XVIII. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

XVIII. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

«Данные науки всегда проверялись практикой, опытом. Наука, порвавшая связи с практикой, с опытом, — какая же это наука?»

И. В. Сталин

«В конце концов не что иное, как практика, произносит окончательный приговор по сельскохозяйственным вопросам».

П. А. Костычев

Стремление к постоянному обновлению и обогащению науки было жизненным девизом Костычева. Он не признавал догматизма в науке: все должно выдержать проверку опытом, практикой. Научные положения, не выдерживавшие такой проверки, безжалостно отбрасывались им, кем бы они ни были высказаны. Изучение и критическое обобщение литературы, лабораторные опыты и даже наблюдения в природе не являлись для него главной опорой в создаваемой им науке. Такой главной опорой было изучение и критическое обобщение широкой сельскохозяйственной практики, прежде всего русской.

В своих продолжительных поездках по разным районам России Костычев тщательно отбирал все то новое, прогрессивное в русском земледелии, что ему встречалось на пути.

Собранные наблюдения ученый сопоставлял между собой, сравнивал эффективность разных агрономических приемов в различной обстановке и уже после этого рекомендовал их для широкого внедрения. Однако и эти рекомендации, по его убеждению, требовали новой проверки практикой.

Поэтому Костычев, обосновав какое-либо новое научное положение, стремился сделать его всеобщим достоянием, добиться его применения и проверки в условиях хозяйства.

Способствовало ли, однако, состояние русского сельского хозяйства в восьмидесятых-девяностых годах прошлого века развитию у нас передовой агрономической науки? Ответ на этот вопрос мы находим в книге В. И. Ленина «Развитие капитализма в России».

Капитализм вел к расслоению деревни, к обнищанию, к экспроприации огромных масс крестьянства. Но, несмотря на это, «земледельческий капитализм в России, — как указывает В. И. Ленин, — по своему историческому значению, является крупной прогрессивной силой»{В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 269.}.

Для уяснения условий, благоприятствовавших бурному развитию в России агрономии и связанных с ней наук в последней четверти минувшего века, необходимо учесть следующий важный вывод В. И. Ленина:

«…земледельческий капитализм впервые подорвал вековой застой нашего сельского хозяйства, дал громадный толчок преобразованию его техники, развитию производительных сил общественного труда. Несколько десятилетий капиталистической «ломки» сделали в этом отношении больше, чем целые века предшествующей истории»{В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 270.}.

Развитие промышленности, происходившее в стране, тоже способствовало прогрессу земледелия. Для иллюстрации этого В. И. Ленин приводил пример свеклосахарного производства. Большое строительство сахарных заводов вызвало к жизни специализированное свекольное хозяйство, которое охватило многие районы юго-западной России. «Введение в севооборот такого корнеплода, как свекла, — писал В. И. Ленин, — неразрывно связано с переходом к более совершенной системе полеводства, с улучшением обработки земли и корма скота…»{В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 249.}. Такие же явления наблюдались в районах, начинавших специализироваться на молочном, огородном, табачном, льноводческом и других видах хозяйства, а также и в местах, занятых по преимуществу производством хлеба.

Костычеву открывалось, таким образом, широкое поле для наблюдений. И он собирал на нем обильную жатву. Метод работы Костычева был очень своеобразным и новым для того времени. Вот что сам он рассказывал об этом:

— Имевши возможность быть в последние годы в местностях, чрезвычайно разнообразных по хозяйственным условиям — в северной, восточной, южной и средней России, — я с особенным вниманием наблюдал состояние почвы при разных условиях обработки, стараясь определить, насколько такой или иной прием удовлетворяет потребностям растений. Нет сомнения, что такое сравнение различных местностей с разными условиями — хозяйственными, почвенными и климатическими — в высокой степени поучительно, и при нем менее возможны односторонние увлечения. Во многих случаях заключения, выведенные мною из наблюдений на месте, я проверял научными исследованиями; наконец, собирая русскую сельскохозяйственную литературу по этому предмету уже несколько лет, я при сопоставлении различных указаний всегда считал первым правилом обсудить, какими причинами может при известном способе обусловливаться хороший или дурной результат, о котором сообщается из практики, вместо голословного отрицания самого факта с точки зрения господствовавших теорий.

