Перед пропастью

Перед пропастью

Переправившись через Западный Буг, дивизия оторвалась от немецкой группировки, преследовавшей нас в Жешувском, Люблинском и Варшавском воеводствах. На дневку остановились в пятнадцати километрах от реки в селах Пашки, Острожаны, Неройка. Партизаны, как всегда, заняли круговую оборону. Использовали преимущества сильно пересеченной местности, насыщенной дотами приграничной полосы.

— Наконец-то получили долгожданную передышку, — радовался Тютерев.

— Вряд ли немцы оставят нас в покое, — высказал сомнение Бакрадзе.

— Каратели остались за Бугом, — настаивал на своем Саша.

— Могут найтись и кроме тех…

Командир полка, к сожалению, оказался прав. 17 марта во второй половине дня противник начал наступление одновременно с юга, со стороны Дрохичина, и с северо-запада, из Цехановца. Встретил хорошо организованную оборону и упорное сопротивление второго и третьего полков, потерял один танк, автомашину, около пятидесяти человек убитыми и в беспорядке отошел, оставив на поле боя два пулемета, семнадцать винтовок и другое имущество. Партизаны потеряли троих убитыми и столько же ранеными.

Большие потери не смущали противника. Он на каждом шагу при первой же возможности навязывай нам бой. На подступах к Беловежской пуще немцы решили малыми силами прощупать оборону кавалерийского дивизиона в Грабувке, расположенной в пятнадцати километрах к западу от станции Черемхи. Конники легко отбили налет противника. После этого гитлеровцы бросили на Грабувку около двухсот солдат, поддержав их огнем артиллерии.

Кавалеристы, верные своему излюбленному методу ближнего боя, и на этот раз подпустили фашистов и накрыли шквальным пулеметным и автоматным огнем. Но гитлеровцев это не охладило. Они получили в подкрепление пехоту, прибывшую на пятнадцати автомашинах в сопровождении танка, и вновь пошли в наступление.

Бой длился до вечера. И лишь после того как фашисты потеряли две автомашины и пятьдесят шесть солдат, они отказались от дальнейшего наступления.

Было сорвано и наступление батальона противника на второй полк в селе Толвине.

Вечером дивизия начала готовиться к маршу. Из дворов выезжали повозки с ранеными и грузом. На улицах строились ротные колонны. Всюду царило оживление. Не было заметно суетни, чувствовалась уверенность, деловитость. Оживленно было в первой роте Бокарева. Я поинтересовался, чем вызвано такое веселье.

— Командир роты награждение производит, — ответил пулеметчик Грамотин. — Вот только послушайте.

Ко мне подошел Бокарев и доложил:

— Трофеи вручаем ротному кузнецу… При разгроме охраны моста захватили кузнечный инструмент. Не было времени, решил сейчас перед строем, в торжественной обстановке вручить…

— Поторапливайтесь, через десять минут выступаем, — предупредил я, но, заинтересовавшись затеей Бокарева, остановился.

— Мы — мигом, — ответил Степан, подошел к строю и продолжил прерванную моим приходом речь: — Так вот, я и говорю: почему мы тебе вручаем этот трофей? А потому, что ты, наш ротный кузнец, есть главная фигура в роте…

При этих словах на левом фланге послышался смех. Бокарев строго посмотрел на смеющегося и одернул:

— Ничего смешного здесь не вижу. Есть старая сказка, мне ее мать рассказывала. Там есть такие слова: «Не было гвоздя — подкова пропала. Не было подковы — лошадь захромала. Лошадь захромала — командир убит, конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, — оттого, что в кузнице не было гвоздя!» Вручая этот инструмент, мы надеемся, что наши лошади не захромают и командир не будет убит.

Кузнец — лет сорока, широкоплечий, с узловатыми, мозолистыми руками — степенно подошел к командиру роты, принял из его рук увесистый ящик с тщательно упакованными инструментами и коротко ответил: «Благодарствую».

