В Польше
В Польше
В затруднительном положении оказалось командование. Какой район выбрать для партизанских действий? Выбор был крайне ограничен. На восток некуда. Войска Украинских фронтов продвигались на запад. До передовой сто километров, а местами и того меньше. На юг? Мы уже на территории Львовской области, а дальше Прикарпатье. Откровенно говоря, при одном упоминании о Карпатах по спине мороз пробегает. Еще свежо в памяти все, что пришлось там перенести. Но то было летом, а сейчас… Горные тропы, по которым тогда пробирались с трудом, зимой вообще непроходимы. Надолго ли нас хватит?! С запада — граница. Там чужая территория.
Несколько переходов совершили вдоль Западного Буга на юг. Последнее время все чаще и чаще взоры Вершигоры и Войцеховича обращались к Польше. Туда же зачастили наши разведчики. Начали поступать сведения о больших перебросках фашистских войск по железным дорогам.
События торопили, требовали от наших командиров решительных действий. Вершигора был склонен продолжить рейд на территорию Польши.
— Чего тут раздумывать? — горячился обычно спокойный и молчаливый Москаленко. — Идем в Польшу — и баста.
— Пойми ты, мил человек, там чужая территория, — говорил Вершигора, в душе радуясь поддержке.
— Но эта территория нужна нам лишь для того, чтобы бить на ней фашистов.
— Дело политическое. Как на наш приход в Польшу посмотрят там? — Вершигора многозначительно показал на запад.
— Беспокоитесь, чтобы не обиделись союзники? Так я вам скажу, они были бы рады, если б война вовсе не прекращалась.
— Это понятно, — вмешался Войцехович. Он был того же мнения, что и Вершигора, но, видимо, решил еще раз убедиться в правильности замысла. — Речь идет о том, будет ли законным действие партизан за пределами своей страны?
Замполит опешил. Скорее всего, не ожидал такого вопроса. Посмотрел на Войцеховича и удивленно спросил:
— А почему незаконны? Разве задачи польского народа в этой войне не такие, как и наши? Что, они меньше терпят от фашистской кабалы, чем советские люди? Мы приветствуем польских партизан на нашей территории. Больше того — помогаем им. Видел, как разрослось соединение Роберта Сатановского? А в отрядах Бринского чуть ли не половина поляков… Если хотите, помочь полякам — наш интернациональный долг. Можем вполне рассчитывать на сочувствие и поддержку польского народа.
Казалось, такой простой вопрос, а решение его требовало особой осторожности. Прежде чем шагнуть за «линию Керзона», надо было тщательно обдумать действия, изучить обстановку в Польше, настроение народа, установить контакт с действующими там польскими партизанскими отрядами.
Случай заставил поторопиться с принятием решения.
В ночь на 6 февраля 1944 года девятая рота вышла из Печихвост, обошла Горохов с юго-востока и ворвалась в город. Фашисты приняли партизан за передовые части Советской Армии, в бой не вступили, бросили две пушки, шестнадцать автомашин и бежали на юго-запад в сторону Львова, даже не успев взорвать заминированные здания. Двадцать три гитлеровца сдались в плен, в том числе несколько полицейских. Среди них был некто Дмитренко. Он каялся и упрашивал помощника командира девятой роты Ивана Сердюка, чтобы приняли его в партизаны. Сердюк поверил. Мало ли бывших полицаев, осознав свою ошибку, перешло на сторону партизан. Многие из них, стараясь искупить свою вину перед Родиной, воюют неплохо. Однако предатель Дмитренко был не из таких, кто хотел искупить вину. На следующий же день, выбрав удобный момент, он бежал. Мы тогда не придали этому особого значения. И лишь много лет спустя, уже после войны, выяснилось, что из рук партизан ускользнул опасный преступник, палач советского народа, бывший комендант Краснодара. Однако избежать возмездия ему не удалось…
Там же произошла встреча с партизанами соединения генерала Наумова, которые вошли в город с юга.