Эти «господствовавшие теории» пришли к нам из-за границы, они были некритически перенесены на русскую почву. Недаром Энгельгардт говорил, что русские помещики «считают ученым агрономом всякого, кто знает, как сеют и убирают клевер в Германии». С этим нужно было покончить, и Костычев смело вступил в борьбу с преклонением перед заграничными авторитетами. Дело не в авторитетах, говорил он, а в том, подходит ли тот или другой прием для наших условий. Если не подходит, то его нужно без всяких колебаний отбросить. «В конце концов, — писал Костычев, — не что иное, как практика, произносит окончательный приговор по сельскохозяйственным вопросам. Я думаю, однако, что мои соображения противоречат только практике заграничной, приспособленной к иным климатическим и почвенным условиям. Я думаю, что не должно отрицать голословно своего только потому, что оно не соответствует общепризнанным теоретическим соображениям».

Костычев остроумно высмеивал это «агрономическое низкопоклонство» перед Западом. В 1888 году вышло в свет сочинение некоего Пономарева «Исторический обзор правительственных мероприятий к развитию сельского хозяйства в России от начала государства до настоящего времени». Этот пухлый труд, не имевший научной ценности и самым беззастенчивым образом прославлявший деяния русских царей и императоров в области сельского хозяйства, был представлен на соискание премии Д. Л. Толстого. В связи с этим книга попала на отзыв к Костычеву. Он подверг ее критике, высмеял утверждение автора о том, что немецкие колонисты будто бы послужили примером для наших земледельцев. Пономарев написал свой труд, не выезжая из Петербурга, а Костычев исколесил южную Россию и наблюдал здесь совсем другое. Он писал: «…в настоящее время многие колонисты, после неудачных попыток вести хозяйство по-своему, напротив, в многом переделывают его по примеру русского народа».

Еще в конце сороковых годов Министерством государственных имуществ была предложена такая тема на премию: «составить простонародное изложение правил сельского хозяйства применительно к условиям крестьянского быта в каком-либо крае России».

«О судьбе этой темы, — иронически замечает Костычев, — мы находим у г. Пономарева следующие сведения: «Задача была решена самым успешным образом известным в то время агрономом Гейдемейстером, представившим на немецком языке полное руководство по земледелию… для южной России». Сочинение это было удостоено большой золотой медали. Костычев нашел русское издание этого «простонародного руководства», написанного первоначально немцем и по-немецки. Сочинение Гейдемейстера Костычев назвал «безграмотнейшим» и «нисколько не приспособленным к русскому крестьянскому быту». Тем не менее оно было издано в семидесятых годах и рекомендовалось как получившее 30 лет назад золотую медаль.

На основании свода и обобщения технических успехов русского сельского хозяйства Костычев задумал и осуществил издание нескольких научных трудов, которые вместе охватили все главнейшие стороны земледельческого производства. Эти книги, каждая объемом в 200–250 страниц, были подготовлены в необычайно короткие сроки, свидетельствующие еще раз о завидном трудолюбии Костычева. В 1884 году он выпустил «Общедоступное руководство к земледелию» и «Учение об удобрении почв». В следующем году появилось «Учение о механической обработке почв», а спустя некоторое время — такие выдающиеся сочинения, как «Возделывание важнейших кормовых трав…» и «Обработка и удобрение чернозема».

Появление этих трудов было подобно дуновению свежего ветра, а в нем так нуждалась русская агрономическая наука. Свои рекомендации Костычев обосновывал прежде всего практикой русского сельского хозяйства, наблюдениями — своими и других отечественных ученых и агрономов-практиков, но не игнорировал он и достижения зарубежной науки.

«Изучая русскую литературу по механической обработке почвы, — писал он, — я вынес убеждение, что в ней находится масса ценных и оригинальных наблюдений и множество самостоятельных выводов». И он умело популяризирует плуги, другие земледельческие орудия, приемы обработки почвы, выработанные в разных частях России.

