Громыко отклоняет предложение Вэнса о встрече

Громыко отклоняет предложение Вэнса о встрече

Вэнс хотя и осуждал вторжение в Афганистан, но все же явно стремился найти пути к ослаблению напряженности. В беседе со мной 2 февраля он поднял вопрос о возможной встрече министров иностранных дел обеих стран в ближайшее время. Я лично, сказал Вэнс, очень боюсь за будущее наших отношений. Вот почему считаю свою встречу с Громыко не только полезной, но и желательной. При этом упор должен быть сделан не на взаимные обвинения, а на перспективы решения проблем.

Я в принципе согласился с подходом Вэнса. Ведь под лежачий камень, как говорится, и вода не течет.

Вэнс просил информировать Москву о сделанном им предложении и срочно сообщить ответ. Однако через час он позвонил мне и сказал, что только что разговаривал с президентом, который находился в Кэмп-Дэвиде. Последний выразил желание еще раз обсудить этот вопрос о встрече министров. Вэнс попросил не сообщать пока в Москву о сделанном им предложении. Короче, госсекретаря осадили.

Но он не отказывался от намерения продвинуть свою идею о встрече двух министров. Спустя неделю, 8 февраля, он сказал, что президент в принципе одобрил эту идею.

Вэнс передал мне личное письмо для Громыко, выразив надежду, что обмен письмами создаст необходимые предпосылки для их встречи в марте. Он, конечно, не знает, насколько успешной будет встреча с Громыко, но это — по его глубокому убеждению — единственный путь, который может привести „к спасению" советско-американских отношений. Президент Картер, по его словам, склоняется к этому же.

В сугубо доверительной форме он сказал, что согласен с Громыко, заявившим послу США в Москве, что Амин был негодяй, но он не был американским агентом. В этом он может — неофициально — дать мне слово.

В нашей беседе был затронут и китайский вопрос. В Москве, сказал Вэнс, в свете последнего решения администрации поставить китайцам некоторое военное оборудование „несмертоносного" характера (грузовики, станция приема передач с американских спутников и т. п.), видимо, пришли к выводу, что США отошли от своей ранее провозглашенной позиции „равноудаленности" от СССР и Китая в вопросе о военных поставках.

„Разве такой вывод неверен?" — спросил я и сослался на визит в Китай министра обороны Брауна.

Нет, в данном конкретном случае вывод правилен, признал госсекретарь. Соответствующее решение о поставках перечисленного оборудования было принято президентом в значительной степени под влиянием эмоций из-за афганских событий, хотя в администрации, как можно догадаться, сторонники такого решения имелись и до этих событий.

Согласившись далее с тем, что эмоции — плохой советчик в политике, Вэнс признал, что, к сожалению, ныне китайский фактор постоянно присутствует в разработках политики администрации в отношении СССР. Он утверждал, что сам не очень доверяет китайцам, которые ведут собственную игру. Вначале им было удобно идти вместе с СССР. Теперь — с США, чтобы модернизировать свою экономику. А затем они будут делать то, что нужно им, а не США или СССР.

Я, продолжал Вэнс, постоянно говорю об этом президенту. Он соглашается со мной, когда размышляет спокойно. Однако эмоции и советы других помощников, особенно в момент ухудшения советско-американских отношений, порождают у него колебания и побуждают уступать эмоциям.

Вэнс особо подчеркнул, что, пока он госсекретарь, Америка не будет поставлять оружие китайцам, которое можно было бы использовать против СССР. Его можно было понять и так, что на данном этапе он пользуется пока какой-то поддержкой президента в этом вопросе.

Однако военные и политические связи между США и Китаем продолжали активно развиваться в течение всего 1980 года (к тому времени и Вэнс ушел в отставку). Администрация (особенно Бжезинский) обсуждала с китайцами разные аспекты реакции на советское вторжение в Афганистан. В марте 1980 года США и Китай договорились „о взаимно усиливающихся действиях" против СССР в Афганистане. Об объявленной ранее стратегической концепции Картера о „равноудаленности" от СССР и Китая практически ничего не осталось.

Сдвиг Вашингтона в сторону расширения военных контактов с Китаем наносил серьезный удар по политике разрядки и делал советско-американскую конфронтацию более опасной.

Эмоциональное восприятие в Москве действий Картера вокруг Афганистана отразилось в ответном письме Громыко. В нем министр ясно дал понять, что советское руководство не видит сейчас целесообразности во встрече руководителей внешнеполитических ведомств ввиду очевидного намерения администрации выхватить из общего контекста двусторонних отношений лишь одну проблему (Афганистан). Дальнейший выбор пути за США, так заканчивалось письмо Громыко.

Вэнс был заметно обескуражен таким ответом. Ну, что же, будем ждать, куда нас заведут дальнейшие события, сказал он.

Через две недели Вэнс снова пригласил меня. Он сказал, что в течение последних дней несколько раз наедине беседовал с президентом об ухудшении советско-американских отношений. Если это будет продолжаться и дальше, то этим отношениям будет нанесен такой ущерб, что даже во время всего второго срока нахождения у власти Картера уже ничего нельзя будет исправить и весь этот второй срок неизбежно станет периодом конфронтации, а не сотрудничества с СССР.

Таков логический исход расширяющейся пропасти между ним и советским руководством.

Госсекретарь далее отметил, что президент после нескольких дней размышлений пришел сам „к несколько необычному решению, отвечающему, по его мнению, необычной ситуации, сложившейся в отношениях с Москвой". По словам Вэнса, суть этого решения заключается в том, что президент просит Брежнева лично принять его посланца, который привезет с собой конфиденциальное послание. Таким доверенным лицом президента будет Шульман, советник госсекретаря по советско-американским делам. Он мог бы вылететь в ближайшие дни.

Надо сказать, что в беседе со мной на другой день Бжезинский, касаясь вопроса о посылке Картером Шульмана в Москву, заметил, что и он сам был в числе кандидатов, но было решено не делать этого, учитывая „его репутацию в глазах русских".

На вопрос, что нового должен сказать Шульман в Москве, Бжезинский ответил, что речь не идет „о больших сюрпризах", а лишь о поиске точек соприкосновения на ближайший период. Впрочем, добавил он, я не совсем уверен, что Шульман тот человек, который может провести такой важный обмен мнениями, поскольку он „не очень близок к президенту". Чувствовалось, что сам Бжезинский не одобрял эту поездку.

Я также не был уверен в целесообразности подобного шага, ибо о чем конкретно мог договариваться в Москве Шульман, не пользовавшийся большим влиянием в Белом доме, если на самом высоком уровне и на уровне министров был полный тупик?

Так или иначе, затея с миссией Шульмана в Москву оказалась плохо продуманной и она не была осуществлена так, как это было задумано первоначально.