Горбачев поддерживает предложение о встрече. Новые трудности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Горбачев поддерживает предложение о встрече. Новые трудности

Вопрос о встрече с Рейганом стал предметом активного обсуждения в Кремле. Горбачев не разделял установку прежнего советского руководства, что такая встреча должна обязательно сопровождаться подписанием какого-либо серьезного соглашения. Если придерживаться такой точки зрения, говорил Горбачев своим коллегам, то встреча с Рейганом состоится не раньше, чем через два-три года. Может быть, вообще не состоится. А время не терпит. Встреча нужна для знакомства с Рейганом и его дальнейшими планами, а главное — для завязывания личного диалога с президентом США. Амбициозным Горбачевым все сильнее овладевала идея встречи с Рейганом.

Такая позиция не очень нравилась Громыко, но он не мог навязать свои взгляды новому Генеральному секретарю. Поэтому уже в ходе первой переписки с Рейганом Горбачев поддержал в принципе идею личной встречи.

24 марта Рейган получил ответное письмо Горбачева (на то, которое привез ему Буш). Письмо не носило полемического характера. Горбачев высказывался за деловой подход к советско-американским отношениям, который-заложил бы основу для постепенного мирного развития этих отношений. Он выразил свое позитивное отношение к идее встречи и добавил, что необязательно, чтобы такая встреча предусматривала бы принятие каких-то крупных документов. Главное — поиск взаимопонимания на базе равенства и учета законных интересов друг друга.

В этом письме Горбачев, таким образом, отошел от прежней позиции Кремля в вопросе о подходе к встречам на высшем уровне.

Фактически так оно и было воспринято Рейганом и Шульцем.

6 апреля меня пригласил к себе Шульц. Он принял меня в небольшой уютной комнате, примыкающей к его кабинету, которую он обычно использовал для доверительных бесед наедине. Шульц сказал, что хотел бы начать этой беседой своего рода обзор наших отношений с целью выявления прежде всего тех вопросов, по которым реально возможно продвижение, имея в виду прежде всего перспективу встречи на высшем уровне. А такая договоренность в принципе, как следует из обмена посланиями Рейгана и Горбачева, уже имеется. Именно так они понимают в администрации нынешнюю ситуацию. Другое дело, заметил Шульц, что к вопросу о месте и сроках встречи надо будет еще вернуться.

Я подтвердил, что мы таким же образом понимаем положение дел.

Мы, продолжал Шульц, особо отметили и положительно расценили в письме Горбачева его мысль о том, что встреча на высшем уровне не обязательно должна завершиться подписанием каких-то крупных документов, хотя если бы удалось выработать отдельные соглашения, то можно было бы оформить их и во время встречи. Это вполне созвучно и нашему подходу, подчеркнул он. О сказанном госсекретарь просил доложить в Москву.

В телеграмме правительству я сообщил, что администрация Рейгана, пожалуй, начинает реально исходить из возможности проведения советско-американской встречи уже в этом году и делает первые попытки осмыслить такую возможность. Хорошо бы подтолкнуть ее в практической плоскости.

Во время работы пленума ЦК Горбачев пригласил меня для беседы с глазу на глаз. Он сразу же стал развивать свои взгляды на наши отношения с США, задавая при этом много конкретных вопросов (его интересовало об Америке буквально все).

Он сформулировал основную стратегическую задачу: надо приложить все усилия, чтобы переломить нынешние враждебные отношения с США в сторону их нормализации и развития. При этом не следует драться из-за мелочей или затевать споры по идеологическим вопросам. Таких столкновений надо избегать во имя решения главной задачи.

Этим должен руководствоваться и я, как посол. Ближайшая цель — организация встречи с Рейганом. Таков был его наказ мне.

Горбачева очень интересовал вопрос: что же все-таки за человек Рейган? Убежденный антисоветчик? Бесспорно. Но поддается ли он убеждениям или безнадежен на этот счет? Антикоммунистический фанатик или все-таки прагматик? Можно ли с ним о чем-то договориться, или из этого ничего не выйдет?

Я отметил, что в течение первых четырех лет президентства Рейган откровенно демонстрировал свое враждебное, конфронтационное отношение к Советскому Союзу. Он и действовал в этом направлении, хотя и избегал ситуаций, чреватых военными столкновениями с нами. Он был категорически против возвращения к временам разрядки начала 70-х годов. Короче, у Рейгана было одно, весьма враждебное по отношению к нам лицо.