Современник Костычева, известный агроном А. А. Бычихин, работавший на юге России, вспоминал, что появление этих трудов было действительно крупным событием в истории русской агрономии, которая не знала ничего подобного в прошлом. Всех при этом изумляла удивительная способность Костычева собирать и отбирать факты из практики русского земледелия. Он только тогда делал свой окончательный вывод по тому или другому вопросу, когда рассматриваемое явление выдерживало самый строгий анализ. И здесь Костычеву не изменял присущий ему дух научной критики и самокритичности. А. А. Бычихин в своей речи, посвященной Костычеву, отметил эту черту его характера:

«Будучи весьма строг к самому себе и к своим выводам, осторожный до педантизма в своих советах, Павел Андреевич относился, однако, весьма внимательно ко всякому мнению людей практики, с которыми ему приходилось сталкиваться. По этому поводу он сам говорит, что, отнесясь сначала скептически к различным способам культуры и обработки почвы, встречаемым во время экскурсий, он должен был, после всестороннего изучения, признать подобный образ действия правильным и вполне соответствующим своему назначению.

Часто встречаясь с подобного рода фактами, находящимися, повидимому, в противоречии с установившимися научными воззрениями, П. А. Костычев пришел к тому выводу, что «при наблюдениях над русским хозяйством приходится часто встречать факты, необъяснимые с точки зрения общепринятой теории, потому что у нас могут возникнуть такие вопросы, к постановке которых в Западной Европе нет никаких поводов».

***

Во «время поездок Костычев особенно старательно изучал все факты, относящиеся к удобрению почв. Он все больше и больше убеждается в том, что в деле повышения плодородия почвы сельское хозяйство не может обойтись только своими силами: здесь нужна помощь промышленности, изготовляющей искусственные удобрения. Но такой промышленности в России не существовало. Передовые люди страны — Д. И. Менделеев, А. Н. Энгельгардт — задумываются над задачей создания отечественной туковой промышленности. Такие мысли владели и Костычевым, и он своей (неустанной пропагандой русских фосфоритов немало содействовал организации первых небольших заводиков по изготовлению фосфоритной муки.

Но дело это шло вначале довольно вяло, и мука не находила достаточного сбыта. Используя всякую возможность для пропаганды необходимости организации в России своего тукового производства, Костычев попутно обращает внимание на удобрительное значение отходов некоторых отраслей промышленности. Когда он путешествовал по свеклосахарным районам Украины, ему не раз приходилось наблюдать, что отходы сахарных заводов используются как удобрения. Ученый расспрашивал, какой это дает эффект, определял химический состав отходов- в своей лаборатории и пришел к заключению, что они содержат много питательных веществ. А ведь существуют и другие производства, отходы которых могут иметь такое же значение. И Костычев расширяет круг своих наблюдений. В «Земледельческой газете» появляются его заметки: «Об удобрительном действии разных остатков от свеклосахарного производства», «Об остатках кожевенного производства как удобрении», «О приготовлении компоста из остатков от убоя скота». Позднее на страницах журнала «Хозяин» он подымает вопрос об использовании в качестве удобрений глауконитовых песков, содержащих много калия и широко распространенных в разных частях России.

Костычев обращает внимание на огромное распространение болот в нечерноземной полосе страны. Ими изобиловала и хорошо знакомая ему Смоленщина, много их было в окрестностях Петербурга, Новгорода и в других местах, близко знакомых ученому. В болотных почвах, содержавших нередко пятьдесят и более процентов органического вещества, были сконцентрированы колоссальные богатства пищи для растений. Но эти богатства лежали здесь мертвым сокровищем и их нельзя было использовать. Костычев приходит к выводу, что надо известковать болотные почвы, это устранит их кислую реакцию, которая тормозит разложение органических веществ и образование доступной растительной пищи.

«Таким образом, — писал Костычев, — прибавка извести существенно способствует переходу мертвого индифферентного запаса… в материал химически деятельный, способствующий… питанию растений».

Каждая из этих заметок в отдельности являлась, казалось бы, мелочью, но все они вместе свидетельствовали о стремлении ученого содействовать усилению круговорота питательных веществ в почве. А о«, по убеждению Костычева, и составлял сущность плодородия почвы. Но круговорот этот постоянно нарушался, и новые капиталистические порядки в деревне способствовали этому. Маркс указывал, что крупная промышленность в сельском хозяйстве «действует с величайшей революционностью», совершенствуя его технику, но одновременно влияет здесь и отрицательно. В связи с ростом промышленности, ее концентрацией в немногих местах, увеличением городского населения капиталистическое производство «препятствует обмену веществ между человеком и землей, т. е. возвращению почве ее составных частей, использованных человеком в форме средств питания и одежды, т. е. нарушает вечное естественное условие постоянного плодородия почвы»{К. Маркс. Капитал, т. I, 1953, стр. 508, 509.}.