— Скажешь что-нибудь? — спросил Бокарев.

Кузнец по-медвежьи переступил с ноги на ногу, обвел серьезным взглядом строй роты и через силу проговорил:

— О чем говорить? Одним словом, лошадь не захромает, и командир не будет убит. Это я вам сказал!

— Ух ты! — проговорил Гриша Филоненко, любуясь кузнецом.

— Правильно.

— Молодец, Никитич! — загудели на разные голоса партизаны и дружными аплодисментами проводили кузнеца.

— Мастак Степан Дмитриевич даже из пустякового факта сделать событие большого значения, — сказал заместитель командира роты Яша Декунов. — Началось с шутки, а посмотрите, как серьезно восприняли партизаны!

Мне вспомнились слова, которые любил повторять заместитель командира дивизии по политчасти Николай Алексеевич Москаленко: «Между боями могут быть перерывы, но в политработе таких перерывов не должно быть. Политрук, агитатор, коммунист, комсомолец должны не только на словах, но своим примером способствовать воспитанию бойцов. Это относится и к бою, и к передышкам между боями…»

Скоро все пришло в движение. Дивизия держала направление на северо-восток, где раскинулся огромный лесной массив. Там мы надеялись хорошо отдохнуть, отправить раненых и пополниться боеприпасами. Но чем ближе подходили к лесам, тем больше встречали противодействие противника.

Весенняя распутица развезла и без того плохие дороги. Реки, речушки, ручьи разлились и превратились в серьезные препятствия. Колонна двигалась рывками: то подолгу простаивала в ожидании, пока найдут объезды или построят переправу, то часами шла без отдыха.

Совершая очередной переход, дивизия должна была за ночь форсировать две железные и шоссейную дороги, пересечь польскую границу и выйти на советскую территорию. Первый полк на этот раз шел в главных силах. Бакрадзе находился в голове полка, а я на штабной тачанке ехал с обозом раненых.

Пересекли железную дорогу и глубокой ночью подошли к шоссе. Авангардный полк и кавдивизион вступили в бой с противником. Бой длился около часа.

Наконец стрельба прекратилась. Стало тихо. Скоро ночную тишину нарушило тарахтенье повозок.

— На шоссе выехали, — догадался мой ездовой Борисенко.

Стали ждать, когда двинутся передние. Они почему-то продолжали стоять… В голове колонны шум стих. Такое впечатление, что колонна остановилась. Решил пойти и узнать, почему стоим. Обогнав подвод двадцать, я не обнаружил колонны. Ездовой передней повозки сидя спал.

— Почему спишь? Где колонна? — набросился я на него. Он спросонья огрел кнутом лошадей, и они с места пустились рысью.

— Стой! — крикнул я.

Подвода остановилась. Незадачливый ездовой ничего вразумительного не мог сказать. Он растерянно посматривал по сторонам и… молчал.

Куда ушла колонна? Где ее искать? Каким образом мы оказались в хвосте? Видимо, следовавший за нами полк был выдвинут в заслон? Положение осложнялось еще и тем, что у меня не было с собой карты этой местности. Я ее передал Юре Колесникову, контролировавшему движение по маршруту.

Прошел по колонне. Осталось всего тридцать две подводы с ранеными и отделение автоматчиков. Какими-то судьбами с нами оказалась одна хозяйственная повозка кавдивизиона. На ней ехал старшина эскадрона Шепшинский.

Я созвал ездовых, рассказал, в каком положении мы оказались. Сонливость покинула не только ездовых, но и раненых.

— Всем ездовым быть готовыми к отражению противника. Не поддаваться панике, — предупредил я. — Передайте раненым: кто в состоянии стрелять, пусть приготовит свое оружие. Я еду впереди. Не отрываться. Товарищ сержант, четверых бойцов — ко мне на тачанку, сами с остальными — на последней.

