XX. ЛЕС В СТЕПИ

XX. ЛЕС В СТЕПИ

Деревья в поле я не для себя сажаю,

А пользу общую вперед воображаю.

Из сочинения XVIII века

Среди южнорусских степей там и здесь были раскиданы островки хвойных и лиственных лесов, во многих местах имелись хорошие искусственные посадки деревьев. Еще в 1881 году, первый раз проезжая по Воронежской степи, Костычев увидел знаменитый Хреновской сосновый бор, раскинувшийся на террасах реки Битюга, и лиственный Шипов лес, со всех сторон окруженный черноземными степями. Деревья в обоих лесах росли хорошо, их свежая зелень радовала глаз. В более южных местах, ближе к берегам Азовского моря, где степь была суше и беднее влагой, тоже попадались участки леса. Костычев увидел, что лес в степях может расти хорошо, совсем не хуже травянистой растительности. Правда, чаще всего леса встречались на песках, но оказалось, что и на черноземах древесная растительность развивается нормально. Факты нахождения естественных лесов на черноземных почвах были указаны В. В. Докучаевым в его «Русском черноземе». Костычев сначала отнесся к этому с сомнением, хотя его коллега по Лесному институту, профессор Н. С. Шафранов, рассказывал о виденных им хороших лесах, которые сами собой разрослись на черноземе.

В 1884 году Костычев собрался ехать на Урал и в Зауралье.

— Вот будете в южной части Уфимской губернии, сами посмотрите эти леса, — сказал ему Шафранов.

В южную часть этой губернии Костычев не попал, но зато он обнаружил молодые леса на черноземах недалеко от самой Уфы. «Замечательно, что в некоторых местах леса сами собой возникли на черноземе», — писал он по этому «поводу. Но как ученый установил, что эти леса являются молодыми? Для него это было очень важно — ведь и он и Докучаев считали, что в лесу черноземы образоваться не могут. А если дело представить себе таким образом, что на этих местах сначала были степи, в которых образовался чернозем, а уже потом — и при этом недавно — поселился лес? Вот что об этом рассказывал Костычев:

«Что леса, про которые я говорю, возникли на черноземе и притом в недавнее время, это доказывается… их возрастом — старейшие деревья в них 50 лет; отсутствием малейших следов существования вырубок в прежнее время и отсутствием каких бы то ни было следов прежнего леса вокруг ник; для меня лично столь же убедительным доказательством отсутствия здесь леса в прежнее время кажется присутствие под этими лесами чернозема, во всех отношениях подобного тому, который находится в окружающих лес степях. Нужно прибавить, что леса, виденные мною, находятся совсем не на низменных местах, а покрывают безразлично как низкие места, так и высокие».

Последнее наблюдение привлекло внимание Костычева: в низких местах скопляется больше влаги, и это способствует росту леса, но оказывается, что и на возвышенных степных равнинах ее достаточно для древесной растительности. Он начинает присматриваться к естественным лесам на черноземе и к искусственным древесным посадкам. Их было не так много в России восьмидесятых годов прошлого века; посадки леса, подобно небольшим оазисам, терялись в безбрежном море степей.

Разведение леса в южнорусских степях началось еще в петровские времена. В письме азовскому губернатору Петр I писал:

«Також предлагаю, по управлению нужных дел, изволь постараться, чтоб на Таганроге в удобных местах насаждать рощи дубового или хотя иного какого дерева, привезши с Дону не малое число маленьких деревцев в осень по листопаде, також подале от города в удобных же местах несколько десятая посеять желудков для лесу ж». В окрестностях Таганрога и по сей день сохранились дубы, посаженные при Петре. Успешные опыты по степному лесоразведению продолжались в течение всего XVIII века. Об этом писал один из первых русских экономистов, И. Т. Посошков (1652–1726), в своей «Книге о скудости и о богатстве» (1724), а также И. М. Комов в труде «О земледелии» (1788) и многие другие.

