Пасьянс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пасьянс

Каждое утро я раскладывала на столе бухгалтерскую ведомость со штатным расписанием сотрудников газеты и ломала голову над вопросом — кого же сократить в первую очередь? Практически ежедневно звонил и или забегал Костылин с этим же вопросом. Отчаявшись, я спросила Главного Художника, как он собирается сокращать своих дизайнеров-корректоров, но оказалось, что он еще летом начал потихоньку ужиматься — переводить своих сотрудников на менее оплачиваемые ставки, сокращать пенсионеров (такие работали у него в корректуре и ушли безропотно) и, главное, услужливо предлагать Уткину варианты, как можно еще сэкономить на художественно-производственной службе. Конечно, по сравнению со мной в глазах руководства он выглядел гораздо симпатичнее. Я только и делала, что орала и требовала не сокращать гонорары, не трогать сотрудников и их зарплаты, потому что на них держится тираж, а значит и прибыль издательского дома.

А тихий Главный художник, удержавшийся при всех властях, отнесся к проблеме руководства услужливо и «с пониманием». Самым трудным было решить кого из замов увольнять. Фигура Гоблина даже не обсуждалась — все-таки он первый зам, и Костылин дал понять мне прямо: написать заявление об уходе — по собственному, естественно, желанию должны или Эльсотоль, или Корвалан. Гоблина он даже не упомянул — ну, друг-собутыльник, чего уж тут! Значит, решила я про себя, это обговорено с Хозяином.

Эльсотоль или Корвалан? А кого вы больше любите — сына или дочь? Примерно так стоял вопрос для меня. Эльсотоль работал в издательском доме с незапамятных времен. Сначала редактировал детскую газетку «Вырастай-ка!» (Наш Фурдуев любил понасмешничать над этим названием, придумывая варианты других возможных изданий «Налетай-ка!», «Выпивай-ка!» «Раздевай-ка!» прочее в таком духе.). Потом детская тема стала неприбыльной, и газетенку закрыли. А Эльсотоля перекинули на другой проект — тогда начиналось издание газеты «Здоровье». Эльсотоль, между прочим, имел за душой медицинское образование и даже работал когда-то на «скорой». Потом почила в Бозе и газета «Здоровье», бедного Эля сократили и он устроился на телевидение. Выдержал он там полгода, и, истекая слезами и кровью, хотел уже увольняться. А тут мы с Недобежкиным вспомнили про него и взяли на место ушедшего в поисках серьезной журналистики Татарина.

Абсолютным плюсом и явным преимуществом перед другими замами — да и многими сотрудниками газеты — был его творческий подход ко всему, за что бы он ни взялся. Эльсотоль мог из любой темы, предложенной ему автором, вывернуть такой сюжетец, что банальщина превращалась в «гвоздь». Как ведущий редактор он не ждал, пока журналисты в клювике принесут ему темы, а сам придумывал и предлагал их коллегам. Это был абсолютно «вичевский» подход — недаром он столько лет трудился в издательском доме. При этом Эль находил нештатных авторов и имел терпение и талант работать с ними. Да и сам в свободное от ведения номеров время мог написать вполне недурной репортажик. Кроме того, я любили Эльсотоля за то, что он, как и я, — страстный грибник и садовод, и с кем, как не с ним, могла я обсудить преимущества розы флоринбунда перед парковыми розами Остина?

Недостаток у Эльсотоля только один — он просто панический трус. Больше всего на свете он, медик по образованию, боялся лечить зубы, поэтому в свои сорок лет ходил практически без оных. Никакие наши уговоры и даже мои личные угрозы не могли заставить этого человека сесть в зубоврачебное кресло. Я хорошо помню, как Жози, тоже, прямо скажем, не самый большой храбрец на свете, демонстрировала ему свои новые протезы, одновременно убеждая, что современные технологии настолько безболезненны, что даже она…

Но не только зубной боли боялся мой лучший зам. Страхи — потерять работу, вызвать недовольство начальства и пр. постоянно были написаны на его лице. И все же я сразу отвергла всякую возможность расстаться с Эльсотолем: кто ж будет придумывать темы и заголовки в газете?

Корвалан, напротив, — бесстрашен и смел, никогда не удержится сказать человеку все, что он о нем думает. Даже в тех случаях когда лучше бы помолчать. Дьявольское смешение южноамериканских и русских кровей сыграли с ним злую шутку — его взрывного характера не могла выдержать ни одна женщина, поэтому он жил в гордом одиночестве. К сожалению, он не был таким креативным, как его коллега и товарищ Эльсотоль, зато все всегда выполнял точно и в срок. Корвалана увольнять тоже не хотелось, тем более что его имя для меня навсегда связано с Александром Ивановичем, который его когда-то мне и сосватал.

Я знала, что коллектив больше и лучше работал, когда номера вел Эльсотоль. Корвалана побаивались и слегка сторонились. И я предложила сократить его ставку. Костылин удивился. Сказал: «Между прочим, я бы пожертвовал Эльсотолем». Но я это «между прочим» решила игнорировать.

Точно так же я металась, составляя список пяти сотрудников, которые попадали под секиру увольнения. В эти дни почти не спала. Если бы хоть сокращали по закону — с выплатой положенных денег, включая отпускные, с предупреждением за два месяца, чтобы они могли подыскать себе какую-то замену. Ан нет, им всем придется писать заявления по собственному желанию, причем чуть ли не с завтрашнего дня.