7 февраля к нам в Печихвосты приехали генерал Наумов и его комиссар Тарасов Михаил Михайлович. Весть об их приезде молнией облетела ковпаковцев. Добрая слава ходила в народе о лихом партизанском генерале.
Капитан-пограничник Михаил Иванович Наумов воевать начал в первые минуты нападения фашистской Германии. Как и многие пограничники, пережил немало тяжелых дней, пока добрался до Хинельских лесов и встретился с партизанами. Рядовой партизан, начальник штаба, командир отряда, и, наконец, командир партизанского соединения — таков его путь.
Зимой 1943 года партизанское кавалерийское соединение под командованием капитана Наумова выступило из Сумской области в знаменитый рейд по южным районам Украины, получивший название Степного рейда. Побывало в Полтавской, Киевской, Черниговской, Винницкой, Житомирской и других областях. Это он, капитан Наумов, привел в трепет фашистов в полевой ставке Гитлера «Вервольф» под Винницей.
В мае 1943 года в междуречье Днепра и Припяти отряды Наумова совместно с соединением Ковпака в жестоких боях с крупной фашистской группировкой сорвали тщательно подготовленную карательную экспедицию против партизан.
За успешные боевые действия и умелое управление соединением Наумову было присвоено внеочередное воинское звание генерал-майора. Этот необычный случай вызвал много разговоров среди партизан. Рассказывали даже такие подробности. Сталин выслушал доклад о результатах Степного рейда под Винницу, пришел в восторг, расправил чубуком трубки усы и сказал: «Не солидно получается: капитан и вдруг замахнулся на ставку фюрера. Дать ему генерала!» Так М. И. Наумов из капитанов «прыгнул» сразу в генералы.
Теперь соединение этого молодого генерала действовало рядом с нами. Такое соседство нас радовало. Кроме того, у Вершигоры с Наумовым установились хорошие, дружеские отношения. Поэтому встретить гостя вышли многие ковпаковцы. Михаил Иванович, как и подобает кавалеристу, носил кубанку и роскошную меховую черную бурку. Молодцевато соскочив с седла, он весело выкрикнул:
— Приветствую славных ковпаковцев!
Партизаны дружно ответили на приветствие.
— Вас вернее называть теперь двойным именем: ковпаковцы-вершигоровцы, — сказал Наумов, крепко пожимая руку Петру Петровичу.
— Не будем нарушать традиций, к тому же моя фамилия не звучит, — ответил Вершигора.
— Земляки есть? Пермяки, поднимите руки… — обратился Наумов к окружившим его ковпаковцам.
Земляков не нашлось.
— Жаль. А пограничники?
— Я пограничник…
— Я тоже…
— И я на Гуцульщине служил, — вышел вперед Леша Журов.
Пограничников набралось больше десятка.
— Ну как, Петр Петрович, не обижаешься на пограничников?
— Золотой народ! Грех обижаться, — улыбаясь ответил Вершигора.
Посыпались вопросы и ответы. Не утерпел и я.
— Как у вас поживает Толя Инчин?
— Земляк?
— Да нет. В 1942 году из Брянского леса на Сумщину пробирались вместе. Помог он мне тогда…
— Постой, постой, — заинтересовался Наумов. — Не с вами это приключилось в поселке Локоть?
— Да.
— Как же, знаю, знаю. Инчин много раз рассказывал о ваших похождениях. Даже говорил, что не плохо бы приручить разведчиков-десантников к нам… Кстати, не удалось узнать судьбу Калинина?
<— Пока нет… А как там Анатолий?
— Геройский парень. Командует кавалерийским отрядом. Отличный командир. Побольше бы таких, — чувствовалось, что Инчин у генерала на хорошем счету.
— Михаил Иванович, снегом занесет. Прошу в хату, — пригласил Вершигора, видя, что вопросам не будет конца…
Всю ночь проговорили хозяева и гости. Изучили по карте предстоящие маршруты, обменялись разведывательными данными. Командиры двух соединений договорились продолжать спаренный рейд по параллельным маршрутам. Выработали план согласованных ударов по железнодорожным магистралям Краков—Львов, Львов—Варшава.
