В.М.Пак Вспоминая штаб флота

В.М.Пак

Вспоминая штаб флота

Летом 1968 г. сразу же после окончания Института восточных языков (ныне Институт стран Азии и Африки при МГУ) я был призван в армию и, получив звание лейтенанта, направлен для прохождения службы в Объединенную Арабскую Республику (Египет). Такое распределение для меня как выпускника востоковедного вуза не было неожиданностью. Как известно, в ходе «шестидневной» войны в июне 1967 г. вооруженные силы Египта и ряда других арабских стран были разгромлены, и после поражения (или накса, т. е. «рецидива» как называли его египтяне) Советский Союз приступил к оказанию беспрецедентной по своим масштабам помощи в деле воссоздания египетских вооруженных сил. И, конечно, огромной была потребность в переводчиках, прежде всего в арабистах. Достаточно сказать, что, по некоторым данным, в Египте находилось не менее 10 тысяч советских военнослужащих, в то время как обычный ежегодный выпуск арабистов (включая девушек) в нашем институте составлял примерно 15–20 человек в год. Могу также добавить, что в целом я представлял обстановку в стране, да и характер предстоящей работы, поскольку всего за год до этого возвратился из Египта по завершении стажировки в Каирском университете и даже успел своими глазами увидеть как начиналась и как закончилась «шестидневная» война.

Впервые я попал в Египет осенью 1966 г., чтобы, как было записано в плане стажировки, собирать материал для дипломной работы, слушать лекции в Каирском университете, совершенствовать знания арабского языка, в том числе и египетского диалекта. Кроме того, как требовала в то время Инструкция для выезжающих в зарубежные командировки, мы были обязаны выполнять все распоряжения посольства СССР и, по возможности, оказывать ему необходимую помощь. На следующий день после прибытия в Каир мы, группа стажеров из Москвы и других городов (из Института восточных языков нас было четверо — Виталий Наумкин, Саша Бурмистров, Женя Шикова и я) были приглашены в посольство на инструктаж. Сидя в прохладном холле в ожидании приема, мы наблюдали неспешно текущую под горячими лучами октябрьского солнца жизнь, наполненную, как казалось, спокойствием и безмятежностью. То, что мы услышали на инструктаже, ни в коей мере не противоречило внешним впечатлениям. Мы узнали, что обстановка в стране в целом спокойная, египтяне относятся к советским людям более чем доброжелательно, правительство при полной поддержке народа строит новое, почти социалистическое общество, иными словами, оснований для серьезных беспокойств нет. «Учитесь, общайтесь с местным населением, в первую очередь, разумеется, со студентами и преподавателями, изучайте страну и ее язык, как можно больше путешествуйте, но только сообщайте, если едете в другой город». О спокойной обстановке свидетельствует, пожалуй и тот факт, что нам разрешили записаться на курсы египетского диалекта в Американском университете в Каире, на что поначалу мы не очень надеялись (ибо Инструкция о поведении советских граждан предупреждала о стольких опасностях, что в Каире острословы говорили «Рашен сам себе страшен»). Своего рода символом крепнущих дружественных советско-египетских отношений было и новое, менее чем за год до нашего приезда построенное здание посольства, представлявшее собой стеклянную коробку, сквозь прозрачные стены которой прохожие могли с улицы наблюдать, как в коридорах собираются работники посольства покурить или поделиться новым анекдотом (говорили, что здание спроектировал тот же архитектор, что строил пионерлагерь Артек).

Но, как известно, «Восток — дело тонкое», в мае 1967 г. буквально за считанные дни обстановка в стране резко изменилась. Египтяне блокировали Акабский залив, закрыв тем самым путь в израильский порт Эйлат на Красном море, что неминуемо должно было привести к началу боевых действий; серьезные опасения вызывало и то обстоятельство, что советские военные специалисты фактически были отстранены от дел (придя на работу, они увидели замки на дверях своих кабинетов) и уже не могли влиять на дальнейший ход событий. «Ситуация вышла из-под контроля, — сказал курировавший нас сотрудник посольства, — значительно усложнились условия работы дипломатов, поэтому посол просит вас сообщать обо всем, что происходит в городе».

Я думаю, что в конце мая уже мало кто сомневался, что кризис должен перерасти в полномасштабную войну, к которой интенсивно готовились обе противоборствующие стороны. Все улицы огромного Каира были увешаны плакатами, призывающими разгромить Израиль, или как его называли в арабской прессе того времени «сионистское образование». К многочисленным полицейским прибавились военные патрули; прекращались занятия в учебных заведениях, студенты покидали общежитие, отправляясь к местам воинского учета. Сейчас трудно поверить, что в этой напряженной обстановке, буквально за день до начала боевых действий, корреспондент «Правды» Евгений Максимович Примаков дал четверым студентам Института восточных языков свой служебный автомобиль, чтобы они смогли совершить увлекательную поездку из Каира в Эль-Аламейн (где во время Второй мировой войны англичане разгромили Африканский корпус германского генерала Роммеля).