Проходя вдоль колонны, я не видел лиц раненых, но будто чувствовал их настороженные, полные опасений и надежд взгляды. Все они понимали, в каком положении оказались. Незавидная доля остаться с обозом раненых в чистом поле без охраны.

— Трогай, — сказал я Борисенко, усаживаясь на тачанку.

Шагом обогнали подводы и пристроилась впереди обоза.

Вслед за мной тронулись остальные. Дорога сильно разбита обозом, прошедшим впереди.

Через несколько минут подошли к шоссе. На переезде нет никого. Заслоны и регулировщики уже сняты. Выехали на шоссе и, повинуясь партизанскому чутью, свернули налево. Как мне помнится, колонна должна была повернуть в эту сторону. Но в каком месте? Разве темной ночью заметишь, где поворот!

Неизвестно, куда бы мы заехали, если бы не немцы. Из-за бугра, метрах в трехстах от нас, вынырнули машины с зажженными фарами. Не раздумывая, я приказал ездовому свернуть вправо. Тачанка нырнула в кювет, наполненный талой водой, перемахнула через него и выскочила на пахоту. Нашему примеру последовали остальные.

Позади произошла заминка. Кто-то пронзительно вскрикну и тут же умолк. В наступившей тишине отчетливо слышался нарастающий гул моторов приближающихся автомашин. Надо торопиться.

— Стой! — приказал я Борисенко, соскочил с тачанки и побежал назад.

Лучи фар на миг осветили местность, и я увидел барахтавшегося в луже тяжело раненного разведчика Алексея Журова. Лешке последнее время не везло. Будучи тяжело раненным в бою, он вторично ранен при форсировании железной дороги, где заслоны вели бой с противником. И теперь еще купание…

— Опрокинулись, — виновато проговорил ездовой.

— Угораздило вас. Давай быстрее…

Вдвоем мы выволокли раненого из лужи, наспех уложили, вернее забросили на повозку, которую успели поднять подбежавшие товарищи. В этот момент мимо нас пронеслась первая машина, наполненная гитлеровцами. Диву даюсь, как они нас не заметили.

— Погоняй! — приказал я, садясь рядом с Журовым и придерживая его, чтобы он не вывалился.

Не успели отъехать от шоссе и пятидесяти метров, как мимо прошмыгнули еще девять автомашин с гитлеровцами.

— Хорошо, что ночка темная. Рядом проехали и не заметили, — вытирая выступивший на лбу пот, проговорил Борисенко, когда я пересел к нему. — Если бы заметили, вот кумедия была б.

— Тогда бы тругедия была, — ответил я ему в тон. — Погоняй.

— Нет, мы все-таки родились под^- счастливой звездой! — нахлестывая лошадей, продолжал Борисенко.

Мне было не до разговоров. Еще неизвестно, какой стороной обернется нам эта звезда впереди.

Отъехали с полкилометра от шоссе. Остановились. Проверили свое хозяйство. Отставших нет. Дальше наугад поехали по пахоте. Скоро напали на проселочную дорогу. Она уводила вправо. Посветил фонариком и увидел свежий след. Видно, наши проехали. В подтверждение моей догадки впереди замигала ракета. Послышалась отдаленная частая стрельба. Несколько раз ухнули орудия. Горизонт озарился заревом пожара.

Теперь сомнений не было: дивизия ведет бой за переезд на железной дороге Черемха—Седльце.

Ракеты полыхали одна за другой. Они помогли нам разглядеть лес. Ездовые погоняли лошадей, чтобы успеть присоединиться к колонне до перехода через дорогу. Однако сделать нам этого не удалось. Соединение прорвалось и сняло заслоны, оставив позади себя догорающий эшелон. На переезде вновь хозяйничали гитлеровцы.

Светало. Лезть на рожон — опасно. Свернули с дороги вправо и углубились в лес. Проехали вдоль железной дороги полтора километра и остановились. Надо было затаиться, выждать время, осмотреться.