Решение принято. На следующий же день приступили к его осуществлению. Передвинулись на юго-запад и остановились в Корчине. Еще один переход, и мы оставили позади себя Западный Буг, заняли хутора южнее Жовквы, уже у самой границы.
— Ударим по четвертой танковой еще раз, — предложил Вершигора.
— Куда нам с танковой армией тягаться, улыбнулся Войцехович.
— А мы не по самой армии, а по тылам и путям ее снабжения.
Группы минеров, подготовленные капитаном Кальницким и Владимиром Дубиллером, направились для выполнения заданий на железных дорогах. В короткий срок им удалось взорвать девять железнодорожных мостов, пустить под откос восемь эшелонов.
Возвращаясь с задания с ротой второго батальона, Коровенко увидел «оппель-капитан», мчавшийся по шоссе Люблин—Львов. Быстро организовал засаду. Первыми же выстрелами подбили машину. Из нее выскочила женщина в котиковой шубе и, размахивая руками, закричала:
— Что вы, мерзавцы, в своих стреляете! Ведь это машина… гауптмана…
Женщину взяли в плен. Партизан она приняла за местных полицаев и, пока ее вели в штаб, извергала поток брани и угроз: «Вы своими головами ответите за жизнь гауптмана!» А поняв, к кому попала, сразу же сникла, прикусила язык и на вопросы отвечать отказалась наотрез. И тут случилось неожиданное.
Подошел наш юный партизан Ярослав Апустек — сын Вячеслава Апустека, бывшего капитана Войска Польского. Увидел женщину и удивленно воскликнул:
— Пани научителька?! Вот так встреча!
— Ты ее знаешь? — спросил Григорий Коровченко.
— Вем, вем… знаю. В вёске Линов я учился в школе имени Генрика Сенкевича. Пани была у нас научителькой, — ответил Славик.
— Здорово! Из учительницы подалась в любовницы к фашистскому капитану…
Бывшая учительница не ждала такой встречи, побледнела и стояла молча, поджав вздрагивающие губы.
Видимо, и немцы не ждали нашего прихода. Иначе, чем же объяснить, что железные дороги и мосты охранялись малыми силами, а гитлеровцы свободно раскатывали на машинах по шоссе?..
Прежде чем перешагнуть границу, из села Печихвосты Вершигора направил в Киев радиограмму следующего содержания:
«Киев. Секретарю ЦК. Обстановка в Польше благоприятная.
Польский народ вместе с украинским способен на дела большой взрывной силы. Прошу указаний…»
Время шло, а ответ из Киева на запрос Вершигоры не приходил. Наши разведчики не раз побывали за границей, сумели связаться с польскими патриотами, привезли представителей от польских партизан. После беседы с ними Петр Петрович не стал ждать ответа, принял окончательное решение: перейти границу.
Ночью соединение вступило в пределы «области государственных интересов Германии», как именовали гитлеровцы Польшу.
Дорога проходила буграми, перелесками. На холмах маячили грозные доты. На этот раз они нам не страшны. В дотах уже обосновались наши пулеметчики — прикрывали колонну от внезапного нападения противника.
— Оказывается, железную дорогу труднее пересечь, чем границу, — смеется разведчик Маркиданов.
Это правда. Железные дороги охранялись усиленными нарядами. На станциях и у мостов — постоянные гарнизоны. Каждый переезд приходилось брать с боем.
На нашем пути появилась первая польская вёска — деревня. Внешне она ничем не отличается от украинской: такие же белые хатки под соломенной крышей. Но хозяева этих хаток— поляки.
Напоминаю разведчикам наставления, которые на последнем совещании давал командирам подразделений Петр Петрович Вершигора.
— Учтите, мы на территории Польши. Теперь мы. не просто партизаны. По каждому из нас народ будет судить о Советской Армии, о Советском Союзе. Наша задача — рассказать полякам о положении на фронте. Помочь им организовать вооруженную народную борьбу против оккупантов. Запомните еще одно. Здесь, в Польше, кроме друзей, могут найтись и враги. Они будут выискивать наши недостатки, чтобы затем использовать их против нас. Поэтому будьте особенно осторожны, бдительны, не допускайте излишней болтовни. Крепкая дисциплина — основа успеха.