Обобщение достижений нашей русской практики разведения леса в степях в течение XVIII столетия мы находим в замечательном «Деревенском зеркале», ил««Общенародной книге» В. М. Севергина. Во второй части «Зеркала», написанной в 1798 году, немало места уделено разведению лесов и садов. Здесь доказывалось, что лес в степи развести можно. В. М. Севергин писал: «Что в степных местах по днесь не разведено еще лесов, причиною того не то, чтобы степная земля неспособна была к произращению лесов. Местами видим мы дубравы; видим кустарники… но их на перехват стараются истребить, а не сберечь… В степных местах земли за избытком; есть что отделить под лес. Такое место нужно вспахать и обсеять семенами древесными; да в молодые годы поберечь от скотов, чтобы молодых деревцов не поедали; вот и заведется лес». Переходя в дальнейшем к вопросу о лучших породах деревьев для степной полосы, автор «Зеркала» рекомендует для этой цели в первую очередь дуб, ильм и ясень, потому что они «любят землю жирную и солями напитанную; каков и есть степной чернозем».

В XIX веке работы по степному лесоразведению расширились. В. Я. Ломиковский (1777–1848) в течение нескольких десятилетий создает в своем небольшом хуторе Трудолюбе, вблизи Полтавы, «древопольное хозяйство», в котором было разведено много ценных пород деревьев, включая плодовые и даже грецкий орех. В Трудолюбе посадки леса чередовались с полями и лугами. Древопольное хозяйство «есть и самое привлекательное и самое близкое к природе, потому что здесь человек, засевая землю насущным хлебом, на одном и том же месте извлекает сугубые пользы и от дерев лесных и плодоносящих, так, чтоб зернистые классы и цветные травы могли в свое время озлащаться теплым светом солнечным, а порой прикрываться прохладною тенью дерев, умножающих серебристую росу и охраняющих влаги от преждевременного высыхания», — писал в 1837 году Ломиковский в своей книге «Разведение леса в сельце Трудолюбе».

В сухих и тогда почти безлесных окрестностях Одессы Виктор Петрович Скаржинский, затратив несколько десятков лет напряженного труда, создал к 1853 году лесные посадки до 500 десятин и развел около 300 видов разных деревьев и кустарников. И Ломиковский и Скаржинский в своих «древопольных хозяйствах» не знали губительных засух, с которыми хорошо были знакомы их соседи.

В начале сороковых годов прошлого века были начаты работы по созданию большого массива леса в Велико-Анадоле. Двадцать три года трудился над этим выдающийся русский лесничий Виктор Егорович Графф (1819–1867) и добился замечательных успехов. При открытии в 1910 году в Велико-Анадоле памятника лесничему-энтузиасту председатель научного лесного общества говорил:

— Заслуги Виктора Егоровича перед государством и обществом весьма велики. В то время как авторитеты Запада… отрицали возможность разведения леса в открытой, высокой степи, русский лесничий Графф доказал, что и в степи можно развести лес там, где его кет и, быть может, никогда не было… С легкой руки Граффа степное лесоразведение сделалось нашей национальной работой, работою русских лесничих, а не заимствованной с Запада, работой, которой справедливо мы можем гордиться.

О выдающихся успехах русских лесничих-практиков Костычев слышал и раньше: о них говорил Н. И. Анненков в Земледельческой школе, это была одна из любимых тем А. Ф. Рудзкого. Но одно дело — рассказы, даже самые убедительные, и совсем другое дело — личный опыт, свои наблюдения. От северных границ черноземного пояса до берегов Черного и Азовского морей, от Днестра до Урала — на всем этом громадном пространстве наблюдает Костычев год за годом степные леса — естественные и созданные руками человека. Ученый приходит к твердому убеждению, что почвенные и климатические условия степей не препятствуют росту и развитию лесов, но одновременно он видит, что для научного изучения этого вопроса сделано еще очень мало.

***

Летом 1885 года Министерство государственных имуществ командировало Костычева в южные лесничества для исследования на месте почвенных условий степного лесоразведения. С большой радостью взялся ученый за новое дело. «К счастью, я сам имел возможность видеть летом этого года Велико-Анадольское и Бердянское лесничества», говорил он по возвращении в Петербург.