Костычев прекрасно понимал, что не сбережение «богатств почвы», не «полный возврат» в понимании Либиха, а именно усиление круговорота веществ должно явиться краеугольным камнем научного земледелия. Этот вывод явился результатом долголетних раздумий, тысяч и тысяч наблюдений, критического метода мышления Костычева.

Он и раньше, отмечая ошибки Либиха, порочность всяких теорий «полного возврата», «статики земледелия», высказывался за динамическое понимание плодородия почвы. Постепенно мысли его, под влиянием обобщения практики, делались более четкими. В своей замечательной статье 1890 года «О некоторых свойствах и составе перегноя» ученый с предельной ясностью излагает свои воззрения на плодородие почвы. Вот о чем он писал здесь:

«Случается, что мысли и знаменитых ученых… приносят вредные последствия. В этом отношении можно привести в пример хотя бы Либиха, заслуги которого в сельском хозяйстве велики и неоспоримы; но он, в заботах об устранении истощения почвы, пустил в оборот мысль, что мы должны как можно меньше истощать наши почвы в интересах блага будущих поколений. Нет сомнения, что эта мысль в применении ко многим случаям представляет бесспорную несообразность…»

И тем не менее, продолжал Костычев, эта идея Либиха получила самое широкое распространение — настолько широкое, что ученых, высказывавших сомнение в ее справедливости, немедленно зачисляли в разряд эгоистов, не заботящихся о своих потомках. Костычев шутливо говорил, что его, очевидно, ожидает такая же, если не более жестокая, участь, но он все же считает мысль Либиха не только сомнительной, но и «несправедливою вообще, — то-есть для каких бы то ни было случаев».

«В самом деле, — писал он дальше, — стремление не истощать почву не есть ли желание оставить в почве как можно больше мертвого капитала в надежде, что когда-нибудь кто-то воспользуется этим капиталом? Для чего это нужно? Не лучше ли этот мертвый капитал извлечь из почвы и пустить его в общий оборот? Несомненно, что при этом получится более средств не только для поддержания плодородия земли, но и для возвышения его до таких пределов, о которых мы теперь и не думаем». И он пророчески заканчивал: «В будущем, надо надеяться, узнают такие способы обогащения почвы, о которых мы теперь не имеем ни малейшего представления». Такова была вера Костычева в грядущий прогресс науки, не знающий преград и ограничений. Сам же он своими исследованиями и теоретическими обобщениями постоянно содействовал этому прогрессу.

***

В 1877 году Н. Г. Чернышевский в письмах к сыновьям из далекой сибирской ссылки вспоминал свои заметки по книге Милля: «Я там толковал о Мальтусе, будто о чем-то серьезном. А Мальтус — пустой шарлатан, на которого стоит плюнуть». В свое время Маркс полностью разоблачил реакционную сущность мальтузианства. В связи с обострением противоречий капиталистического строя в 70—80-х годах XIX века «учение» Мальтуса снова привлекло внимание буржуазных экономистов. Они для своих целей использовали либиховское утверждение о необходимости и невозможности «полного возврата» и его мысль о том, что для сохранения плодородия почвы не надо стремиться к высоким урожаям. Карл Каутский — выступил в 1881 году в печати со специальной статьей в защиту Мальтуса. Мутная волна мальтузианских фальсификаций заливала страницы экономических и сельскохозяйственных журналов Европы.

Критика ошибочных сторон воззрений Либиха, данная в трудах Костычева, имела большое научное и общественно-политическое значение. Эта критика сыграла не малую роль в той борьбе, которую развернули в России против мальтузианцев передовые представители русской науки — Д. И. Менделеев, К. А. Тимирязев — и которую довершил в 1901 году В. И. Ленин, нанесший сокрушительный удар защитникам лжезакона убывающего плодородия почвы и прочим неомальтузианцам. «Объяснять… растущую трудность существования рабочих тем, — писал Ленин, — что природа сокращает свои дары. — значит становиться буржуазным апологетом»{В. И. Ленин. Сочинения, т. 5, стр. 95.}.

