хотел было купить у него немного удачи, то продавец, буркнув «Нету сдачи», растворился в тумане. Вот такой хеппи-энд.

В таком же ключе были решены и многие другие песни Макаревича той поры: «Песня про розовые очки» (1971), «Я устал», «Дай мне ответ» (обе — 1973), «Это новый день» (1974) и др. Везде речь шла о герое-одиночке, который либо «был не рад, что родился на свет», либо «устал искать рассветы в тусклых красках дня», либо «понял, что он совсем один». Короче, пессимизм и, как тогда говорили, непруха. Однако самое интересное, что эта непруха нравилась всё большему числу молодых людей, поскольку уж слишком топорно и кондово выглядела тогдашняя советская идеология. На протяжении долгих десятилетий она практически не меняла свои формы, плохо поспевая за теми изменениями, которые происходили в окружающем мире. Поэтому доверие к ней со стороны молодых людей, вступавших в жизнь в 70-е годы, таяло буквально не по дням, а по часам. Нельзя сказать, что советские идеологи этого не видели (та же «разрядка», начатая в первой половине того десятилетия, во многом была попыткой властей СССР задобрить не только интеллигенцию, но и молодёжь), однако жадному до демократии молодому поколению всё было мало. Поэтому делать «бизнес» на этой неповоротливости советской идеологии было очень даже легко. И тот же Макаревич так и поступал, клепая незамысловатые песенки про «Хрустальные города», «Воздушные замки» и прочие эфемерные строения, которые не прибавляли ему славы как профессиональному архитектору, но помогали делать неплохую карьеру в среде молодых почитателей рок-н-ролла.

Здесь мы плавно подходим к последнему из описываемых факторов — демографии. То есть о том беби-буме, который произошёл в СССР в 60-х, а спустя полтора десятилетия способствовал тому, чтобы армия поклонников «Машины времени» выросла неимоверно. До этого коллектив был известен не столь широкому кругу людей (в основном жителям крупных городов), но демография сделала своё дело — этот круг значительно расширился, затронув практически все республики СССР (когда летом 79-го я гостил в Узбекистане, то с удивлением отметил, что про «Машину времени» знают и там — правда, не в кишлаках, а в городах). Вообще в те годы этот коллектив не зря называли «пэтэушной группой»: её основными поклонниками были учащиеся ПТУ и техникумов в возрасте 14–17 лет, а также студенты и «лимитчики» (жители деревень, буквально хлынувшие в начале 70-х в крупные города работать по лимиту) от 18 до 22 лет. Это было парадоксальное явление, когда полудекадентские поэтические вирши номенклатурного «сынка» Андрея Макаревича находили отклик в среде отпрысков рабоче-крестьянского происхождения. Впрочем, главные причины этого я уже называл: несомненный талант главного «машиниста», а также кондовость советской идеологии и усталость от неё молодёжи.

Как уже отмечалось, власть видела утрату этого доверия к себе и делала попытки его вернуть. Соревнование между ВИА и рок-группами было из этого ряда. Однако если в первой половине 70-х «ломили» первые, то со второй половины (после Хельсинки-75) инициатива постепенно стала переходить к рок-н-ролльщикам. Ведь, несмотря на то что советский рок считался полуподпольным видом искусства, власти его не запрещали и особо по его адресу не лютовали, дабы сохранить хоть какую-то конкуренцию идей в молодёжном искусстве. Например, имея в наличии определённые статьи в Уголовном кодексе, карающие за нетрудовые доходы, власти фактически закрывали глаза на то, что рок-группы продают своё искусство за деньги (давая полуподпольные концерты), ни копейки не платя государству. Поэтому единственной мерой воздействия на рок-музыкантов были периодические милицейские облавы и содержание (недолгое) в КПЗ. Как с улыбкой вспоминает сегодня сам Макаревич, «иногда нас держали по двое суток и выпускали. Первый раз было страшновато, но потом мы уже поняли: а что они могут нам сделать? Доказать, что концерт был платным, практически нереально. Так что бояться нечего…».