Однако в последний год-полтора у него стали проглядывать, правда, довольно туманно и весьма неустойчиво, черты прагматизма и даже некоторой заинтересованности в установлении с СССР каких-то контактов, вплоть до самого высокого уровня. Проходил ли он при этом, хотя и сугубо по-своему, эволюцию Никсона в отношении СССР? Трудно сказать. Мой опыт личных бесед с ним, сказал я, вместе с тем показывает, что с ним можно разговаривать.

К тому же у Рейгана, заметил я, не было ни одной встречи с кем-либо из советского руководства, кроме Громыко. А последний, как известно, довольно своеобразный собеседник.

В целом я высказывался за личную встречу Горбачева с Рейганом, особенно за их беседы наедине, уже в текущем году. Разумеется, давать какие-либо гарантии в отношении результатов такой встречи нельзя, добавил я, но, думаю, что в целом можно приобрести для наших нынешних отношений гораздо больше, чем потерять.

Горбачев с этим согласился. В ходе беседы он не скрывал от меня, что недоволен консервативным и догматическим подходом Громыко к кардинальным вопросам внешней политики СССР, в частности, на американском направлении. Чувствовалось, что про себя он уже решил вопрос о его замене.

Не забыл он, по-видимому, и о раздраженной реакции Громыко на его поездку в Англию (еще в качестве просто члена Политбюро), которая" вызвала первые благожелательные высказывания на Западе в адрес нового члена советского руководства. В разговорах с некоторыми старыми членами Политбюро Громыко допустил неосторожность и критически отозвался о поведении Горбачева за рубежом, который, мол, слишком уж рекламирует себя. Одновременно Громыко сделал внушение нескольким нашим послам в западных странах, в том числе и мне, которые сообщили в Москву о благоприятных откликах на поездку Горбачева в Англию.

Горбачев быстро узнал обо всем этом и, похоже, надолго запомнил.

Из первой обстоятельной беседы с Горбачевым мне запомнились две высказанные им мысли. Первая: через гонку вооружений нельзя добиться „победы над империализмом", больше того, без ее прекращения никаких внутренних задач не решить. Вторая: в противоборстве с США — и он считал это тогда неизбежным — надо прежде всего добиваться их вытеснения из Западной Европы. Наиболее эффективный способ — это ослабление международной напряженности и взаимный поэтапный вывод американских и советских войск. Для американцев это будет означать возврат за океан; для нас — фактический отвод войск на несколько сот километров за наши границы, где их присутствие все равно будет незримо ощущаться европейскими государствами. Таковы были первые ростки „нового мышления" Горбачева в области внешней политики. Впоследствии эти взгляды были им подкорректированы в сторону сотрудничества с США.

В Вене, во время юбилейных празднеств в Австрии (14 мая), состоялась встреча Громыко и Шульца. Был обсужден широкий ряд вопросов с упором на идущие переговоры в Женеве по ядерным и космическим проблемам. Шестичасовой разговор был достаточно детальный, но бесплодный.

Лишь в конце был затронут главный вопрос о встрече на высшем уровне (никто первым не хотел поднимать его, по дипломатическим понятиям это означало бы проявить „излишнюю заинтересованность"; по существу же, это была ненужная „игра в дипломатию" двух министров).

Громыко имел четкие инструкции Горбачева обязательно обсудить этот вопрос. Поэтому ему пришлось первому начать разговор о месте и времени встречи. Он сказал, что Горбачев предлагает организовать встречу в ноябре. Что касается места, то в Москве приветствовали бы приезд туда президента Рейгана.

Шульц ответил, что сейчас очередь за советским лидером посетить Вашингтон. Громыко отклонил эту мысль, предложив тогда встретиться где-то в Европе (Горбачев не хотел в тот момент ехать первым в Вашингтон, чтобы это не выглядело в советском руководстве и в стране, как будто он едет „на поклон к Рейгану").

Шульц обещал доложить президенту вопрос о времени и месте встречи.

Оба министра условились о том, что вопрос о встрече, который ставился уже на практические рельсы, будет сохраняться в строгой тайне. Особенно на этом настаивал Шульц, который опасался, что преждевременная утечка информации может сорвать встречу. Сам Громыко высказал пожелание, чтобы обе стороны обеспечили в оставшееся до встречи в верхах время стабильность и спокойную атмосферу без каких-либо серьезных конфликтных ситуаций; стороны должны также постараться подработать несколько договоренностей, чтобы встреча на высшем уровне была бы значимой и по своему существу (таково было поручение Горбачева).

