Переход через Контрфорс и возвращение

Переход через Контрфорс и возвращение

Метров 90 выше последняя небольшая трещина преградила нам путь. Однако на этот раз снежный мост сам немедленно предложил свои услуги. Выше трещины, на почти ровном склоне, была сделана настоящая остановка. Я выключил аппарат Ануллу, затем неуклюже снял свой и также его выключил. Повесив для просушки свою маску на головку ледоруба, я подставил лицо свежему воздуху. Мы сели и немного поели, но больше всего нам хотелось пить. У Ануллу была превосходная, особо объемистая фляжка с лимонадом. Он сам как будто предпочитал курение еде и успел скрутить две сигареты, пока я покончил с тремя печеньями и небольшим количеством сыра. Мы находились теперь на вершине, если таковая имеется, ледника Лхоцзе; никаких препятствий между нами и изгибом пологого склона, ограничивающего Контрфорс, больше не было. Контрфорс казался теперь прекрасной, выступающей вперед возвышенностью с оголенной вершиной, круто спадающей в Цирк в виде снежно-скального ребра. Последнее наполовину заслоняло громадный серый скальный конус Эвереста, вершина которого отмечалась развеваемым ветром снежным флагом. Мы остановились в 12.15. В 12.50 вновь пошли, прикрепив и отрегулировав аппараты.

Ануллу шёл первым. Немного ниже нашего уровня, на скальной полоске, пересекающей склон по направлению к Контрфорсу, можно было заметить уныло болтающуюся верёвку, оставленную швейцарцами. «Слишком низко»,— подумал я. Ануллу помчался со скоростью, характерной, как мне показалось, для быстрого швейцарского гида (хотя она вряд ли могла превосходить половину таковой). Замечательное достижение, если учесть, мы шли по склону, проваливаясь по лодыжку. В некоторых местах снежные наносы затвердели под действием ветра, и здесь, к моей тайной радости, можно было, рубить ступени. Выгадывалась минутка, чтобы разогнуться и отдышаться. Слово «траверс» применено мной неправильно. Наш траверс должен был подниматься по диагонали через склон. Наконец после движения вверх в течение часа мы достигли большого желоба, почти укрывшегося в тени Контрфорса. Слабые скальные выходы образовали рельеф — наклоненные вниз, наполовину заваленные снегом маленькие полки. Это был первый шаг по скалам после Базового лагеря; желанная перемена, хотя и трудная работа в кошках.

Как подняться на Контрфорс? Мне говорили, надо держаться вправо, пересечь Контрфорс у самой его вершины, откуда идет 180-метровый спуск на Седло. Но вот я увидел снежный кулуар, идущий полого вверх под скальной полосой до самого гребня. Если удастся достигнуть его, может быть, мы сумеем идти по нему прямо до Седла, не теряя высоты. Мы проголосовали «за». Снег стал очень твердым. Удар ледорубом, затем пауза. Удивительно, как я задыхался, несмотря на расход кислорода 4 литра в минуту. Нервное ожидание также прерывало дыхание, по мере того как на фоне тени пирамиды Эвереста гребень становился все ближе, приобретая вид нечеткой, вылезающей справа кривой, с которой все время сдувался снежный туман. Я снова шёл первым и рубил последние ступени к гребню. Ничего не видно, и нет легкого траверса; нужно идти до самого верха, где гребень расширяется. Первые валуны, о которые мы часто спотыкались, затем снег, широкая вершина Контрфорса Женевцев — и вдруг ничего, прямо над нами более ничего. Мы были на вершине, и во всей округе над нами возвышались лишь Лхоцзе и Эверест. Это было то, о чем так долго мечтали, на что так долго надеялись.

Справа в вышине Лхоцзе вырезает на синем небе узор, украшенный бахромой облаков. Слева снежный туман все ещё скрывает тайну Эвереста. Но глаз, голодный и зачарованный, уже скачет по плато между ними; площадка, покрытая валунами и голым льдом, по форме близкая к квадрату со стороной около 350 метров, на первый взгляд до нелепости надежная и комфортабельная по сравнению с простирающимися кругом хребтами или с туманом, скрывающим дальние тибетские холмы. Но на этом фоне шумный ветер предупреждает со стоном, что Южное Седло — цель столь многодневного стремления совсем не уютное место. И среди тускло блестящего льда и грязно-серых валунов желтые лохмотья — все, что осталось от швейцарской экспедиции прошлого года.