Выдающиеся советские агробиологи В. Р. Вильямс, И. В. Мичурин и легионы передовиков-новаторов социалистического сельского хозяйства и в теории и на практике обосновали следующий важнейший закон: только путь получения высоких урожаев является одновременно столбовой дорогой прогрессивного возрастания плодородия почвы. Высокий урожай на полях означает не только высшую производительность труда, не только повышает экономическую рентабельность колхозного производства, но и активизирует все биологические процессы в почве, несказанно увеличивает использование «мертвого» почвенного богатства, усиливает его «общий оборот». Костычев является родоначальником этого перспективного и передового агробиологического учения о росте урожаев, взаимосвязанном с прогрессом почвенного плодородия.

В создании научных основ повышения почвенного плодородия еще раз сыграло большую роль, творческое содружество Костычева и Энгельгардта. Высланный из столицы, Энгельгардт, как он сам выражался, «сел на землю». Исходя из своих ошибочных народнических теорий, он призывает и других интеллигентов последовать его примеру и создать «артельное хозяйство цивилизованных людей», целые общины «интеллигентных мужиков», которые, сливаясь постепенно с пресловутой «крестьянской общиной», должны преобразовать ее на рациональной основе и «развить мужицкие учреждения». Нашлись люди из среды народнически настроенной интеллигенции, которые приехали на зов Энгельгардта в Батищево. Однако созданное здесь артельное хозяйство «тонконогих» (так сам Энгельгардт иронически называл интеллигентов, решивших обучиться «мужицкому труду») потерпело, как и следовало ожидать, полнейший крах.

Батищевский отшельник вынужден был ликвидировать свои утопические затеи. Однако его деятельный и живой характер не позволил ему долго предаваться унынию. Он отдается работе по созданию в своем имении образцового опытного хозяйства, основанного на широком применении достижений науки. Естественно, такое хозяйство в то время могло развиваться и преуспевать только при использовании наемной рабочей силы. И Энгельгардт пошел по этому пути. Так перед лицом реальной экономической действительности рассеялись его народнические иллюзии. По словам В. И. Ленина, «собственное хозяйство Энгельгардта лучше всяких рассуждений опровергает народнические теории Энгельгардта. Задавшись целью поставить рациональное хозяйство, — он не мог сделать этого, при данных общественно-экономических отношениях, иначе, как посредством организации батрачного хозяйства»{В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 183.}.

В те годы, когда Энгельгардт был занят своими народническими «экспериментами», его отношения с Костычевым стали суше, и это неудивительно. Выходец из среды крестьянства, Костычев весьма скептически относился к народническим упованиям на будто бы социалистический, передовой характер крестьянской общины. Лишь после того как в Батищеве было покончено с артелью «тонконогих» и развернулись интересные агрономические опыты, бывший учитель и бывший ученик вновь сблизились. Это оказалось полезным для них обоих.

Энгельгардт волею обстоятельств превратился по преимуществу в практика — его опыты по применению фосфоритов, извести, каинита и зеленых удобрений дали разительные результаты, но они нуждались в теоретическом освещении и в широкой популяризации. Обе эти задачи, не без успеха и на протяжении нескольких лет, выполнял Костычев, и в этом особенно ярко проявилось его всегдашнее стремление связывать передовую практику с последним словом теории.

Переписка двух ученых сильно оживилась в 1887 году и не прерывалась до 1893 года, последнего года жизни Энгельгардта. В самых ранних письмах этого периода Энгельгардт стремится привлечь внимание Костычева к батищевским опытам: «Только что возвратился с поля — осматривал зеленя. Чудеса делает фосфоритная мука! Просто из чудес чудеса», — читаем мы в одном из писем{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 4 октября 1888 года.}. Не все письма были написаны в таком лирическом стиле. В других излагались, с цифрами, результаты опытов: насколько возрос урожай ржи, клевера, льна от внесения в почву стольких-то пудов фосфоритной муки, каинита, извести. По совету своего бывшего ученика, Энгельгардт начинает печатать статьи об этом в «Земледельческой газете» и в других сельскохозяйственных журналах. Батищевские опыты пользовались значительным вниманием, кое-кто стал повторять их в других губерниях.

По своей натуре Энгельгардт не был капиталистом-предпринимателем, и денежные дела у него обычно обстояли неважно. Это отражалось и на опытах. Костычев начинает хлопотать о казенной денежной субсидии для своего учителя. И хотя в Министерстве государственных имуществ не жаловали Энгельгардта, эту субсидию в конце концов дали. Руководствовались при этом простым коммерческим расчетом — дешево получить ценные научные данные о том, как поднять урожайность и тем самым повысить доходность оскудевающего помещичьего хозяйства.