Это лето оказалось тяжелым для южной России, но благоприятствовало тем исследованиям, которые собирался провести Костычев. Начиная с ранней весны и до июля, совершенно не выпадало дождей, стояли небывалые, даже в этой южной местности, жары. Травяная растительность вся выгорела. Кормов не было, и скоту давали прошлогоднюю солому.

«Степи, — замечал Костычев, — были буквально выжжены солнцем и представляли только жалкие остатки желтых сухих стеблей; при прохождении скота… с них поднимались густые облака пыли». Первый раз ученый наблюдал такую сильную засуху — она отозвалась на всем: на пастбищах и сенокосах, на посевах хлебов, даже на здоровье людей, которые с трудом переносили чудовищную жару. И только древесная растительность, казалось, совсем не страдала от засухи. «Замечательно, — писал Костычев, — что даже в такое лето я везде находил деревья совершенно свежими и зелеными, как в естественных лесах (близ Курска и Белгорода), так и в искусственных насаждениях вдоль железных дорог и в обоих упомянутых казенных лесничествах». Все наблюдения приводили к тому выводу, что «древесная растительность может переносить сильные и продолжительные засухи несравненно лучше травянистой растительности».

Правда, в степных лесничествах рост леса не на всех участках был одинаковым. Лесничие много спорили о причинах этого, но никто из них не занялся изучением почвы и корневых систем деревьев. За это взялся Костычев.

Оказалось, что, несмотря на засуху, даже посадки этого года находились в хорошем состоянии. Внутри леса воздух был совершенно недвижим, удушливая жара действовала угнетающе, но Костычев, превозмогая ее, неутомимо раскапывал корни деревьев разного возраста. Деревья здесь обычно сажали на глубину 4 вершков. Саженцы этого года, в связи с засухой, совсем почти не выросли в течение трех месяцев, но и не засохли, а остались совершенно свежими.

«Раскапывание земли около них, — записал Костычев в путевом дневнике, — показало мне, что вся жизнедеятельность молодых деревцов направлена была к образованию обильных и глубоких корней. Раскапывая землю до глубины аршина и несколько глубже, я находил, что ясени, дубки, берест и вяз пустили корни в плотную, не тронутую плугом землю, до значительной глубины, что конца корней на глубине аршина я найти не мог; толщина оторванных на этой глубине корней показывает, что они, по крайней мере, до ? аршина, а может быть, и на целый аршин еще глубже идут в землю».

В верхнем сухом слое почвы новых корней совсем не образовалось, а развились только корни, идущие глубже. Осмотрев более старые — двухлетние и трехлетние, а также совсем взрослые — посадки, ученый убедился, что здесь сильные побочные корни находятся и у самой поверхности почвы. Он не сомневался, что и у посадок 1885 года корни разовьются и в верхних слоях, когда они будут более влажными, и тогда деревья смогут использовать плодородие этих поверхностных горизонтов почвы. Костычева поражала исключительная активность корней молодых деревьев: «…молодые деревца, — говорил он, — беспрепятственно пронизывают корнями даже очень плотные, глубокие слои очень тяжелого (как в Велико-Анадольском лесничестве) чернозема». Это было очень важно, так как многие считали, что лес в степи можно успешно вырастить только на легкой — песчаной или супесчаной — почве. Поэтому еще при подыскании места под опытное лесничество Графф стремился выбрать участок с глинистой почвой, чтобы доказать возможность разведения леса в самых, казалось бы, трудных условиях. Между реками Днепром и Кальмиусом был выбран высокий водораздельный массив, представлявший «наиболее трудностей для облесения не только своим безводием и открытым возвышенным положением, но своею тяжелою глинистою почвою».