Первая дневка на чужой территории. Первые встречи с поляками. Мы с Клейном и Семченком расположились в чистенькой хатенке. Хозяйка — миловидная и бойкая пани — сразу же принялась угощать нас завтраком. Ее муж Стах начал расспрашивать о фронте, о жизни в Советском Союзе.
— Чи скоро пшийде Армия Червона?
— Красная Армия придет скоро. Но чтобы приблизить этот час, надо и здесь подготавливать победу, — ответил Клейн.
— Тутай, проше пана, теж нема спокою герману. В лясах дужо партызантув.
— Почему же вы не в партизанах?
— А для чего Стаху идти до партызантув? Там их без него досыть, — отозвалась от печки жена.
— То справа не розума кобеты[1],—огрызнулся Стах и, обращаясь к Клейну, сказал — Пан капитан прав — не к лицу сидеть дома… Мыслю тылько, до якего загону идти. Тутай дужо загонов.
— Идите в тот отряд, который лучше воюет, — посоветовал Роберт.
— Чи то правда, же разем з Армией Радецкой вальчон польские жолнеры?[2]
— Правда. Скоро сами убедитесь.
— Эх, до Войска Польского бы!
Поляки интересовались положением на фронте. Советских партизан принимали как братьев, старались во всем помочь.
На следующую ночь мы подходили к местечку Цешанув. Нас встретили разведчики во главе с Землянко.
— В Цешануве батальон польской полиции, — доложил Землянко. — С нами воевать не будут… Вот их представитель, — разведчик указал на мужчину в полупальто и кепке.
Поляк на ломаном русском языке подтвердил все, о чем доложил Землянко.
— Вы полицейский? — спросил я поляка.
— Я партызант, — ответил тот.
— Что у вас общего с полицией?
— То не полицаи… они полицаи, но не настоящие.
— Как это понимать?
— Они пошли в полицию, чтобы добыть зброю. Помогают партызантам боевой амуницией… Проше пана, вшистко бендзе в пожондку[3],— заверил нас посланец.
Доложил Вершигоре.
— Это нас устраивает, — сказал Петр Петрович. — Все же будьте осторожны.
Белые аккуратные дома Цешанува встретили нас тихой настороженностью. На улицах ни души. Проходим, готовые в любую секунду вступить в бой. Вот казармы, за белыми стенами которых притаился полицейский батальон. Стрельбы не слышно. Ускоряем движение. Город остался позади.
Рядом со мной, припадая на левую ногу, шагает капитан Клейн.
— А ребята-то преобразились, — сказал Роберт. — Прошел вдоль колонны — все чин чином: разведчики подтянуты, никто не выходит из строя.
Да, это заметил и я. Значит, люди понимают свою задачу— задачу посланцев советского народа. О настроении разведчиков можно было судить по их разговорам. Взвод фронтовиков на этот раз шел впереди. До нас доносились возбужденные голоса бойцов.
— Верно говорит Никитенко. Куда только война не забросит нашего брата! — послышался голос Ненастьина. — Подумать только: горьковчанин Гришка Ненастьин — в Польше. Вот было бы смеху, если бы мне кто об этом сказал в сорок первом, когда под Псковом дрался врукопашную, или когда под Харьковом с бутылкой с зажигательной смесью полз навстречу танку!.
— Помнишь, под Харьковом в какую кашу мы попали? — напомнил Рыбалко.
— Еще бы не помнить! — живо отозвался Ненастьин. — Туда я попал сразу же после госпиталя. Рванулись вперед, как звери. Ну, думаю, настал час расплаты. А что получилось? Устроил нам фашист «котел». Наш саперный батальон еле вырвался. Вот тогда я и поджег немецкий танк… Многие понапрасну головы сложили. Д кто за это в ответе? Разве разведка не знала, какие силы перед нами? Знала. Тогда спрашивается: куда же смотрело начальство?