Здесь мемуарист лукавит: если бы власть захотела, она бы всё что угодно доказала и упекла нарушителей соцзаконности за решётку. А «Машина времени» завязла в этих нарушениях по самое не хочу. По словам Макаревича, «цена наша медленно, но верно росла, поскольку группа становилась всё более известной. Пашаев (тогдашний директор коллектива. — Ф.Р.) всё время что-то покупал для нас из своих ресурсов. Потом он же и продавал это. Он постоянно находился в состоянии фарцовки…».

Отметим, что фарцовщиков советские власти очень часто ловили и отправляли в места не столь отдалённые. Но это были какие угодно фарцовщики, но только не из мира искусства. Этих власти практически не трогали и даже более того — создавали им тепличные условия, особенно если эти фарцовщики были «завязаны» на нужных властям людей. Так было, к примеру, с окружением Владимира Высоцкого. Вокруг самого певца власти намеренно создавали ореол гонимого, а сами разрешали ему делать многое из того, чего другим гонимым делать запрещалось: выступать в самых вместительных залах (во Дворцах спорта), по шесть месяцев в году находиться за границей. Также власти закрывали глаза на многие «художества» певца вроде левых концертов, нарушений трудовой дисциплины, наркомании и т.д. Та же история происходила и с «Машиной времени», которая в своей среде считалась этаким «рок-н-ролльным Высоцким». Так что по большому счёту никакой особенной борьбы «Машины времени» с советским режимом не было, а была всего лишь ловкая имитация этой борьбы, которая целиком и полностью контролировалась и направлялась из двух ЦК (КПСС и ВЛКСМ) и КГБ. Имитация эта проводилась с одной целью: держать под контролем молодёжную (рок-н-ролльную) среду и влиять на неё. Достигалось это разными средствами, в том числе и с помощью стукачей, которыми эта самая среда была сильно унавожена.

Сегодня Макаревич с гордостью рассказывает о том, как КГБ пытался его завербовать, а он не поддался. И Комитет от него якобы отстал. Вполне вероятно, так оно и было. Однако, судя по всему, чекисты отстали от главного «машиниста» потому, что у них имелись в группе другие информаторы (это подозрение до сих пор висит над одним из звукорежиссёров «Машины»).

Именно с согласия ЦК КПСС и КГБ Макаревич и К° и были назначены властью Главными Художниками в рок-среде (как Аркадий Райкин в сатире, Владимир Высоцкий в бардовской песне и т.д.). Сам Макаревич в своих мемуарах так пишет (лукаво не имея в виду себя): «Выбирался один Главный Художник в каждом направлении — в живописи, скульптуре, литературе, музыке, и через них власть общалась (в одностороннем порядке, разумеется) со всей остальной творческой интеллигенцией…» Это была обычная практика советских времён, однако со второй половины 60-х в ней стали происходить существенные сдвиги. Они объяснялись соглашательской политикой коммунистических партий Запада в отношении социал-демократии (из этого соглашательства в итоге родится могильщик «развитого социализма» — еврокоммунизм), которая вынудила и советские власти делать ещё более значительные уступки своим либералам. Отсюда: разгром «сталинистской» группировки Шелепина, начало еврейской эмиграции, послабления диссидентам политическим, а также и культурным. Особенно заметными эти уступки стали во второй половине 70-х, в разгар разрядки. Например, в молодёжной культурной политике это выглядело следующим образом.