На первый раз казна выделила 500 рублей, но обставила это такими тяжелыми условиями, которые вызвали сильное недовольство Энгельгардта. Он писал по этому поводу Костычеву:

«Получил «бумагу» от директора департамента о назначении 500 рублей в мое распоряжение. «Бумага» интересная; давно я таких не читал. В департаменте очевидно думают, что 500 рублей огромная сумма для опытов, потому что заказали сделать опытов пропасть: 1) у себя в имении, 2) у соседей, 3) у крестьян. Ну, конечно, сделаю что можно»{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 10 апреля 1887 года.}.

Энгельгардт посылает в Питер посылки с образцами почв и фосфоритов, просит сделать нужные химические анализы и постоянно приглашает Костычева к себе. В апреле 1887 года Павел Андреевич получил такое письмо из Батищева:

«Непременно нужно, чтобы вы заехали ко мне по дороге на юг теперь весной, потому что теперь все будет лучше видно»{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 17 апреля 1887 года.}. И Костычев поехал. В Смоленской губернии, где находилось Батищево, он увидел много поучительного. Вокруг, у помещиков и у крестьян, хлеба были посредственные, посевы трав нередко имели жалкий вид, по пустошам — вырубленным некогда лесам — бродил худосочный скот. Не то было у Энгельгардта. Коровы в небольшом стаде все как на подбор, пустоши разработаны и с помощью навоза, извести и фосфоритов превращены в самые лучшие земли.

Почвы в Батищеве были такие же, как и по соседству, по большей части подзолистые, малоплодородные. Но за несколько лет умелого хозяйничанья они изменились до неузнаваемости. С гордостью показывал Энгельгардт своему ученику батищевские поля. Костычев выслушивал историю каждого поля. Он, никогда не расстававшийся во время поездок со своей «острой стальной лопатой», на каждом поле выкапывал ямы, смотрел почвы, сравнивал их друг с другом и лично отбирал интересные образцы для Петербурга.

Напоследок Энгельгардт привез гостя на самое лучшее свое ржаное поле, окруженное, как бы для контраста, бесплодной моховой пустошью, от которой оно само несколько лет назад было отвоевано.

— Я сюда часто приезжаю, — сказал Энгельгардт. — И, знаете, когда я гляжу на эту могучую рожь, мне приходит на мысль: не при помощи ли фосфорита исполнится заветное желание мужика, высказываемое при величаниях на наших смоленских свадьбах:

Чтоб у тебя рожь была колосиста,

Зерном ядрениста.

Чтоб жена твоя стоючи жала,

Спины не ломала.

Но мужики все надежды возлагают на навоз, они хорошо знают, что «навоз и у бога крадет», да мало у нас навоза, и он еще не облегчил участи мужицких жен.

— Видал я здесь, в Смоленской губернии, что бабы «стоючи» жали овес, но «стоючи» на коленках, — с грустью закончил свой рассказ Энгельгардт.

Костычев проникается большим интересом к батищевским опытам; хорошо зная русское сельское хозяйство, он в других местах не видел более удачных и целеустремленных практических работ по удобрению почв. Но он замечает, что на разных участках действие удобрений, например той же фосфоритной муки, не одинаково.

— Наверно, это зависит от почвы? — спрашивал он Энгельгардта.

— Да, — отвечал тот, — фосфоритная мука производит особенно полезное действие на беловатых, припадливых, сырых, подзолистых почвах, которые у нас крестьяне еще называют глеем.

Но все эти колоритные народные названия мало уясняли для Костычева сущность дела. Надо было установить, какие особенности подзолистых почв вызывают высокую эффективность применения на них фосфоритной муки. Для этого требовалось изучить происхождение и химизм подзолистых почв. Так практический вопрос об использовании фосфоритной муки породил целую серию глубоких теоретических исследований.

В лаборатории Лесного института ставятся новые опыты по изучению свойств подзолистых почв в сопоставлении с уже известными особенностями черноземов. Подзолистые почвы образовались в лесах, здесь всегда много влаги, во всяком случае, значительно больше, чем в степях; поэтому лесные почвы хорошо промываются. Кальций, магний и другие основания удаляются из верхних слоев этих почв, и кислоты, образующиеся при разложении органического вещества, ничем не нейтрализуются. Лесные подзолистые почвы в связи с этим всегда являются кислыми, и в них будет растворяться фосфорнокислая известь, которая входит в состав фосфоритов. Поэтому в почве окажется фосфор в легко доступном для растений состоянии. Кроме того, размолотые фосфориты, содержащие известь, будут уменьшать вредную кислотность подзолистых почв. Вот в чем причины такой удивительной успешности опытов Энгельгардта, удобрявшего фосфоритной мукой подзолистые почвы.