— Почему же ты не спросил? — поддел кто-то из разведчиков.
— Попробовал бы спросить! Это я сейчас такой умный и смелый…
— Смотрите, как Гриша расфилософствовался! Молчал, молчал, а тут его прорвало. Видно, польский климат пошел ему на пользу, — сказал Кирилюк.
— Як чему говорю? — не смущаясь, продолжал Ненастьин. — Много крови пролилось, пока научились воевать и сломили хребтину фашисту… Вот мы сейчас шагаем по польской земле. Поляки называют нас братьями, нам это приятно. А знают ли они, какой ценой мы дошли сюда?! Мне вот теперь петь хочется оттого, что сил в нас много…
— За чем же остановка? Запевай, Гриша! — сказал с подковыркой Кирилюк. — Ребята, тише! Зараз пан Ненастьин из Горького письню заспивае…
Разговор разведчиков дослушать не удалось. Помешали подъехавшие начальник штаба Войцехович и его помощник Степан Ефремов.
— Нравится Польша? — спросил начальник штаба.
— Рано еще говорить. Подождем — увидим, — ответил я уклончиво.
— Здесь надо быть разворотливым… Думаем эскадрон Ленкина развернуть в дивизион, — продолжал Войцехович.
— Давно надо было это сделать. Наумов все соединение посадил на лошадей. Пока мы чухаемся, он махнул хвостом и только видели его.
— Командиров эскадронов подбираем. Одна кандидатура есть — Ларионов. Его пятая рота уже посажена на коней. На второй эскадрон думаем Гапоненко. Как считаешь, подойдет?
— Подойдет ли Гапоненко? О чем вопрос? Конечно, подойдет, — не задумываясь ответил я. — Такого командира и на взводе держать! На фронте он давно был бы капитаном, а то и майором. Батальоном бы командовал.
— Не возражаешь, значит?
— Приветствую…
Лейтенанта Гапоненко я знал хорошо и мог за него поручиться головой.
Впереди послышалась стрельба. Ефремов пустил вскачь свою невзрачную кобыленку и ускакал на выстрелы.
На окраине деревни нас встретил разведчик Вася Демин.
— Фашисты засели в фольварке! — возбужденно прокричал он.
Я развернул роту и повел в наступление.
Оказалось, немцы засели не в фольварке, а в двухэтажном здании спиртзавода. Спиртзавод стоял у дороги при выезде из деревни. Надо было расчистить путь.
— Не стреляйте, я переговорю, — сказал Клейн.
— Не испытывай судьбы. Не стоит рисковать, — предостерег я Роберта.
Все же политрук в сопровождении Зяблицкого и Демина направился к спиртзаводу и заговорил по-немецки. Противник прекратил стрельбу. Мы остановились возле кирпичного здания. Следим за Клейном и разведчиками.
Клейн предложил немцам сдаться. В ответ полетели гранаты и застрочили автоматы. Меня что-то стукнуло в грудь. Машинально хватаюсь за то место руками. В руке оказалась еще горячая сплюснутая пуля. Видимо, она срикошетила от здания. И на этот раз косая прошла мимо. Кладу пулю в карман.
Послышался голос Зяблицкого:
— Политрук ранен! Прикройте.
— По окнам — огонь! — подаю команду и первым пускаю очередь.
Разведчики из пулеметов и автоматов ударили по спирт-заводу… Демин и Зяблицкий волокут по снегу политрука.
— Не захотели жить — подыхайте, — ругался Клейн. — Обзывали предателем. Думают, я перебежчик…
За время войны я вдоволь насмотрелся на раненых и приметил, что каждый из них на ранение реагирует по-своему. Одни виновато оправдываются, что не убереглись и теперь обречены на бездействие: «Экая досада. Подвел я вас., ребята!» Другие, наоборот, выглядят героями, ведут себя заносчиво перед здоровыми, гордятся раной, как заслугой: «Вот я какой! Даже ранен!» Третьи смотрят на ранение как на обычное, даже неизбежное на войне дело. Некоторые просто теряются: «Как же теперь быть?» А бывают и такие, которые злятся на всех, как будто в его ранении повинны товарищи. Такие требуют к себе особого отношения.