Осенью 1974 года фирма грамзаписи «Мелодия» начала выпускать миньоны западных рок-групп (начали с «Битлз» и продолжили «Роллинг Стоунзом», «Свитом», «Дип Пёрплом», «Ти Рексом» и т.д.). Спустя ровно год в газете «Московский комсомолец» (а потом и в других изданиях) стали публиковаться так называемые хит-парады эстрадных исполнителей. В августе 76-го СССР посетила первая настоящая западная рок-звезда — певец Клифф Ричард (вторым подобным певцом будет Элтон Джон, который приедет к нам в 79-м). Ещё спустя полгода, в январе 77-го, на ЦТ появилась передача «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», где наряду с традиционной эстрадой показывались и выступления западных рок- и поп-исполнителей («АББА», «Смоки», «Бони М» и т.д.). Кстати, последняя группа в декабре 1978 года приехала с гастролями в СССР, что тоже чётко ложилось в русло той политики, которую проводили советские власти в отношении удовлетворения эстрадно-рок-н-ролльных запросов молодёжи. В том же 78-м в крупных советских городах стали появляться студии звукозаписи, где за вполне умеренную плату (1 рубль — 10 минут записи) можно было записать на магнитофонную ленту не только любую западную группу, но и любой её альбом (начиная от старых и заканчивая новинками).

Параллельно с этим происходили и значительные уступки самим советским рок-н-ролльщикам. Правда, местом этих уступок выбирались не центральные, а периферийные регионы, самые либеральные. Так, в 1976 году в Таллине был проведён один из первых в СССР официальных рок-фестивалей, а четыре года спустя ещё более масштабный фестиваль такого же рода проходил в столице Грузии городе Тбилиси. Во всех этих мероприятиях, которые проходили под крышей местных ЦК ВЛКСМ, участвовала и «Машина времени» и везде, кстати, побеждала, занимая первые места. Отметим, что к тому времени концертной базой якобы гонимой «Машины времени» был не какой-нибудь захолустный клуб на окраине Москвы, а… Министерство мясной и молочной промышленности РСФСР, располагавшееся в самом центре столицы!

Так что все нынешние стенания господ либералов о том, что в эпоху так называемого брежневского застоя кондовая советская власть «душила и не пущала» молодёжь, являются откровенной ложью (как заявляет сам Макаревич: «Мы находились под бетонной плитой»). Даже по вышеприведённому (кстати, далеко не полному) перечню тех мероприятий, которые власть проводила в те годы в молодёжной культуре, видно, что никакого застоя не было и в помине. О каком застое можно говорить, если в те годы в СССР существовали сотни (!) разнообразных рок-групп (включая и саму «Машину времени»), а в традиционной эстраде творили исполнители самых разных направлений? Так, среди ВИА это были «Песняры», «Цветы», «Весёлые ребята», «Самоцветы», «Аракс», «Ариэль», «Лейся, песня», «Синяя птица», «Голубые гитары» и др.; среди солистов — Муслим Магомаев, Эдита Пьеха, Алла Пугачёва, София Ротару, Лев Лещенко, Иосиф Кобзон, Михаил Боярский и др. Кроме этого, работали такие разноплановые композиторы, как Арно Бабаджанян, Давид Тухманов, Александр Зацепин, Евгений Крылатов, Алексей Рыбников, Эдуард Артемьев, Владимир Шаинский, Юрий Антонов, Вячеслав Добрынин и т.д. Все перечисленные авторы и исполнители написали только за одно то десятилетие (70-е годы) столько шедевральных хитов, что один их перечень займёт несколько страниц текста (не случайно многие из этих песен до сих пор исполняются на эстрадных площадках уже постсоветской России и входят в сокровищницу отечественной музыки). Поэтому иначе чем бредом нельзя назвать следующее заявление Макаревича: «Советская эстрада была уродлива сама по себе — как всё, изготовленное советской властью либо по её одобрению. У власти, врущей всему миру и самой себе, просто не могло получиться ничего честного — во всяком случае, на сцене…»

