Был ли Эверест нам другом?

Был ли Эверест нам другом?

Мы двигались на запад, и, после того как пересекли гребень Чиангма, совсем покинули страну шерпов, Эверест отступил на задний план. Он остался как радостное воспоминание, и только Чарлз Эванс ещё поддерживал с ним контакт. Что же, этот первый Эверест никогда ещё не был очень ясным, как отражение личности. Сначала план и надежды, затем масса скал и снега, над которыми бушует ветер, теперь нечто вроде пленного Франкенштейна. Да, это именно то впечатление, которое я от него получил. Горы всегда являются в тех цветах, какие придает им взор наблюдателя. Для наших предшественников это был великан, который сдувал пришельцев ветром и утомлял их разреженностью своего воздуха. Это был враг.

«У нас была хорошая погода и хорошие условия для битвы с нашим противником. Мы не можем жаловаться... Мы были побеждены в честном бою» — так писал Говард Самервелл в 1924 году. Или опять-таки Смайс после 1933 года: «Эверест был враждебен к нам и мы чувствовали, что за этой враждебностью, в жгучем холоде и внезапных разрушительных штормах кроется нечто почти личное».

Для меня, когда я стоял на нем, Эверест был равнодушен и безличен, так безличен, как мысль о смерти и как испытание. В минуты вдохновения мы воспринимаем его как вызов и как смелое предприятие, великолепное предприятие, какой бы характер оно ни носило. В нашей повседневности мы рассматриваем его как альпинистскую проблему, состоящую из множества мелких препятствий, вокруг которых мы суетимся и хлопочем, как будто они наиболее важные вещи на свете. Наконец, мы стали относиться к нему как к дружеской старой вещи, так же как мы стали друзьями с вершинами Северного Уэльса. Теперь, когда альпинисты возвращаются домой, те, кто ничего не понимают в горах, толкуют «о победе» над павшим противником. Но они, альпинисты, благодарны вершине, погоде, своему счастью, позволившим им взойти так высоко на вершину, которая проверяла их, но не отвергла.

Скалы и перевалы Эвереста омываются такими ветрами, какие ни одно человеческое существо выдержать не может. Какое значение имеет для него вся эта маленькая летняя шумиха?

Таковы были мои впечатления об Эвересте, когда мы начали спуск и эти впечатления только отошли на задний план, когда полная гласность начала освещать другой, отличный Эверест светом нашей деятельности. Этот воображаемый Эверест, хотя и ярко сверкающий в книгах, в картинах, в заголовках, не может быть той гигантской бесстрастной массой, которая все ещё возвышается за нами.