Чернозем — почва «нейтральная», в нем нет избытка кислоты, и фосфорнокислая известь здесь совсем не будет растворяться. На черноземе нужны другие фосфорные удобрения — вроде суперфосфата, которые хорошо растворяются не только в кислотах, но и в обычной воде.

Результаты своих работ в лаборатории Костычев сообщил Энгельгардту, писал ему, что готовит об этом специальную статью, но нужны еще дополнительные опыты. «С ужасным нетерпением жду вашей статьи. Чрезвычайно интересно, как вы это всё объясните»{Архив Академии наук СССР, фонд 159, опись 1, № 131, письмо от 7 апреля 1888 года.}, отвечал ему Энгельгардт. Статья появилась в том же 1888 году, называлась она: «На каких почвах фосфоритная мука увеличивает урожай. Исследование подзола и причин улучшения его фосфорной мукой (Посвящается Александру Николаевичу Энгельгардту)».

Здесь были изложены результаты полевых и лабораторных исследований Костычева; посвящением он подчеркивал, что его учитель является зачинателем важного дела использования русских фосфоритов.

Эта работа толкнула Костычева на еще более интересные теоретические исследования; он, как и В. В. Докучаев, но совершенно другим путем, начал подходить к идее признания отдельных почвенных типов, из которых каждый свойствен определенной природной зоне и обладает такими особенностями, каких другие типы почв не имеют. Подобно тому как чернозем является порождением степной обстановки, образуется под покровом травянистой растительности, так и подзолистые почвы всеми своими внешними и внутренними свойствами обязаны влиянию леса. Так у Костычева оформлялась идея о существовании взаимосвязей между всеми элементами природы в каждой зоне. Почвы же, как справедливо говорил В. В. Докучаев, «…есть зеркало, яркое и вполне правдивое отражение, — так сказать, непосредственный результат совокупного, весьма тесного, векового взаимодействия между водой, воздухом, землей… с одной стороны, растительными и животными организмами и возрастом страны, с другой…»

И Костычев понимает, что каждая особенность почвы — даже такая, действует ли на ней фосфоритная мука или не действует, — должна быть выведена из всего комплекса природных условий, породивших эту почву. А это значит, что при изменении внешних условий должна обязательно измениться и почва. Выходит, что разные почвы могут переходить друг в друга.

Ученый ставит свой классический опыт по превращению чернозема в подзол. Он взял настоящий чернозем из Екатеринославской губернии, в котором было более 8 процентов перегноя, поместил в широкую стеклянную трубку 300 граммов этой почвы, на поверхность ее положил слой дубовых листьев и начал периодически поливать почву в трубке с таким расчетом, чтобы некоторое количество воды каждый раз просачивалось насквозь. Опыт продолжался целый год. По прошествии этого времени чернозем в трубке превратился в серую почву, напоминавшую цветом подзол, перегноя в ней осталось всего лишь около 2 процентов.

Куда же исчезли три четверти первоначального количества перегноя? Может быть, они растворились в воде? Химический анализ профильтровавшейся через почву жидкости показал, что это не так — в ней почти не было растворимых органических веществ. Оставалось предположить, что перегной разложился под воздействием почвенных грибов, которые сильно разрослись и в покрывающих почву дубовых листьях и в верхней части самой почвы в трубке. Выделения грибов имели кислотный характер, и эта, как ее называли, креновая кислота способствовала даже разложению минеральных веществ и оподзоливанию почвы, то-есть накоплению в ней кварцевого песка.

Этот опыт, конечно, не вскрыл всех причин и условий перехода почв друг в друга, но он впервые в истории науки экспериментально доказал возможность такого перехода. Это было важное научное открытие. Но первоначальный толчок к нему Костычев получил, решая как будто бы довольно узкий вопрос о применении фосфоритов на разных почвах. Теория и практика тесно переплелись между собою во всей деятельности выдающегося русского ученого.