— Лошадей не распрягать. Не шуметь. От подвод без моего разрешения не отходить, — отдал я распоряжение.

Организовали круговое охранение из ездовых. Командир отделения выставил наблюдателей за дорогой.

Немало пришлось поволноваться, особенно тогда, когда гитлеровцы прочесывали лес вдоль дороги. Их цепи прошли от нас в ста метрах. Мы следили за каждым их шагом, стараясь не выдавать своего присутствия. Мужественно держались раненые. Даже лошади, казалось, чувствовали опасность, вели себя настороженно. И на этот раз сошло благополучно. Фашисты не заметили нашего лагеря. Прав Борисенко — кто-то из нас родился в рубашке.

Как только скрылся последний гитлеровец, ко мне подошел старшина кавэскадрона Шепшинский.

— Товарищ командир, опасность опасностью, а подкрепиться не мешает. Возьмите, — протянул он кусок отваренного мяса и краюху хлеба.

Только теперь, при виде еды, почувствовал, как я голоден, даже под ложечкой засосало.

— Раненых бы накормить…

— Раненые и ездовые уже накормлены, — сказал Шепшинский.

Удивительный человек этот Петр Моисеевич! Всегда у него найдется что-нибудь про запас.

— Это же НЗ конников, — сказал я, уплетая мясо с хлебом.

— Шо вы! Разве они голодные? Там Вася Демин накормит. Зачем здесь беречь? Неизвестно, что нас ждет впереди.

— Думаешь, не прорвемся?

— Не думаю, но, знаете, всякое может случиться… Раненые беспокоятся.

— Пойдем проведаем их, — предложил я старшине.

И в этих опасных условиях наш маленький лагерь жил обычной партизанской жизнью. Веселый и беспокойный доктор Зима и медсестра Галя Гончаренко заканчивали перевязку раненых.

— Прекрасная, замечательная рана, — бодро говорил Зима, осматривая ногу Супинского.

— Доктор, что же здесь прекрасного? Полноги отхватило снарядом, а вы говорите — замечательно, — пробурчал раненый.

— Правда, вы меня не так поняли, — ^: поспешил успокоить раненого доктор. — Я хотел сказать: рана заживет быстро. Все идет хорошо, правда, скоро поскачешь… верхом на лошади…

Супинский невесело улыбнулся, понимая желание доктора успокоить его. Понимал и то, что уже отвоевался. Полноги оторвало. Хорошо, что жив остался. Могло быть и хуже.

Когда мы подошли ближе, раненые увидели нас и забросали вопросами:

— Ну, как там?

— Где наши?

— Есть надежда выбраться?

— Мы нигде не пропадали, мы и здесь не пропадем, — пробасил Леша Журов.

— Это правда? — повеселели раненые.

— Что же, вы не верите опытному разведчику? Правда, правда, — успокоил я товарищей. — Послал сержанта отыскать глухой переезд через железную дорогу или хотя бы насыпь пониже. Потерпите. К вечеру найдем своих.

— К вечеру дивизия может перейти в новое место, — проговорил кто-то из раненых.

— Нас не оставят, — пришел мне на помощь Журов. — Уверен, Борода уже разослал разведчиков на розыски. Эх, мог бы я ходить — в два счета нашел бы дивизию.

Мы с Шепшинским обошли обоз. Убедились, что настроение у всех бодрое, нытиков нет, верят в благополучный исход. И у нас на душе стало веселее. Я себя почувствовал увереннее. Правда, более опытные товарищи, побывавшие в переделках, понимали: не так легко с беззащитным обозом вырваться из западни, в которой мы оказались. Понимали, но вида не подавали.

— К вам тоже просьба: проверьте свое оружие. Не исключено, что и вам придется пострелять, — сказал я раненым. — Ведь впереди граница.