Во времена Костычева Велико-Анадольское лесничество имело уже пять больших массивов искусственно разведенного леса. Все они занимали площадь около 3 тысяч десятин. Это был подлинный эксперимент в природе, и эксперимент громадного масштаба. У всех побывавших здесь Велико-Анадольский лес вызывал чувство изумления и восхищения. Костычев считал счастьем возможность побывать здесь. М. К. Турский, посетивший опытное лесничество за год до Костычева, писал: «Обозревая самые старшие участки, на вид совершенно здоровые, тенистые, прохладные, с полными, свежими стволами, годные уже на местные постройки, преклоняешься пред силою человеческого разума и настойчивости, которые отвоевали в степи место и заселили в нем лес. Этот лес надолго останется памятником той смелости и той уверенности и любви, с которыми впервые взялись за облесение степей. Да, нужно было много любви, чтобы довести до конца это дело! Рассказывают, что Графф, уезжая на должность профессора, обнимал выращенные им деревья, прощаясь с ними, как с детьми своих многолетних забот и волнений…» Известный лесовод Ф. К. Арнольд (1819–1902), заслуживший прозвище «дедушки русского лесоводства», ссылаясь на опыт прежде всего Велико-Анадольского лесничества, утверждал: «Успех культурных работ настолько хорош, что лучшего и желать невозможно».

Костычев, объяснивший научно успешность выращивания лесных пород в степи, исходя из их биологической способности быстро развивать глубокие корни, и не менее других восторгавшийся лесом, никак, однако, не мог согласиться с тем, что «лучшего и желать невозможно». Своим острым умом он уже понимал важность степного лесоразведения для России, но он видел, что многие вопросы здесь еще не решены. Ведь для выращивания 3 тысяч десятин Велико-Анадольского леса потребовалось более 40 лет; стоимость каждой десятины лесных культур была высока — русскому крестьянину явно не по карману; кое-где посадки все-таки пропадали и в молодом и в более зрелом возрасте; в лесу было очень мало дуба и других ценных пород, преобладали быстро растущие, но сравнительно малоценные и недолговечные ильмовые деревья. Все это нуждалось в полном изменении.

Прежде всего Костычев стремится выяснить, почему в некоторых местах посадки пропадали. Кое-кто считал, что это вызывается свойствами почвы, обилием в ней солей, вредных для деревьев. Костычев, изучая почвы разных лесных участков, опровергает это мнение, «…если принять во внимание, — говорил он, — что дождевая и снеговая вода, растворяя соль, уносит ее в нижние слои, в глубь почвы, то можно усомниться, чтобы солонцы{Под «солонцами» Костычев понимал всякое вообще значительное засоление почвы.} могли обнаружить вредное влияние на древесную растительность». Он заметил и в Велико-Анадоле, и в Бердянском лесничестве, и во многих других местах, что лесные посадки страдают только от соседства трав. Если под лес отводили бывшую целину, то на ней после распашки не было травяных растений с сильно развитой корневой системой, мало наблюдалось и бурьянов. Здесь быстро и дружно вырастали деревья, и под их тенистым пологом сорные травы не могли уже развиваться, хотя их семена со временем и заносились на эти места. Но там, где деревья были посажены на больших расстояниях друг от друга или посадки состояли из пород, дающих мало тени, буйно разрастались костер, пырей и другие травы, отнимали у деревьев влагу и постепенно заглушали их. Так же обстояло дело и на тех участках, где не проводилась борьба с сорняками.

Наблюдения в степных лесничествах привели Костычева к заключению, что «конкуренция травянистой растительности есть единственное препятствие произрастанию леса в степях». Конечно, в этом утверждении проявилась увлекающаяся натура Костычева: засоленность некоторых почв нашей степной полосы и недостаток влаги также в значительной степени затрудняют степное лесоразведение, но главное препятствие им было, несомненно, найдено. Это явилось новым и важным открытием, сыгравшим большую роль в теоретическом обосновании приемов выращивания леса. Но многие вопросы после поездки 1885 года так и остались невыясненными.