Когда Шульц вернулся в Вашингтон, он доложил обо всем Рейгану. В администрации развернулась дискуссия по этому вопросу.

В конце мая Шульц попросил меня передать Горбачеву от имени Рейгана следующие соображения относительно встречи на высшем уровне: президент согласен с предлагаемым Горбачевым сроком встречи — второй половиной ноября. Встреча могла бы продлиться два дня -19 и 20 или же 20 и 21 ноября. За это время можно было бы провести три или четыре беседы.

Рейган призывал Горбачева согласиться на встречу в столице США или СССР, а не „в каких-то „третьих странах". В порядке „исторической очередности" сейчас советскому руководителю следует посетить Вашингтон.

После достижения договоренности о времени и месте встречи президент готов дать необходимые указания. Во-первых, внимательно следить за тем, чтобы избегать каких-либо возможных кризисных ситуаций в отношениях между обеими странами. Во-вторых, максимально продуктивно использовать остающееся до встречи время для подготовки возможных договоренностей по ряду вопросов для подписания.

Но дорога к встрече на высшем уровне была по-прежнему ухабистой. В Вашингтоне набирала силу публичная кампания вокруг „невыполнения Советским Союзом" договоров и соглашений в области ограничения стратегических вооружений. Застрельщиками этой кампании выступили Пентагон, лично Уайнбергер и наиболее консервативные члены администрации и конгресса, которые открыто призывали президента не считаться с этими договорами и соглашениями, если они мешают осуществлению военных программ США.

Президент Рейган сделал 10 июня официальное заявление о политике США в отношении действующих договоров и соглашений в области ограничения стратегических вооружений. В пространном заявлении президент подчеркнул, что он решил „воздержаться от торпедирования существующих соглашений по стратегическим вооружениям в той мере, в какой СССР проявляет аналогичную сдержанность". Вместе с тем он многозначительно оставлял открытым для своего последующего решения вопрос об окончании строительства новых ядерных подводных лодок США. Речь шла, в частности, о выходе в море в этом году седьмой ядерной подводной лодки класса „Огайо", оснащенной баллистическими ракетами, а это превысило бы у США уровень численности ракет, ранее согласованный с СССР по договору об ОСВ-2, т. е. нарушало бы договор.

На другой день ТАСС распространил весьма критическое заявление по этому поводу. В нем, в частности, говорилось: „Сказанное президентом свидетельствует со всей очевидностью, что администрация США приняла решение вести и дальше дело к разрушению договорной системы, сдерживающей гонку ядерных вооружений, начав с подрыва советско-американского договора об ОСВ-2".

В самих США это решение вызвало противоречивые отклики. Сторонники переговоров по разоружению опасались, что заявление Рейгана было лишь первым шагом к выходу США из договора об ОСВ-2.

11 июня я встретился с Шульцем и передал ему ответное письмо Горбачева президенту Рейгану. Ознакомившись с ним, госсекретарь заметил, что, судя по письму, в вопросе о месте встречи на высшем уровне нет еще договоренности. Речь, видимо, должна идти теперь о возможности организации встречи в какой-то нейтральной европейской стране. Вена и Хельсинки не подходят для США. Остается, таким образом, Женева. Но решение — за президентом.

Затем у меня с Шульцем состоялся краткий, но довольно резкий разговор по поводу двусмысленного заявления Рейгана насчет соблюдения договора об ОСВ-2 и заявления ТАСС о фактических намерениях США освободиться от ограничений по договору об ОСВ-2.

Шульц отрицал наличие таких намерений с их стороны, но прямо не комментировал само заявление Рейгана.

Как раз в эти дни у меня с Киссинджером состоялась очередная встреча (мы не прерывали контактов и продолжали периодически встречаться). Бывший госсекретарь выразил недоумение по поводу того, что у администрации нет до сих пор позиции по вопросам переговоров в Женеве, которая могла бы дать надежду на нахождение в ходе встречи в верхах какого-то компромисса. Я, продолжал он, несколько раз говорил Макфарлейну, что идти „на авось" на встречу на высшем уровне нельзя, одним общим разговором на ней не обойдешься. Нужна подработанная и продуманная позиция, по возможности ведущая к компромиссам, особенно по вопросам идущих в Женеве переговоров.

Макфарлейн в принципе согласился с этим, но выразил большое сомнение, что в таком вопросе, как СОИ, президент захочет пойти на серьезные изменения или уступки. „Это его любимое детище".

Данный текст является ознакомительным фрагментом.