Близился новый год. На душе был так паршиво, что даже не хотелось думать о том, где его отмечать. Тем более что нам уже три месяца не платили так называемую виповскую добавку к зарплате. Главный Художник, который всегда больше всех держал нос по ветру, считал, что уже и не заплатят.

— Снимут половину зарплаты и даже не предупредят? — холодея, вопрошала я.

У меня, как и у всех нормальных людей, были полны карманы невыплаченных кредитов. Главный Художник неопределенно пожимал плечами, но ему можно было верить: нравы этой конторы лучше него никто не знал.

Гонорары тоже не платили месяца три. Люди роптали, без конца по делу и без дела забегали ко мне в кабинет и жалостливо заглядывали в глаза. А что я могла им ответить — такой же раб, только с более высокой оплатой?

При этом корпоративная новогодняя вечеринка уже была оплачена, вывешено объявление — когда, как, во сколько. Перед самым новым годом по традиции вернулся в страну Хозяин. На следующий же день собрал в своем кабинете всех высоких и средних менеджеров. Я села от него по правую руку, как обычно, но он на меня даже не взглянул. И лицо было ледяное-ледяное — как тот голос по телефону: «Кажется, вы что-то не понимаете…»

А я и вправду не понимала. И не что-то, а НИЧЕГО.

Хозяин хмуро обвел глазами присутствующих, ледяным тоном сказал:

— Кажется, кому-то здесь не нравится, что мы начинаем новый проект. Я имею в виду «В-фешн». До меня доходят кое-какие разговоры. И вот что я вам скажу… — его голос стал не просто ледяной — стальной. — В — этом — издательском — доме — есть — только — один — хозяин, — он сделал долгую паузу. — Поэтому советую почаще читать, какой девиз написан на обложке нашего нового календаря.

Все дружно, как дрессированные обезьянки, повернули головы на стенд, куда Главный Художник только что вывесил свеженький фирменный календарь на 2009 год. Крупными черными буквами там был написано «Я ТАК ХОЧУ!»

А сколько мы сил и времени потратили на то, чтобы придумать туда достойный вынос! Каждый год издательские художники надсадно сочиняли и осуществляли идеи новогоднего календаря. А журналисты изобретали подписи к фотографиям и выносы на первую обложку. Хозяин очень придирчиво относился к календарю, все детали до самой запятой обсуждались с ним скурпулезнейшим образом.

Надо сказать, эти настенные календари одно время и вправду были визитной карточкой издательского дома и играли серьезную презентационную роль. В 2009 году художники предложили идею красивых обнаженных женщин с красиво разрисованными причудливыми татуировками телами. Как обычно, эта идея — одна из сотен предложенных и единственная, одобренная Хозяином.

Если вариантов картинок обсуждалось сотня, но текстовых выносов, наверное, миллион. Хозяину не нравилось ничего. Пока он сам своей рукой не написал окончательный вариант «Я так хочу».

И теперь мы все — включая и Уткина, и Костылина, и Эльсотоля с Корваланом, — дружно пялились на этот календарь, а Хозяин упивался своей властью. Было так противно, что хотелось встать и уйти. Но я еще по-рабски пыталась поймать его взгляд…

Хозяин произнес речь. Про кризис. Про то, что в мире все очень плохо. Что нас ждут сокращения и другие трудности. Что ему придется брать кредиты, а кредиты сейчас дают неохотно — и все такое прочее.

Я сидела и не дышала. Понимала, что он «не видит» меня не просто так. Я мучительно соображала, высчитывая: кто и что донес ему про меня — сам он ничего знать не мог, его же полгода не было в стране. Я ощущала себя отличницей, которой поставили «двойку», а она не знает, за что.

Совещание закончилось. Народ уныло побрел к выходу, в дверях я столкнулась лицом к лицу с Костылиным. Его лицо было красным, словно обожженным. За меня, что ли, так переживает? — почему-то подумала я. В приемной возле кабинета толпился встревоженный коллектив. Никто ничего не спросил — такие, видно, у нас были мрачные лица. Когда дверь закрылась, Гоблин забегал по кабинету, приговаривая: «Все херово, все херово». Эльсотоль испуганно молчал. Корвалан мрачно сидел в кресле, сложив руки на груди, как Наполеон. Главный Художник спокойно произнес, отвечая всем сразу:

— Ну, закрыть газету не закроют — все-таки еще полумиллионый тираж, и он приносит прибыль. Но будет и правда плохо.

— Что скажем людям? — заходился в истерике Гоблин.

— Правду. Будем говорить правду, — мне почему-то стало спокойно.

— Чтобы говорить правду, — резонно заметил Корвалан, — ее нужно знать. А мы ничего не знаем.

— Ну, мы знаем хотя бы то, что понизят зарплаты и гонорары. Пусть морально готовятся.

— К этому все готовы, — подал голос Эльсотоль, — всех волнуют сокращения.

— Придет Хозяин на планерку и сообщит, — буркнула я. — Идите работайте и не паникуйте раньше времени.

Все вышли, но через минуту вернулся Эльсотоль.

— Извини меня за прямоту, — с ним единственным мы были на «ты», — но по-моему тебя хотят снять с должности.

Голос Эля дрожал — не просто далась ему эта фраза.

— Ерунда какая, — с деланным оптимизмом ответила я. — Коней на переправе не меняют. В кризис никто этого делать не будет, даже Уткин.

— Не все Уткин здесь решает, — пробормотал Эльсотоль. И вышел. А у меня в душе заскребли кошки — и когти у них были очень острые…