В 1887 году Костычев вновь посетил Бердянское и Велико-Анадольское лесничества, а главное, побывал в Донской области, где талантливый лесничий-практик Ф. Ф. Тихонов на казачьих землях успешно разводил лес такими способами, которые не применялись в казенных лесничествах. Ф. Ф. Тихонов практиковал более густые посадки: на каждую десятину он высаживал около 17 тысяч деревьев, тогда как в Велико-Анадоле это число было значительно меньше. Поэтому в донских лесничествах деревья быстрее смыкались и хорошо заглушали травы. Число прополок уже на второй и третий год сильно сокращалось, что удешевляло работы по выращиванию леса. Густые древостой в дальнейшем прореживались с помощью так называемых проходных рубок. Костычев, всегда принимавший во внимание экономическую сторону любого агротехнического или лесоводственного приема, подчеркивал, что эти проходные рубки не только содействуют правильному развитию посадок, но и «в донских лесничествах дают хороший доход — до 25 рублей с десятины б двенадцатилетнем возрасте насаждений».

Ф. Ф. Тихонов считал главной породой не ильм, тополь или ясень, как это делали многие, а дуб. Это очень пришлось по душе Костычеву: «…дуб действительно есть та порода, от которой всего вернее можно получить дорогие насаждения… Состояние дуба в искусственно выращенных насаждениях должно составлять предмет постоянной и главной заботы лесничего несомненно».

В донских лесах умело были использованы биологические взаимоотношения различных пород деревьев. Быстро растущие ясени и клены высаживались здесь совместно с дубом для защиты его в молодом возрасте и «для подгона»; потом этот «подгон» безжалостно вырубался, и дубы, обладающие уже к этому времени хорошо развитой корневой системой, вольно разрастались на просторе. Технические лесоводственные приемы Тихонова Костычев теоретически объяснил и осмыслил. Но одновременно он заметил, что в донских лесничествах под посадки чаще всего отводили свежие нови с хорошей структурой и почти свободные от корневищных злаков. Это, конечно, несколько облегчало работу Тихонова.

***

Костычев объезжал с Тихоновым донские степи в июне 1887 года, а в июле в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) происходил съезд лесничих Таврической и Екатеринославской губерний. Здесь развернулась дискуссия о преимуществах казенных и донских посадок. Лесничие-практики в своих речах сообщали много интересного, каждый защищал свою точку зрения, и договориться спорящим было очень трудно, так как существующие приемы лесоразведения научно никем не объяснялись. Костычев приехал на съезд и в своих выступлениях по-новому осветил многие вопросы. Он доказал тем, кто сомневался вообще в возможности широкого развития посадок леса в степях, что причина отсутствия здесь природных лесов состоит «…не в климате, не в слишком коротком растительном периоде… а просто в том, что конкуренция дикой растительности не допускает распространения лесов». А раз это так, то и в искусственных лесных посадках надо обеспечить прежде всего устранение конкуренции степных трав. Это можно делать с помощью частых прополок, но это удорожает дело. Поэтому надо сажать древесные породы с таким расчетом, чтобы они сами подавляли развитие опасных для них трав. Однако на первых порах молодым деревьям надо помогать.

Ученый намечал такую систему ухода за искусственными лесными насаждениями: распашка, боронование, посадка, пятикратная очистка от травы в первом году, трехкратная — во втором и двукратная — в третьем году.

«На четвертом году, — говорил Костычев, — молодые деревца смыкаются вершинами, и тогда им уже не страшна более конкуренция диких растений; существование леса на данном месте является обеспеченным навсегда».

В краткой и убедительной форме ученый обобщил все то ценное, прогрессивное, что он наблюдал в пестрой и несогласованной практической работе деятелей степного лесоразведения в разных местах.