Вот так одним росчерком пера Макаревич обгадил всю советскую эстраду, начиная от Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко и заканчивая Иосифом Кобзоном и Аллой Пугачёвой. После этих слов так и хочется вернуть Макаревичу его же упрёк: значит, и в вас нет ничего честного, если вы так бессовестно лжёте. Например, каким же тогда образом удалось лично вам стать таким талантливым и разносторонним в эпоху брежневского «застоя»? Или вы с Луны к нам прилетели? Вся эстрада была уродлива, а вы один — такой красавец? Чего же вы тогда в неё полезли в 79-м? И ведь находятся ещё «телята», которые верят во все эти бредни своего «пастуха». Что тут можно посоветовать? Разве что повнимательней слушать песни самого Макаревича — те же «Марионетки», например, или «Флюгер», где есть такие строчки: «Ну, где тут честь сберечь?.. Такая неустойчивая вещь!» Или более дотошно изучать историю советского рока, который целиком и полностью формировался под приглядом либералов из ЦК КПСС и КГБ (в своих мемуарах сам Макаревич проговаривается и называет их «бесшумной мягкой лапой, останавливающей любые поползновения в нашу сторону»).

Когда эта самая «лапа» поманила Макаревича и его команду в свои «чертоги», они чуть ли не вприпрыжку бросились на этот зов. И в 1979 году «Машина времени» утратила статус полуподпольной рок-группы и стала государственным ансамблем, влившись в «Росконцерт» (то есть стала эстрадным коллективом!). Всё как в песне Макаревича «Посвящение одному хорошему знакомому» (закрадывается мысль: не себе ли автор её посвятил?): «И сильному стоит тебя поманить, и ты побежишь к господину». Это было конкретным сигналом, что к тому времени имитация противостояния власти и молодёжной контркультуры утратила для первой свою актуальность и было решено попросту форсировать события — начать открытую вербовку рок-музыкантов для будущей либеральной «перестройки». Этот процесс активно заработает на закате брежневской эпохи — в 1982 году, когда либералы во власти станут готовить почву для прихода в Кремль своего диктатора — Юрия Андропова. Именно под его приглядом в том году в Ленинграде будет создана рок-лаборатория, которая объединит большинство тамошних рок-групп (чуть позже такая же структура возникнет и в Москве).

Вхождение «Машины времени» в «Росконцерт» в рок-тусовке было однозначно расценено как предательство. Хотя на самом деле это было вполне закономерное явление, учитывая, что «Машина» никогда никакой борьбой не занималась, а лишь ловко паразитировала на тех надеждах, которые её поклонники на неё возлагали. Последние и тогда оставались сущими «телятами», поскольку, даже после того как их любимый коллектив стал государственным, они продолжали верить в то, что он с чем-то продолжает бороться, а их Макар является чуть ли не олицетворением рок-н-ролльного Че Гевары. На самом деле Макаревич являлся скорее олицетворением Боба Дилана, который на заре своего творчества (в 60-е) тоже изображал из себя борца, а когда ему это надоело, то превратился в сытого и обеспеченного буржуа. Мне кажется, что и особая любовь Макаревича к «битлу» Джону Леннону проистекает именно из того, что посредством этой любви он компенсирует полное отсутствие борцовского характера у себя: ведь из всех «битлов» именно Леннон был бунтарём и бунтовал по-настоящему, а не имитационно (за что, собственно, и пострадал — был убит сумасшедшим поклонником).

Перейдя под крышу «Росконцерта», команда Макаревича зажила, что называется, полнокровной «совковой» эстрадной жизнью. К тому времени она была уже суперпопулярной группой (как благодаря своему таланту, так и политике «мягкой лапы» — либералов во власти, которые долгие годы их отечески опекали), поэтому деньги сыпались на неё золотым дождём. Как вспоминает сам Макаревич: «Нас везут на автобусе во Дворец спорта, мы там будем играть концерт, и нам за это ничего не будет! Наоборот — даже заплатят по двойной ставке, то есть по 20 рублей, потому что Дворец спорта, большая площадка. А завтра — ещё два концерта. Это было настоящее потрясение! Мы прилично зарабатывали, потому что давали по 20–25 концертов в месяц…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.