Утром 5 июня диктор торжественно объявил по радио, что наконец-то началось решительное (в буквальном переводе — «судьбоносное») сражение. В сводках сообщалось вначале о десятках, затем сотнях сбитых израильских самолетах. Но, не прошло и суток, как сообщения с фронта перестали поступать, и радиостанции ничего не передавали, кроме военных маршей. Стало ясно, что произошла катастрофа. Знакомые египтяне спрашивали нас, почему Советский Союз не вмешивается в войну и не оказывает помощь. Ответа мы не знали, поскольку в первый день войны даже в посольстве не могли сказать, каково отношение советского руководства к этому конфликту. На второй день было опубликовано заявление советского правительства, в котором указывалось, что имеет место акт агрессии со стороны Израиля против арабских государств, и, таким образом, все стало на свои места.

Надо сказать, что по-настоящему война напоминала о себе лишь ночью, когда город погружался в темноту, и наступало время налетов израильской авиации на расположенные в окрестностях Каира аэродромы. В качестве бомбоубежища предлагали помещения под трибунами университетского стадиона, но мы предпочитали забираться на крышу общежития, откуда хорошо были видны разрывы бомб, сопровождавшиеся легким «землетрясением». Самым сильным был, пожалуй, последний налет, имевший, как мне кажется, больше демонстративно-назидательный характер, поскольку в ту ночь израильские войска уже вышли к Суэцкому каналу, и боевые действия на фронте практически не велись. Днем же, в отличие от сложившихся у нас стереотипов о войне, жизнь в городе текла своим чередом — в «мирном» режиме работали магазины, кафе, рестораны и увеселительные учреждения. В последний «военный» вечер мы отправились в кино на вечерний сеанс. Почему-то запомнилось название кинофильма «After the Fox». Было около 6 вечера. В фойе кинотеатра было непривычно многолюдно и весело. Иными словами, определенная часть населения с радостью ожидала предстоящие перемены. Часа через три, выйдя из кинотеатра, мы обнаружили, что город преобразился: не осталось ни одного плаката, которыми были увешаны все каирские улицы последние несколько недель. В тот же вечер в Каире отменили светомаскировку, вся центральная часть города, как в прежние мирные дни была залита огнями, однако у нас в Гизе — на другом берегу Нила — полицейские все еще кричали «Итфи нур» (Выключи свет). Поздно вечером президент Насер обратился к парламенту и народу с речью, в которой он признал свою ответственность за поражение и заявил, что слагает с себя властные полномочия и передает бразды правления одному из своих сподвижников — Закарии Мухиддину, политику проамериканской ориентации. Не успел президент закончить свое выступление, как со стороны прилегающего к общежитию «народного» квартала послышался нарастающий гул. Стало немного страшно — впервые в жизни мы оказались очевидцами безвластия, когда старая власть вроде бы ушла, а новая еще не пришла. Но, к счастью, все обошлось благополучно: толпа прошла мимо общежития, ее путь лежал к президентскому дворцу.

Хорошо известны итоги «шестидневной войны» и последовавшие за ней события, своего рода «перестройка» руководства страной и армией. Другого исхода никто и не ожидал, ибо трудно было представить, как могут воевать не в меру растолстевшие офицеры, с трудом помещавшиеся на задних сидениях просторных американских лимузинов. Многие из них были отправлены после войны на «заслуженный» отдых, как у нас говорят, в места не столь отдаленные. Так или иначе, после «шестидневной войны» строительство вооруженных сил нужно было начинать практически заново.

Почти каждый день в Каир прибывали советники и переводчики. Объектов для работы было так много, а переводчиков так мало, что руководство старалось учитывать личные пожелания. Предлагалась работа в артиллерийских, авиационных, противовоздушных частях, многие из которых располагались в зоне Суэцкого канала. Неожиданно в зал, где шло распределение переводчиков, вошел человек, представился капитаном 1 ранга Дьяченко, и заявил, что штаб флота остро нуждается в переводчиках со знанием арабского языка. Среди вновь прибывших я оказался единственным арабистом, и поэтому спустя несколько минут ехал в Александрию с группой возвращающихся из отпуска советников египетских ВМС. «Тебе здорово повезло, что попал в Александрию — сказал мне Дьяченко — Мы должны были быть на работе еще вчера, но задержались на сутки, потому что пилот только в воздухе обнаружил, что самолет не заправлен горючим, поэтому пришлось возвратиться. Это прекрасный город, и без нас ты бы вряд ли попал туда». До сих пор я с благодарностью вспоминаю неизвестного мне пилота, а заодно и аэродромные службы.