Работники казенных лесничеств критиковали Тихонова за его метод «осветления дуба» и за хищнические, по их мнению, порубки других пород деревьев в молодом возрасте. Эти лесничие были воспитаны на выращивании именно этих пород, и в их представлении не укладывалось новаторство донского лесничего. За отсутствовавшего Тихонова вступился Костычев, только что прибывший из донских степей. Он напомнил о высокой хозяйственной ценности дуба и рассказал о том, как он выращивается у Тихонова:

— Вся операция ведется так, что для непривычного глаза (по крайней мере, так было сперва со мною) она на первый взгляд кажется делом, которое ведется наобум, пожалуй даже варварски. Прорубленный лес представляется в жалком виде, так как крупные и хорошие деревца ясеня и клена в нем вырублены, и оставлена какая-то мелочь, которую не сразу заметишь, хотя из-за нее-то и ведется вся операция. Но чем старше насаждение, тем лучше его вид, тем более оно выражает наглядно идею лесничего. Когда после осмотра многих насаждений попытаешься представить себе картину будущего состояния леса, то жалость к великолепным кленам и ясеням пропадает бесследно: везде невольно начинаешь отыскивать дуб, чтобы видеть, в каком состоянии он находится.

Участие Костычева в работе съезда лесничих имело значительное влияние на дальнейший ход практических работ и теоретических исследований по степному лесоразведению. Стремясь сделать свои выводы достоянием еще более широких кругов ученых и практиков, он напечатал их в виде особой статьи в одном из номеров «Лесного журнала» за 1888 год. Называлась она «К вопросу о степном лесоразведении». Автор подчеркивал заслуги Тихонова в разработке новых методов выращивания леса: «…деятельность Тихонова внушает глубокое уважение». Костычев считал, что успешные облесительные работы в донских степях во многом зависят от лесоводственного таланта Тихонова и от его постоянного внимательного наблюдения за посадками.

Тихонову статья очень не понравилась, он говорил, что она «требует весьма существенных поправок с фактической стороны». В «Лесном журнале» были напечатаны возражения Тихонова, высказанные в довольно резкой форме. Он не соглашался с мнением Костычева, что на недавно распаханных новях, обладающих структурной почвой с лучшими физическими свойствами, легче разводить лес, чем на старопахотных землях. Слишком большое значение придавал Тихонов интуиции, таланту лесничего и скептически отнесся к попыткам научного объяснения тех успехов, которые были достигнуты в донском лесничестве. Костычеву пришлось ответить на этот выпад. Он выступил на страницах «Лесного журнала» теперь уже с разъяснением влияния структуры почвы на накопление и сохранение влаги в ней и еще раз показал, что на структурных и малозасоренных землях создаются лучшие условия для выращивания леса.

В своей статье о степном лесоразведении Костычев, по его словам, проводил ту мысль, что в донских лесничествах «дело идет очень хорошо — с технической и экономической стороны — благодаря двум обстоятельствам: во-первых, — лесоводственному таланту г. Тихонова… во-вторых, благодаря некоторым другим условиям, от таланта господина Тихонова не зависящим».

На съезде лесничих и из выступления Тихонова Костычев увидел, что необходимо еще много работать для того, чтобы научные приемы лесоразведения стали общепризнанными. Он продолжает изучение этого вопроса: каждый год вновь и вновь посещает степные леса, организует у себя в лаборатории исследование химических и физических свойств почв Велико-Анадольского и других лесничеств, в конце восьмидесятых годов начинает, вместе со своим учеником Храмовым, систематические наблюдения за влажностью почвы в Велико-Анадольских лесах и на соседних степных участках.

***

В конце декабря 1889 года в Петербурге собрался VIII съезд русских естествоиспытателей и врачей. В его работе принял очень активное участие Костычев. Он бывал на заседаниях ботанической и агрономической секций съезда. На прежних съездах агрономической секции вообще не существовало. Сейчас она была организована по инициативе В. В. Докучаева. Русское почвоведение, создававшееся в это время прежде всего трудами Докучаева, Костычева и их учеников, громко заявило на этой секции не только о своем рождении, но и о своих выдающихся успехах. С докладами выступали П. А. Костычев, В. В. Докучаев, H. M. Сибирцев, П. А. Земятченский (1856–1942), профессор-агроном из Киева С. М. Богданов (1859–1920) и другие.