А вот Роберт Клейн заглушал боль проклятием в адрес гитлеровцев. Его укрыли за домами и перевязали рану. В это время подоспела рота Тютерева.
— Э, дружок, разве можно так рисковать? — с упреком бросил Саша, пробегая мимо Роберта. — Мы с ними сейчас поговорим на более понятном языке…
— Посторонись! Орудие к бою! — слышна команда Флегонтова.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов и оставив орудие на месте, упряжка с передком умчалась за дом…
— Прямой наводкой. Снаряд фугасный… Заряжай!
У прицела Вася Алексеев.
— Готово!
— Огонь!
Клуб пламени. Оглушительный выстрел. Снаряд взрывается внутри здания. Звенят стекла в соседних домах.
— Три снаряда, беглым, огонь!
Гремят выстрелы. Летят обломки здания. Вспыхивает пожар. Немцы ослабили сопротивление. Партизаны рванулись в здание спиртзавода…
Это был первый бой на территории Польши.
На отдых штаб соединения и первый батальон расположились в Боровце. Бой за спиртзавод для нас-не прошел даром. Гитлеровцы нащупали нашу стоянку и принялись бомбить. Правда, потерь от бомбежки мы не имели, но нервы были все время в напряжении.
Во второй половине дня каратели попытались выбить из соседнего села четвертый батальон. Однако Токарь дал им решительный отпор.
Рана Роберта Клейна оказалась неопасной. Доктор Мирослав Зима на месте осмотрел ее, перевязал и сделал политруку противостолбнячный укол. А на второй день тело раненого покрылось сыпью. Клейн нервничал.
— Что они мне сделали, коновалы! — кричал он. — Нашпиговали сульфуриками!
Старшина роты Зяблицкий был несколько раз ранен и на собственном опыте знал, что раненые в большинстве своем становятся мнительными. Понимая, что причин для беспокойства у Клейна нет, решил подтрунить над ним. Он подсел ко мне и заговорщицки зашептал, но так, чтобы слышал политрук:
— Товарищ майор, здесь дело не шуточное.
— Ты думаешь? — решил я помочь Васе.
— Я так понимаю, нарочно ему что-то подсунули. Отраву какую-то…
— Не может быть! — ужаснулся я.
— Это точно. Надо в особый отдел доложить…
Как и рассчитывал Зяблицкий, наш разговор услыхал Роберт.
— А-а! Меня хотят отравить! — закричал он, поднимаясь с постели. — Немедленно врача!
Он так разошелся, что мы не рады были своей неразумной затее. Начали успокаивать его, доказывая, что пошутили. Клейн не принимал в расчет никаких наших доводов, настаивал, чтобы скорее вызвали врача.
— Товарищ капитан, — начал было старшина.
— Немедленно врача, а то… — перебил Клейн и потянулся к автомату, лежавшему рядом на скамейке.
Зяблицкий, видя, что дело принимает крутой оборот, словно пуля вылетел из хаты. Как был в одном кителе и без шапки, так и помчался в санитарную часть.
Прибежал запыхавшийся Зима, как всегда веселый, жизнерадостный и неугомонный. Не обращая внимания на крики Роберта, часто употребляя свое любимое слово «правда», Зима тщательно осмотрел раненого, а потом подчеркнуто вежливо, с ехидцей спросил:
— Уважаемый Роберт Александрович, правда, скажите пожалуйста, вам какой-либо укол до ранения делали?
— Позавчера воткнули от тифа, — досадливо пробурчал Клейн.
— Так я и думал. Вот вам и разгадка. Правда, будьте спокойны. Через два-три дня сыпь как рукой снимет, а через недельку будете ходить как миленький. Это правда, я вам говорю. И тогда вам будет стыдно за вашего «коновала»… — упрекнул доктор Зима.
И действительно, Роберт поправился быстро. Но еще долго не мог простить нам злой шутки. А мы в свою очередь при случае напоминали ему о «сульфуриках» и «коновалах».