Подвиг Эванса и Бурдиллона

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Подвиг Эванса и Бурдиллона

В палатке за чаем, который разливал Майк, мы услышали прерываемый одышкой рассказ о предыдущем дне. Анг Темба удалился в пирамидальную палатку. Том растянулся на спине в палатке, соединенной торцом с ранее установленной палаткой. Остальные четверо сидели на корточках в нашей палатке и около неё. Мы услышали рассказ о том, как Джон и Да Намгиал, идя с открытым аппаратом, подняли свой груз до 8342 метров. Это было поразительное достижение для человека сорока двух лет, обремененного ответственностью руководителя. Том и Чарлз, как помните, используя закрытый аппарат, собирались подняться от Седла прямо до Южной вершины, а если будет не слишком трудно, то и до самой Главной вершины. Используя большую концентрацию кислорода, они спешили, проходя примерно 300 метров в час, пока их скорость не была резко снижена сначала участком мягкого снега, затем склоном крутого и гнилого снега под Южной вершиной. Здесь шли очень осторожно. Они остановились на высоте 8753 метра, выше, чем когда-либо поднимался человек, и впервые посмотрели на предвершинный гребень. В снежном тумане, вуалирующем в этот день окружающее, карнизы, нависающие над ледником Канг-чунг (3650 м ниже), выглядели устрашающими. Чарлз считал, что потребуется ещё не менее трех часов. На Южную вершину они попали поздно, около часа дня, так как поздно вышли с Седла. У Чарлза из-за холода аппарат начал барахлить. У них не хватило бы кислорода на путь туда и обратно частично потому, как думал Том, что они слишком рано сменили коробку с натронной известью. Уже раньше в экспедиции убедились, что длительное пользование аппаратом с замкнутой циркуляцией, приводит к нарушению акклиматизации. Это значит, что, если бы аппарат внезапно отказал на предвершинном гребне, они наверняка не вернулись бы назад, так как потеряли бы контакт с наружным воздухом. Они вернулись, совершив «историческое» восхождение, если этот затасканный термин может быть употреблен по отношению к альпинистским подвигам. Спуск был отчаянно медленным, и здесь они почувствовали, как устали. Оба по очереди срывались — срыв от переутомления. Третья ночь при сильнейшем ветре отдыха не принесла.

Балу шёл плохо с самого начала. Почти невозможно предугадать, имея дело с шерпами, у кого из них хватит воли побороть высотную слабость. Балу выложился до конца при подъеме на Седло и окончательно сдал под действием ветра. Это делает достижение Да Намгиала особенно примечательным, тем более что ещё незадолго до этого, в Лобуе, он страдал бронхиальным кашлем. Что же касается Джона, он подобно Оделю принадлежит к тем, для которых сорокалетний рубеж не существует.

Даже на Седле голова Джона была занята планированием. Смогу ли я пойти вверх с шерпами для поддержки или усиления второй группы, заполняя брешь, если кто-либо выйдет из строя,— об этом он собирался меня просить в лагере IV, считая, что я нахожусь там. Одновременно нужно было захватить наверх продукты и керосин. Я не мог желать ничего лучшего, однако, так как я уже находился в VII, казалось обидным спускаться, чтобы собрать своих шерпов и вновь идти вверх на следующий день. Смогут ли это сделать Майк и Анг Темба? Но Анг Темба не мог двигаться даже на следующий день, ему даже трудно было спуститься. А на следующий день продукты и кислород должны были быть доставлены тремя шерпами ко мне. Похоже было на то, что мне придется нёс же спускаться самому, когда в разговор вмешался медленный голос Чарлза. Возможно, он сможет пойти вместе с Майком. Положение моё было спасено.

Они ушли вскоре после пяти, и следующие три часа Я был очень занят. Я хотел ухаживать на Джоном и Томом, которые в соседней палатке были «вне игры» Но если бы только я не был столь медлительным! Я собирался надуть их матрацы, но через час я все ещё бился с большим примусом и его дефектной горелкой. Один лишь малый примус медленно, очень медленно готовил из снега воду для супа. Мне казалось, что я признаюсь в своей никчемности, когда просил совета у Тома, о котором собирался заботиться. «В чем дело?» Раздался стон, тяжелый вздох и Том перевернулся на бок. Сердитое ворчание раздалось по моему адресу, когда я впихнул внутрь невообразимо грязный примус. Том теперь сидел, тяжело дыша. Десять минут он что-то шуровал. Я зажег сухой спирт, и, когда примус заревел, Том уже снова лежал на спине, столь же, по-видимому, бездыханный, как и раньше. Ничто в экспедиции мне не внушало такого восхищения, как этот мимолетный штрих.

Я вылез, чтобы дать воды и таблеток Анг Пембе, который отказывался даже от чая. Вернувшись, один в палатке, я поставил сбоку примус и занялся удручающей работой — растапливанием снега, просто чтобы вымыть кружки. Затем последовали суп, порридж, печенье и лимонад — все, что мы имели теперь в лагере, с добавлением сыра, изюма и сгущенного молока в тюбике. Передача блюд из одной палатки в другую через состыкованные рукава вдвойне усложнялась и требовала осторожности и высокого мастерства.

Наконец, в 8 часов завершающая сигарета — высшее наслаждение и кульминационный пункт прошедшего дня — были предложены моим товарищам. Однако они к этому времени уже дремали. Я же лично даже здесь так же наслаждался сигаретой «на ночь», как всегда, намного больше, чем на равнине. Свою трубку я оставил в лагере IV, находя, что она гаснет слишком часто и что на затяжку надо тратить слишком много сил. Ощупью отыскал спички и закурил. Деяния и происшествия этого дня улетучивались в тумане дыма, так же как и деяния, мысли и желания следующего дня. За пределы следующего дня мои разум никогда не заходил.