«Земледельческая газета», с большой похвалой отозвавшись о работе агрономической секции съезда, писала: «Особенный интерес к почвоведению объясняется энергическим и плодотворным влиянием на своих учеников профессора В. В. Докучаева…» и дальше: «Особенный, выдающийся интерес, как по важности значения затронутых вопросов, так и по новизне тем, представляли доклады профессоров П. А. Костычева «О некоторых изменениях составных частей почвы, содержащих фосфор и азот» и С. М. Богданова «О почвенной влаге, полезной растениям».

На секции было решено добиваться создания русского научного сельскохозяйственного журнала как средства «объединения научной деятельности русских агрономов». Для предварительного обсуждения этого вопроса секция избрала комиссию, в которую вошли Богданов, Костычев, Докучаев. Работа агрономической секции VIII съезда естествоиспытателей проходила в дружеской атмосфере объединения докучаевского и костычевского направлений в науке. Личные взаимоотношения обоих ученых значительно изменились к лучшему.

5 января 1890 года, под председательством К. А. Тимирязева, происходило заседание ботанической секции съезда. Оно открылось докладом профессора Ришави — француза по происхождению, работавшего в Одессе, — «Об изучении флоры Черного моря». Все присутствовавшие были возмущены развязными разглагольствованиями Ришави, утверждавшего, что в России вообще нет хороших ботаников, в связи с чем ему пришлось черноморские водоросли отослать для определения во Францию. Слушатели забросали Ришави вопросами; выяснилось, что эти заграничные «определения» оказались не такими уж точными. Профессор ботаник А. Н. Краснов в своем выступлении выразил удивление, что «референт отправил свои материалы для обработки французскому альгологу{Альголог — специалист по водорослям.} и таким образом нанес ущерб национальной гордости русских ученых».

Это заявление всех очень взволновало, и председательствующему стоило немало труда успокоить зал. Наконец Климент Аркадьевич восстановил тишину и объявил:

— Сейчас мы заслушаем доклад профессора Павла Андреевича Костычева о связи между почвами и некоторыми растительными формациями.

— Я думаю посвятить свое сообщение взаимоотношениям леса и степи, — начал Костычев. — Рассматривая этот вопрос, я остановлюсь на области европейско-азиатских степей, области североамериканских прерий и южноамериканских пампасов.

Вот как широко подходил ученый к заинтересовавшей его проблеме.

Многие ученые, в том числе и очень крупные, считали, что граница между степной и лесной областями определяется исключительно влиянием климата. Такого мнения придерживался один из наиболее видных ботаников-географов, немецкий ученый Гризебах (1814–1879). К его авторитету часто прибегали сторонники «климатической теории» взаимного распределения степей и лесов. Костычев никак не мог, однако, считать эту «теорию» справедливой. Она была узкой, метафизической, а главное, противоречащей фактам, которые он наблюдал лично в русских степях и лесостепях. Внимательное изучение иностранной литературы показало Костычеву, что климатическая теория не применима ни в Северной, ни в Южной Америке.

Конечно, климат оказывает влияние на растительность данной местности, но он не может определять границы между разными типами растительности и особенно между степью и лесом. В европейско-азиатских степях резко преобладает травянистая растительность, но при некоторых условиях здесь прекрасно растут и леса. Костычев ссылался при этом на свои многочисленные наблюдения и подкреплял их мнением присутствовавшего на съезде выдающегося географа и климатолога Александра Ивановича Воейкова (1842–1916), автора известного труда «Климаты земного шара», который утверждал, что нужное для лесной растительности количество влаги «далеко не так велико, как обыкновенно полагают. Я думаю даже, — говорил Воейков, — что, где существует роскошная степная растительность из злаков, бобовых и так далее, там влаги достаточно и для лесов».

Успешные работы по степному лесоразведению вполне подтвердили это положение, и Костычев мог привести немало ярких примеров, иллюстрирующих правоту Воейкова и показывающих заблуждения Гризебаха.