По прибытии в Александрию я был определен на работу в штаб египетских ВМС, сначала в управление боевой подготовки, а затем «передан» в распоряжение советников разведотдела, оперативного управления, и советника начальника штаба. В первый год работы арабистов катастрофически не хватало. До моего приезда почти всю «арабскую» часть нес на себе Юра Азизов (выпускник Бакинского университета). Чуть позже появился Алексей Ершов из МГИМО и приехавший на стажировку студент нашего института Исрафил Ви-килов (ныне посол Азербайджана в Египте).

Много было переводчиков вольнонаемных, т. е. не призванных в армию. Зачастую военные и гражданские переводчики выполняли практически одну и ту же работу, однако военным платили несколько больше, так как последние имели надбавку за воинское звание. В этой связи вспоминается один забавный эпизод. Нас регулярно посещало начальство из Каира, и во время одной из встреч гражданские переводчики спросили, почему военные получают больше, хотя выполняют такую же работу. В ответ на это прибывший начальник объявил, что он готов на месте принять заявления всех желающих поступить на военную службу. Насколько я помню, таких заявлений никто не подал, и вопрос был исчерпан.

Почти все советники, с которыми мне пришлось работать в штабе флота, прошли войну, имели богатый боевой опыт. Советник командующего флотом вице-адмирал Борис Васильевич Сутягин сопровождал конвои в Арктике, советник начальника штаба контрадмирал Евгений Васильевич Левашов «купался» в море, когда был выброшен с корабля взрывной волной; участниками войны были также капитаны 1 ранга Александр Иванович Выжлецов (советник начальника разведотдела), Константин Гилярович Сосновский (советник начальника оперативного управления), Николай Петрович Рыбин (советник начальника управления боевой подготовки). Контр-адмирал Кострицкий С.П. и капитан 1 ранга Кананадзе А.И. имели звезду Героя Советского Союза. Надо сказать, сами они не любили рассказывать о войне, и только посетив свой районный военкомат по окончании службы, я смог узнать, за что они были награждены, увидев их краткие биографии на Доске героев. И я невольно ощутил гордость за то, что знал этих людей и вместе с ними работал.

Когда начиналась моя служба в Египте, обстановка была спокойная, «война на истощение» еще не началась, активные боевые действия не велись, тем не менее работы в штабе хватало, шла интенсивная подготовка документации. Участвуя в переговорах советников с египетскими офицерами, я понял, насколько важную роль играет правильно составленный документ, ибо, если нет порядка в мыслях, не будет порядка и в материальной части. Нет нужды повторять, какая огромная ответственность ложилась на советников штаба по оказанию помощи в планировании крупномасштабных боевых действий, и здесь будет уместно сказать, что благодаря совместной работе советских и египетских штабистов над русским и арабском вариантами боевых документов выявлялись те или иные недостатки, имеющие существенное значение для правильной постановки задачи. Наверное, многие знают, что иностранцы очень часто не могут освоить правильное употребление в русском языке глаголов совершенного и несовершенного вида. Объясняется это тем, что в их языках такое различие отсутствует. Вспоминается, сколько времени приходилось тратить на то, чтобы объяснить египтянам разницу между русскими глаголами «уничтожать» и «уничтожить». Дело в том, что в составляемых на арабском языке боевых приказах употреблялось слово «уничтожение», так что командир, получивший такой приказ, мог «заниматься уничтожением» без особых результатов, но считать свою задачу выполненной. Другой пример: во время одной из бесед советник начальника штаба флота адмирал Е.В.Левашов поинтересовался у своего визави, какие меры принимаются против возможных диверсий противника. Последовал ответ, что усилена охрана важных объектов. Тогда Левашов спросил: «Вам будут противостоять грабители или регулярные воинские формирования?». Ответ был очевиден, поэтому адмирал уточнил, что против вооруженных сил противника организуется не охрана, а оборона, что предполагает проведение совершенно иных мероприятий.

Особо запомнились переговоры, которые вел прибывший из Москвы советник начальника разведки флота капитан 1 ранга И.Засыпкин, сменивший на этой должности капитана 1 ранга А.И.Выжлецова, срок командировки которого окончился. Он выделялся среди советников элегантным внешним видом (очень хорошо сидели на нем популярные в то время финские костюмы). Столь же элегантно он проводил работу с «подсоветными». Знакомство с начальником разведки он начал словами: «Я капитан 1 ранга, «адмирала» мне, наверное уже не получить, но я постараюсь помочь Вам получить это звание». Однажды мне пришлось переводить беседу примерно следующего содержания. «В чем Вы видите задачу начальника разведки? — спросил он египетского офицера. Тот ответил, что его задача состоит в сборе разведывательной информации. Тогда И.Засыпкин задал неожиданный вопрос: «Скажите, мистер Юсри (насколько я помню, так звали начальника разведки), у Вас есть дети?» Тот ответил, что есть сын одиннадцати лет. Тогда Засыпкин сказал: «Он вполне годится на Вашу должность, потому что тоже может собирать сведения о противнике, ваша же задача — планирование разведывательных мероприятий».