До обеда просидели в чаще, как суслики в норе. Было слышно, как по железной дороге прошли три эшелона. По большаку, тянувшемуся рядом, все время курсировали автомашины с немцами и полицаями. Им и невдомек, что рядом беззащитный обоз раненых партизан.

Из разведки возвратился сержант с двумя бойцами.

— Обшарили все вокруг. Переезда, как такового, нет, — доложил сержант. — Но мы нашли удобное место. Насыпь низкая, кюветы пологие. Повозки пройдут свободно.

— Далеко отсюда?

— Меньше километра.

— Пойдем посмотрим….

Оставив за себя старшину Шепшинского, я с с сержантом направился к месту, облюбованному им для переезда через «железку».

Место и на самом деле оказалось удачным. За дорогой, прямо перед нами, гора, покрытая редколесьем и кустарником. Кустарник почти вплотную подбирается к большаку. Левее горы в долине раскинулось большое село. Решили перебираться через железную дорогу здесь.

Обоз подтянули ближе к опушке леса. Вправо и влево на сто метров от переезда выставили наблюдателей. Как только они передадут сигнал: «Путь свободен» — перебрасываем через дорогу две-три подводы. По сигналу опасности — маскируемся. Проедут немцы — вновь переправляем две-три подводы. И так, пока не перебросили весь обоз. С первой повозкой уехал Шепшинский, я — с последней.

Нам повезло. На горе в лесу мы встретили местных жителей— двух мужчин и женщину. От них узнали, в каком направлении ночью прошла колонна.

— Гитлеровцы в селе есть? — спросил я.

— Немцы на станции и на пограничной заставе в лесу. В селе десять полицейских, — ответила женщина.

— Значит, мы границу пересекли? — спросил Шепшинский.

— Нет. За селом граница. Дальше советская земля…

Село вытянулось на целый километр. Объезжать — потребуется много времени. Противник обнаружит нас, на машинах обгонит и преградит путь. К тому же с востока, почти вплотную к селу, примыкает какая-то деревушка. Решили ехать кратчайшим путем, пересекая село.

— Оружие держать наготове, — сказал я, хотя и без этого напоминания никто не выпустил из рук автоматов. — Нападение противника отражать на ходу. Не отставать.

Обоз незамеченным спустился с горы, вынырнул из леса и рысью помчался через населенный пункт. Странную картину представляла наша колонна. Каждая подвода ощетинилась двумя-тремя автоматами. Откуда только силы взялись у раненых! Они напрягали последние силы, готовы были защищаться, чтобы подороже отдать жизнь, если это потребуется.

Промелькнули вывески школы и полицейского управления. Дорога повернула вправо. Некоторое время ехали вдоль села, а затем свернули налево, пересекли село, выскочили на бугор, и только теперь позади послышалась беспорядочная стрельба. Видимо, опомнились полицейские. Теперь они нам уже не страшны. Наша небольшая колонна стремительно уходила на северо-восток. Мы были уверены, что дивизия где-то недалеко. Нам придут на помощь.

Миновала главная опасность, напряжение прошло, и обессиленные раненые опустили оружие… Километров через пять, уже на советской территории, нас встретил Колесников со взводом разведчиков. Это Бакрадзе выслал их на поиски отставших.

Юрий соскочил с лошади и кинулся ко мне. Он спешил, колодка маузера колотила его по ногам.

— Живы, братцы, живы! А мы с ног сбились, разыскивая вас, — выкрикивал Юра, с разбега набросился на меня и расцеловал, как после долгой разлуки.

Старший лейтенант сел ко мне на тачанку и, когда колонна двинулись, похвалился:

— А мы ночью эшелончик прикончили. Уничтожили пятьдесят автомашин, пушку, два вагона с боеприпасами и семьдесят гитлеровцев. Да еще шестьдесят человек вырвали из плена.

— Мы видели зарево, — отозвался ездовой Борисенко.

