17. Первый день в школе

17. Первый день в школе

Пришло время идти в школу. Мне шел одиннадцатый год, и я уже давно не только читал и писал, но и владел всеми четырьмя действиями арифметики. Колония и домашние занятия не прошли даром. И вообще я знал все, что полагается для поступления в третий класс, или группу, как тогда он назывался.

Когда наступила осень, мама вручила мне ранец, облицованный тюленьей кожей, учебники, пенал, тетрадки, карандаши, ластик и ручку с пером. Следовательно, я был полностью экипирован. То есть я был оснащен внешне и подготовлен по части знаний. Но я трепетал внутренне от ожидания того момента, когда должен буду стать членом нового сообщества. Правда, перед этим была Колония, но давно, и потом там со мной были мама и брат. Что до пребывания в музыкальном училище, то оно было один на один с педагогом. С прочими же общение носило случайный характер. Да и по возрасту пестро. Так что я привык быть одиночкой. Теперь же мне предстояло попасть в группу сверстников и предстать перед учителями, для которых я стану одним из многих. Выдержу ли я это испытание? Не попаду ли в насмешливую и равнодушную среду?

Поэтому, когда мама повела меня в школу, я шел так, словно иду по незнакомому городу. Привычные улицы воспринимались по-новому, и было неясно, что это предвещает.

Но вот и школа. Большой двор, заполненный бегающими малышами и прогуливающимися старшеклассниками. А в глубине двора — широкое здание с колоннами.

Весь скукожившись от ощущения, будто я привлекаю всеобщее внимание (новичок!), пересекаю школьный двор. В вестибюле мать оставляет меня и идет к директору

школы, и я чувствую себя так, словно брошен на всеобщее обозрение. Однако, подняв глаза, убеждаюсь, что никому до меня нет никакого дела.

Появляется мама с директором. Это высокий, худощавый человек с коротко стриженными седыми волосами. Он ласково мне улыбается, и я, не осознав профессиональности этой улыбки, мгновенно воспламеняюсь к нему симпатией. Увы, совсем скоро я пойму, что преподаватели, тем более директор, ласковы с учениками лишь при родителях.

Директор подзывает одну из школьниц и велит позвать Зинаиду Ивановну. Он говорит это сухо и, как мне кажется, неодобрительно глядя на девочку. И я сразу же начинаю чувствовать к ней неприязнь, ибо не может быть, чтобы этот добрейший человек был не прав в отношении девочки. Опять, увы, я и не подозреваю, что не далее как завтра, встретившись со мной на лестнице, директор еле кивнет в ответ на мой почтительный поклон и любящий взгляд. Я еще не знаю этого, как равным образом и того, что Зинаида Ивановна, а попросту Зинаидиха, будет так непочтительно именоваться мною наряду со всеми, и это окажется вполне справедливо. Так же впоследствии я узнаю, что учительница биологии, Александра Зосимовна — не более как Коза, немка Берта Самойловна носит мужественное имя Зигфрид, а чопорный обществовед Павел Матвеевич Шендяпин — всего лишь Поша, про которого даже сложены стишки: «У Поши четыре ноги, А сзади болтается хвост, Ты трогать его не моги, А то он поставит вопрос».

Но вернемся в вестибюль и в первый день.

Появляется Зинаида Ивановна, тощая, немолодая женщина с остренькой мордочкой и узлом на затылке. Она почтительна с директором, любезна с моей матушкой и, взглянув на меня, сразу же гладит по голове. Глаза ее излучают удовольствие, и она вся расцветает, увидев такое создание, как я.

Через неделю, когда я уже как-то освоюсь в новой обстановке, она взглянет на это создание оловянными глазами и брезгливо скажет: «Выйди за дверь. В следую-

щий раз, если ты опять будешь пускать бумажных голубей, я отправлю тебя домой и вызову твоих родителей».

Так будет через неделю, но сейчас она, видимо, обворожена моим умом и воспитанностью, хотя эти качества я еще не успел проявить. Поэтому я немедленно начинаю чувствовать к ней нежность, пристрастно закрывая глаза на то жеманство, с которым она себя держит и которое, будь я постарше, сразу же сказало бы мне, что перед нами старая дева.

Зинаида Ивановна — руководительница той группы, в которую я попадаю. Она берет меня за руку и проявляет намерение оторвать от родной матери. И вот тут я чувствую, как мне близка и необходима мама, та самая мама, которой я так дерзко, невоспитанно, желчно и несправедливо отвечал, когда мы собирались и она посоветовала мне пользоваться носовым платком, а не тянуть носом.

Я бросаю на маму взгляд, полный тоски, и, что самое волнующее, встречаю такой же. Но поздно. Мы уже на разных берегах. Отныне мать теряет надо мной свою безраздельную власть и знает это. Она передает сына в чужие руки, и это пугает ее. Она искусственно улыбается и прощально целует меня.

Упорно глядя вниз набрякшими глазами, я поднимаюсь по лестнице, влекомый становящейся все более жесткой и нетерпеливой рукой Зинаиды Ивановны. Зинаидихи...