«Наши южнорусские степи, — говорил Костычев, — ещё не очень давно считались непригодными для земледелия; некоторые западноевропейские ученые даже до сих пор, пользуясь устарелыми источниками, считают плодороднейшие наши губернии неземледельческими. Так, например, Гризебах… полагает, что земледелие кончается у нас среди черноземной полосы, и, кроме того, думает, что разведение леса в южнорусских степях возможно только при искусственном орошении. То и другое не верно: земледелие с таким же успехом ведется на крайнем юге России, как и в центральной ее части, а разведение лесов оказалось делом сравнительно легким даже в наиболее сухих местностях южной России».

Распределение лесов и травянистой растительности в степной области и в лесостепи определяется не только климатом, а главным образом другими причинами: влиянием почвы и историей расселения растений. Многолетние наблюдения в черноземной области привели Костычева к заключению, что «…повсюду на почвах с значительным содержанием крупнозернистого песка мы неизменно находим леса или несомненные следы их существования; на всех почвах с тонко измельченными частицами поселяются, напротив, степные растительные формации». В этих условиях лесу трудно выдержать конкуренцию трав, но если бы ее не существовало, то и здесь бы леса могли поселиться.

«Ясно, — говорит Костычев, — что почвы черноземной полосы способны производить разнообразные растения: на черноземе может расти лес, и если он однажды поселится, то уже не может быть вытеснен растениями другими; в большинстве, однако, чернозем занят травянистой растительностью… Эта растительность также стойко удерживает раз занятые ею места и без вмешательства человека редко вытесняется растительностью древесной».

Чем же обусловлен облик нашей степной растительности? Костычев сделал попытку ответить и на этот вопрос: «…может быть, особый характер черноземной флоры объясняется первоначальным заселением теперешней черноземной полосы растениями, главным образом, из Азии». Ученый имел здесь в виду степные и полупустынные районы Азии, откуда на наш юг, после его освобождения от ледниковых вод, хлынули степные растения. Север, позднее освободившийся от влияния ледника, был занят лесной растительностью.

«Разумеется, — продолжал Костычев, — флора эта будет всегда такова, какую допускает климат данной местности; но так как тот же климат допустил бы существование и других растительных формаций, то в настоящем случае не за ним остается решающее влияние».

Вопрос, поднятый Костычевым на VIII съезде естествоиспытателей, один из сложных и важных вопросов науки и сейчас не решен окончательно. Но широкая, многосторонняя постановка его Костычевым, как это признают многие советские ботаники и географы, является исключительно плодотворной. При решении вопроса о взаимоотношениях леса и степи действительно надо учитывать не только климат, но и почву, а также и историю самой растительности.

Доклад Костычева вызвал большой интерес со стороны широкого круга натуралистов, слушавших его. Лишь один А. Н. Краснов выступил с возражениями, но они на этот раз оказались крайне неудачными. Он заявил, что отсутствие леса в степи можно объяснить «заболачиванием почв, препятствующим прорастанию семян древесных пород, погибающих в таких почвах за недостатком кислорода».

Выступление Краснова не могло не рассмешить Костычева.

— Явление заболачивания почв, — возразил он, — есть явление, сравнительно мало распространенное, так что им едва ли можно объяснить все сюда относящиеся факты.

Этот маленький эпизод отнюдь не омрачил триумфа Костычева: все его поздравляли с интересным и глубоко научным докладом. А многие интересовавшиеся южнорусским сельским хозяйством подумали, что этот доклад открывает и новую страницу в истории степного лесоразведения. Эта страница действительно была открыта. Было доказано, что в наших степях выращивание леса вполне возможно, об этом говорит наука, наша русская наука и ее последние достижения. Искусство лесничих, конечно, тоже имеет значение. Но в этом искусстве нет и не может быть ничего мистического, непонятного. Правильное, многостороннее понимание явлений природы, вскрытие законов, управляющих этими явлениями, — вот что должно стать основой переделки природы в нужном направлении. Если правильно поняты законы роста и развития лесов и их взаимоотношений с почвой, климатом и другими типами растительности, то уже не трудно обосновать и методы сохранения и выращивания леса.