Мы начали вскоре спуск на плато, лежащее лишь метров на 60 ниже. Но прежде я вынул из рюкзака 150-метровую нейлоновую верёвку и, привязав к крюку, стал спускаться по склону. Она должна была служить моральной жизненной нитью для возвращающихся после длительной заброски измученных шерпов. Хорошо помню, что, когда мы подходили ближе, меня охватило изумление, что я здесь нахожусь, что так легко и просто спускаюсь к тому месту, которое весной в течение трех дней держало швейцарцев в плену, про которое они осенью писали: «Здесь чувствуется запах ада». Для меня с кислородной маской на лице, сопровождаемого одним шерпом, в условиях, когда дул лишь легкий ветерок, это место обладало большим сходством с некоторыми участками Скафел Пайк в зимнее время. Неделей позже я говорил уже иное, но ведь я не обладаю предвидением.

Мы спускались по последнему участку уплотненного ветром снега, и я продолжал укладывать верёвку. Затем — площадка. Желтые лохмотья лежали небольшими кучами или хлопали по ветру на ещё стоящих металлических опорах. Вокруг был разбросан хаос пищевых продуктов, вещевых и спальных мешков, фетровых сапог. Когда при мне толкуют о «завоевании» Эвереста, я закрываю глаза и вижу эту появившуюся как призрак сцену. Наши палатки теперь должны выглядеть так же. Тем временем я замечаю, что Ануллу, который не предавался таким романтическим размышлениям, привязывает к себе за спину прекрасный швейцарский мешок, содержащий фетровые ботинки. «Эй, они могут понадобиться другим!» На это он возразил, что Тенсинг ему сказал, если он первым достигнет Седла, может забрать себе первую «добычу». «А как с баллонами?» Нет, он лучше оставит здесь кислород. По своей глупости, возможно под влиянием высоты, я даже позабыл о том, что Джорджу может понадобиться его маска, и мы оставили её тоже. Все это, включая фотографирование, заняло некоторое время, а Южное Седло не такое место, чтобы на нем праздно задерживаться. На мне был надет лишь один свитер и никакого теплого белья. Я подобрал несколько коробок спичек, банку сардин и коробку витауит, свечку и сыр. Сделал снимок, и мы повернули назад.

Кислород мне помог, я в этом уверен, преодолеть шестидесятиметровый подъём на Контрфорс. Мы проверили навешенную верёвку, чтобы убедиться в её надежности. На вершине гребня ветер был менее холодным, чем на Седле.

На гребне я остановился, пораженный изрезанностью Пумори, находящейся теперь ниже нас, с его бесчисленными взлетами и падениями. Со всех сторон медленно клубились волны облаков, но сам гребень, покрытые бороздами склоны и ослепительные ледяные грани сверкали в чистом небе. Кислород настолько поднимал моё настроение, что я даже обратил внимание Ануллу на все эти красоты, в связи с чем он, без всякого сомнения, посчитал меня сумасшедшим.

На середине обратного траверса мы остановились. Я тяжело сбросил мои баллоны на снег, а Ануллу вытащил свою гигантскую фляжку. Больше всего мы нуждались в питье, а не в еде, и никто из нас ничего есть не стал. Я подумал: «При спуске кислород мне не нужен. Я его выключу». Идти теперь будет легче, да к тому же страшно трудно прочитывать показания манометра без помощи товарища. Опасную трещину мы весело перепрыгнули с верхнего края. И далее вниз, к сложным участкам. Однако я чувствовал себя плохо и не мог уже идти столь бодро. «Ну что же,— подумал я,— опять его включу, осушу до капли, и усталость не так будет сказываться». Как трудно снять аппарат, включить кислород, снова надеть аппарат, присоединить трубку. Наконец, металлический привкус при дыхании. Но, боже! С кислородом я никогда не смогу поддерживать прозрачными свои защитные очки. Ну так и есть, они опять запотели. Я таращил глаза, тёр очки, но они снова мутнели. В лучах заходящего солнца мы спускались теперь по смутно мной различаемым неземным террасам, по кругам Дантова чистилища. Какие-то странные призраки, казалось, поднимаются ко мне. У древка, оставленного Джорджем, мы остановились, и я отрезал часть верёвки, чтобы навесить её в последнем кулуаре. Наконец пересекли последний склон над лагерем, и снизу к нам донеслись неразборчивые крики. Это была группа Чарли, которая, по-видимому, нас радостно приветствовала. Однако насчет кулуара у меня была определенная идея. Мы не торопились его пройти. Я забил ледорубом крюк, связал вместе две верёвки, и мы спустили их по кулуару и на мост. Перешли через трещину, когда солнце коснулось верхушки Нупцзе, и протащились по ройному участку в предвкушении отдыха. Еще не было шести, когда мы уселись пить чай около битком набитых палаток.