— Это мы устроили фейерверк. Эшелон сожгли подчистую…

— Как же вы ухитрились?

— А очень просто, — ответил Колесников. — При форсировании железной дороги наш первый батальон выделили в заслон. Я пошел с ротой Бокарева. Только подходим к насыпи, а со стороны Черемхи прет пассажирский поезд. Обстреляли его, но он промчался невредимым. Не успели подойти к «железке»… Такая досада — упустили.

— Нечего жалеть. Возможно, там ехали мирные пассажиры, — успокоил я своего помощника.

— Что ты? Да разве сейчас мирные разъезжают? Ну, леший с ним. Ушел, так чего жалеть, — согласился Юра и продолжал: — Не успел скрыться пассажирский, а навстречу ему выскочил товарный. Он, видимо, заметил стрельбу, машинист начал тормозить. Не доезжая до переезда метров триста, остановился и дал задний ход. Тут мы его и накрыли…

— Не ушел?

— Куда там! Ты бы видел, какой молодец Бокарев! Он с бронебойщиками подбил паровоз. Как только эшелон замер на месте, мы с Бокаревым подняли роту и повели в атаку. Короткий бросок. Видим, на платформах машины. Подожгли. В четырех вагонах обнаружили охрану. Перебили в одно мгновение. Подбегаем к пятому вагону, слышим, оттуда доносятся русские голоса: «Товарищи, не стреляйте! Мы русские!» Прикладами сбили запор и открыли вагон. Он был забит нашими бойцами, попавшими в плен. Шестьдесят человек напихали фрицы в один вагон. Почти все раненые, так что у нас обоз еще прибавился. Бокарев выстроил всех освобожденных и в сопровождении нескольких партизан направил к переезду.

— Не обошлось и без приключений, — выкладывал новости старший лейтенант. — Мы уже считали, что всех фрицев перебили, и вдруг из-за колеса раздалась автоматная очередь. Один наш боец упал замертво, а командир отделения Сидоренко вдруг как заорет. Фашиста тут же прикончили. Бокарев прибежал к своему любимцу, а Сидоренко мычит и показывает на рот из которого сочится кровь… Оказалось, каким-то образом ему пулей отбило кончик языка. Ранение не ахти какое, но сильно напугало сержанта. Ох смеху было! «Как это тебя, Миша, угораздило?»— спрашивали товарищи. А Декунов шутил: «Миша ходит в атаку с высунутым языком. Хорошо, что рот был открыт— Сидоренко пулю проглотил. А могло убить!»

За разговорами незаметно подъехали к селу Омеленец, в котором расположился наш полк. Но не успели миновать заставы кавалерийского дивизиона и скрыться в деревне, по нашим следам на двух машинах подъехали гитлеровцы. Они напоролись на минное поле, попали под обстрел заставы и были атакованы кавалеристами. Ни одному карателю не удалось спастись.

— Откуда взялись мины? — удивился я.

— Трофейные, — ответил (Колесников. — Кавалеристы где-то раздобыли.

Возвращению в полк радовались не только мы. Нас встретили с ликованием.

— Дорогой Вано, я очень рад, что ты нашелся! Чего только мы не передумали, — говорил возбужденный Давид, тиская меня в объятиях.

Бакрадзе и Тоут обошли всех раненых, побеседовали с ними. Расспрашивали о ночном происшествии. Старшина Боголюбов и помпохоз Федчук накормили горячим обедом.

Раненые интересовались, скоро ли будет передышка.

— Терпеть — сил нет больше, — говорили они.

— Терпеть-то можно, только вот раны плохо заживают. Дороги — жуть.

Бакрадзе и Тоут внимательно выслушивали раненых и успокаивали:

— Через два-три перехода прорвемся в Беловежскую пущу — отдохнем на славу. Тяжелораненых отправим на Большую землю в «капитальный ремонт».

Хотелось, чтобы предсказания командира полка сбылись.