Мы покидаем Сола-Кхумбу

Мы покидаем Сола-Кхумбу

На следующий день мы шли вдоль реки, среди пурпурный орхидей, смешанных с дикими розами и чертополохом, среди лесов пихты и серебристой березы. Три наши шерпани, сидящие у тропы, угостили меня, когда я проходил мимо них, очень вкусным, рассыпчатым творогом. Оглянувшись, я подумал, что это очень привлекательная группа: смуглые круглые лица с миндалевидными глазами, прищуривающимися при улыбке, в которой деятельное участие принимали сверкающие зубы и полные губы черные как смоль гладкие волосы, заплетенные в косы и покрытые косынкой или шалью; серебряные браслеты и украшенные самоцветами ожерелья, подчеркивающие блеск шерпских фартуков. Эти фартуки они не снимают даже в высочайших ущельях. Максимум того, что они могут себе позволить, это засучить рукава. Большая часть наших шерпани, подобно жене Анг Намгиала, сопровождали своих мужей. Таким образом, в летние месяцы оба могут зарабатывать деньги; если есть ребенок, он путешествует, сидя поверх материнской ноши.

Мы ужинали в самом большом доме в Тате, расположенном на правом берегу Дудх-Кози. На этот раз в меню фигурировали шесть цыплят. Наш идеал и стремление в то время сводились к тому, чтобы каждому доставалось по цыпленку без дележки с кем бы то ни было.

Когда я выбрался из атмосферы удушливого дыма, облака рассеялись. Сверкая белизной под светом звезд, один из пиков гребня Кангтега по ту сторону ущелья укутывал свои плечи дремлющим облачком. Далеко внизу, в черноте, блестел одинокий огонек. Я задался вопросом: почему меня почти до слез трогает свет в темноте у подножия белой горы? Наверное, виной тут контраст между уютом жилища, все же отражающим человеческую жизнь, и холодным миром снегов. Конечно, та же гора не приведет меня в волнение под небом Антарктиды.

Мы держались правого берега, чтобы обойти ущелье. Мост, по которому раньше переходили, должен был быть теперь ниже. Это означало подъём и траверс через два длинных отрога горы, второй из которых вел вниз, к гребню над Таксиндху. Таким образом, следующий день начался с крутого подъема. На тропах встречались охотящиеся за кровью пиявки. «Превосходно,— сказал Грифф Пью.— Поскольку её у нас слишком много, они помогут изъять излишек». Затем последовал спуск через лес и ленч у горного потока перед следующим подъемом. Последний, предсказал Тенсинг, займет четыре часа, и он ненамного ошибся. Это был утомительный, скучнейший подъём, подобного которому мне ещё не приходилось встречать. Тропа начиналась зигзагами, затем шла строго вверх прямо по громадным плитам, громоздившимся друг на друга в виде лестницы. После 600 метров я почувствовал, что «вершина» должна быть близко. Но прошли ещё 600 метров, туман снизился до земли, лил сильный дождь, а подъём, по-видимому, не собирался никогда кончаться. Очень хорошо, не буду останавливаться. Буду идти, пока не помру! Это продолжалось ещё полчаса, после чего я просто вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть от убийственного однообразия и подтянуть рюкзак. Мы оценили высоту этого подъема в 1300 метров. Можете себе представить преодоление черной лестницы такой высоты без единого отдыха! Наверху стояла молитвенная стена, и начиналась грязная ровная тропа. Внезапно мы увидели врытый в землю валун. Но нет, это была громадная глыба со щелью внизу. Из щели шёл дым, а вокруг костра Тхондупа толпился народ. Здесь после надоевшего дождя был дымный рай, благословенный отдых и тепло.

«Дайте нам картошки (алу)»,— сказал Эд. Когда картошка появилась, все с жадностью накинулись на неё.

На следующий день в густом тумане мы пересекли высоко расположенный участок, в точности похожий на холмы Уэльса. Мы находились примерно на высоте между 4270 и 4570 метров, и здесь в предшествующем году швейцарцы потеряли двух носильщиков, замерзших во время снежной бури. Затем мы пошли вниз через бескрайние леса, сквозь редеющий туман, к безымянным, не нанесенным на карты речкам, к травянистым склонам западного гребня Таксиндху.

Волнующим моментом каждого перехода было прибытие почты. В любой день, идя по тропе, можно было наткнуться на людей, отрешенных от мира сего и погруженных в чтение писем, телеграмм, газетных статей. Телеграммы приходили пачками. Некоторые из них, адресованные экспедиции, Джон оставлял у себя, но и того, что доходило до нас, было вполне достаточно, чтобы понять, что интерес, вызванный восхождением, был намного больше, чем мы ожидали. Телеграммы от ветеранов Эвереста, таких, как Шиптон, Тилман, Самервелл, Нортон; трогательная телеграмма от швейцарцев, которые так много нам помогли, и благородная телеграмма от Мориса Эрцога, который на следующий год должен был руководить французской экспедицией. Помимо этого радостные личные телеграммы, некоторые от людей абсолютно неизвестных или от таких, кого я, к своему стыду, совершенно забыл, но все, конечно, по достоинству оцененные.