Теория и практика

Теория и практика

Редакционный организм — субстанция странная и непостоянная. Я много лет проработала в журналистике, всякого повидала — но так и не поняла самого главного: в чем секрет удачи медийного проекта на постсоветском пространстве. В советское время все было ясно: пресса — рупор, или как тогда говорили, орган руководящей политической силы. Коммунистическая партия не жалела денег и любых средств, чтобы этот рупор работал как отлично отлаженный механизм. Да, партия через свой, прости Господи, орган влияла на мозги и могла говорить все, что хотела. Но уж если газете позволяли что-то критиковать — по этой критике немедленно принимались самые крутые решения. После публикации статьи людей исключали из партии, сажали в тюрьму, у меня была публикация, по которой, наоборот — невинного человека из тюрьмы освободили. В общем, как выражались сами партийцы, меры принимались. Поэтому было понятно, зачем работаешь, — ощущение абсолютной нужности своей профессии.

Перестройка понятия гласности и дозволенности перепутала, перемешала, газетные публикации уже ни на что и ни на кого не влияли — хоть обкричись. Тогда зачем нужна пресса? Сообщать новости? Все равно не угнаться за радио-телевидением, а с наступлением Интернета — и вовсе. Конечно, остались еще мастодонты, которые начинают утро с чашки кофе и газеты — но они постепенно умирают, а на смену им идет поколение, которое узнает новости исключительно из мобильного телефона с подключением к нему GPRS или WAP. Значит, задачи бумажных изданий изменились. Они стали развлекать — в этом успех огромного количества глянцевых журналов. Но там хоть можно рассматривать красивые картинки да загорелых женщин. А что остается газетам, которые печатаются по-прежнему на бумаге и живут всего один день или максимум — неделю? Боюсь, что они обречены — и многие из них это хорошо понимают. «КП» или «Экспресска» создали отлично работающие сайты, похуже у МК, но денег и сил они все вкладывают в развитие своих электронных версий немало. «Вич», как обычно, спит, но все же мне казались, что пока газета выходит, надо хоть как-то удержать ее оставшихся читателей. И путь тут только один — хорошая журналистика, или, как говорят молодые мои коллеги, — контент, а мои старшие товарищи называют это литературой. Громко, конечно, но смысл понятен — информацией и сенсациями сейчас никого не увидишь, а вот хорошее чтиво, по крайней мере, можно взять с собой в дорогу.

Костылин только морщился, когда я пыталась эти мысли вложить в его голову. Он доказывал, что секс и порнография народ по-прежнему горячо интересует. В глубине души я его понимала — для Костылина главными читателями были рекламодатели. Искать новых ему не хотелось — это дело хлопотное, а старым и проверенным клиентам нужна была именно эта тематика — сиськи-письки. «Да брось ты заморачиваться, — уговаривал он меня, — на хер тебе все эти придумки-выдумки? Сиди и пиши про секс и кекс».

Он часто являлся ко мне в кабинет — я почему-то наивно считала, что он скучает по мне, что ему не хватает общения со мной, — ведь мы с ним так много вместе пережили! А он приходил только для одного — узнать новости, чтобы всегда быть в курсе происходящего в редакции. Да еще пообщаться с Гоблином. Связывала их какая-то странная дружба. Хотя почему странная? Они оба любили девок и вместе таскались по проституткам. И дружба их началась, кстати, с того, что Гоблину понравилась новая костылинская секретарша осьмнадцати лет — хлипкая девочка на ножках-прутиках. Гоблин сам ростом не вышел, потому и девчонок любил тощих и маленьких, на которых без слез не взглянешь. Костылин сначала подтрунивал над ним, похихикивал, а потом они начали вместе выпивать — оба любили пиво, а алкоголь всегда дает волшебную иллюзию того, что рядом с тобой не собутыльник, а единомышленник.

Я помню одну странную встречу в аэропорту, когда воистину убеждаешься, что мир тесен. Я летела в Германию, со мной на этот же рейс регистрировал билеты Костылин — он направлялся в Дюссельдорф, где лечилась его жена Лялька, — я думаю, от депрессии. И в одно и то же время с нами в аэропорту оказался Гоблин с женой — они летели в Париж. (Это я устроила ему поездку. У нас проводился фотоконкурс, Костылин, конечно, не мог или не хотел найти нам спонсора этого конкурса. Пришлось мне просить своего состоятельного соседа, который согласился по бартеру проспонсировать нас, а заодно отправить кого-то из редакции в Париж. Я решила отдать путевку Гоблину — он, в отличие от остальных сотрудников, меньше всех выезжал за рубеж, да к тому же его жена, способная молодая журналистка, иногда писала для нас неплохие статейки.) И вот мы встретились так странно в аэропорту и сидели в кафешке на втором этаже. В восемь утра я могла пить только кофе, зато Костылин и Гоблин с удовольствием вливали в себя виски. Оба быстро налились яркой бордовой краской, и стали похожи на тяжелобольных сердечников. Уж не ведаю, как долетел до Парижа Гоблин, а Костылин в самолете уснул.

Что случилось с его женой Лялькой и почему она лечилась в Дюссельдорфе, я могла только догадываться. Мы встретились с ней в тот же день в ресторане, где Костылин заказал типично бюргерский обед — с рулькой и острой красной капустой. Лялька похудела и совсем не походила на себя — была какой-то прибитой, молчаливой и уже не командовала мужем, как раньше.

Ляльке кто-то сообщил про бесконечные измены Юрки, и, самое главное, про его зазнобу Женечку. Дочка Костылиных к этому времени уже поступила в институт — тут опять я влезла со своей помощью, устроила девочку на бесплатное отделение в Университет дружбы народов. Лялька особенно остро почувствовала свое одиночество и ненужность. А я всегда ей говорила, что женщина должна работать, иметь свою хоть маленькую, но отдельную жизнь!

Лялька закатила мужу грандиозный скандал, в результате которого он запил на долгую неделю, а Лялька сделала вид, что ушла к маме. Юрка протрезвел, пометался между двумя женщинами и приземлился в квартире своей любовницы, которую сам же для нее и покупал. Но Женечка к тому времени уже и сама была вполне самостоятельной, богатой, независимой. Она ему так и сказала: «Наши прежние отношения меня вполне устраивают». Потрясенный Костылин пожил два дня в одиночестве, а потом пошел мириться к Ляльке. Видно, тогда у нее случился нервный срыв, и сердобольный Костылин отправил ее в Германию. А сам мотался туда наездами, играя роль заботливого и любящего супруга. Я-то хотела в самолете поговорить с ним про газету — куда там, он уже спал богатырским сном.

Честно говоря, я иногда не знала, что делать с газетой. Сидела в кресле главного редактора, тупо пялилась в компьютер и ничего нового придумать не могла. Особенно тяжело было под новый год — Хозяин всегда требовал новых рубрик именно с нового года. В конце концов, мы их всегда придумывали, меняли какие-то полосы, но с каждым годом работать становилось все скучнее. Прежде всего, конечно, из-за слишком узких тематических рамок — ну, сколько можно читать и писать про секс? Но каждый раз, когда я намыливала лыжи куда-нибудь уйти — и были неплохие предложения! — высокая зарплата Хозяина, как на поводке, держала меня в «Вич-инфо».