В целом между советниками и египетскими военными складывались теплые дружеские отношения. Многие старшие офицеры обучались в Советском Союзе и вспоминали об этом времени с большим удовольствием. Вместе с тем, чем выше был уровень, тем больше требовалось проявлять не только компетентность в морском деле, но и незаурядные дипломатические способности. Естественно, что наибольшая нагрузка в этом плане ложилась на плечи советника командующего флотом, ибо от его деловых и личных взаимоотношений с командующим зависела в конечном счете эффективность работы всей группы советников. У меня создалось впечатление, что самые большие трудности выпали на долю Б.В.Сутягина, когда флотом командовал адмирал Фуад Зикри. Это был аристократ в полном смысле слова и, судя по всему, один из состоятельнейших людей Египта. Если обычным угощением со стороны египетских офицеров во время переговоров были турецкий кофе, чай или какой-нибудь другой (очень приятный) напиток, то Фуад Зикри нередко предлагал своим гостям сигары, к которым наши советники, надо сказать, были непривычны. Лично на меня как изучающего арабский язык огромное впечатление производила его исключительно правильная речь, свидетельствующая о хорошем образовании и воспитании.

Мне казалось, что он весьма болезненно воспринимал замечания, касающиеся недостатков в боевой подготовке флота, и всегда давал понять, что последнее слово остается за ним. Многие предложения наших советников не получили от него «путевки в жизнь». Помню, что адмирал не дал согласие на введение особого оперативного режима в районе Александрии. Ночью море почти до самого горизонта светилось многочисленными огнями рыболовецких судов, и, естественно, среди них легко было «затеряться» любому судну противника. Хотя по какой-то «негласной договоренности» израильтяне не бомбили Александрию, как и египтяне — израильские порты, тем не менее обеспечение безопасности в районе Александрии приобретало особую актуальность в связи с ожидавшимся приходом советских подразделений ПВО и возможным посещением советских атомных подлодок. Наши советники предлагали адмиралу Зикри ввести строгий контроль за выходом судов в море, однако он не согласился, мотивировав свой отказ тем, что рыболовецкие суда должны выходить в море не по расписанию, а когда появляется рыба. Советники же объясняли его отказ тем, что командующий военным флотом был «по совместительству» хозяином и рыболовного. Справедливости ради, надо сказать, немного перефразировав классика советской сатиры, что «рыба в Александрии была», и рыбный базар, располагавшийся прямо на дороге, ведущей к штабу флота, напоминал больше музейную экспозицию диковинных морских животных. «Экономическими причинами» объясняли наши советники и отказ адмирала Зикри обстрелять эксплуатировавшиеся израильтянами нефтяные промыслы на Синае: поговаривали, что он владеет акциями этих нефтяных разработок, которые приносят доход независимо от того, в чьих руках они находятся, ибо право частной собственности — священно. «По своим деньгам не стреляют» — говорили наши советники.

(Позже, в ходе «войны на истощение» он был отправлен в отставку, и на этом посту его сменил адмирал Махмуд Фахми, однако впоследствии, уже при президенте Садате, я узнал из газет, что он снова командовал флотом).

В то время подобные действия (или «бездействие») вызывали со стороны советников резко отрицательную реакцию и даже рассматривались как своего рода саботаж, однако сейчас, по прошествии многих лет, мне кажется, что это было проявлением мудрости египтян, нежеланием подвергать народ излишним трудностям и лишениям.

Что касается простых египтян, рядовых матросов, то они были удивлены отсутствием высокомерия, с которым в недавнем тогда колониальном прошлом европейцы относились к местному населению. Однако случалось и так, что простота и доступность, привычка относится ко всем людям как к равным, получали превратное истолкование. Многие помнят товарный дефицит, царивший у нас в стране в то время, поэтому, естественно, что ширпотреб закупался советскими загранработниками в изрядных количествах. Все это создавало у местного населения впечатление о бедности советских людей, и многие египтяне недоуменно спрашивали: «Зачем вы нам помогаете, если сами бедные».

Недобрую службу сослужил бюрократизм, привычка перестраховываться. Однажды из Каира пришло распоряжение, в котором указывалось, что между советниками и «подсоветными» складываются слишком тесные личные отношения. Обычным делом стало приглашение друг друга в гости, что может способствовать утечке секретной информации, которой многие советники, будучи старшими офицерами, безусловно, владели. Поэтому предлагалось поддерживать сугубо официальные, деловые отношения. Мне представляется, что тем самым была упущена возможность наладить по-настоящему глубокие дружеские отношения, особенно с офицерами среднего звена, ибо высшие офицеры и без того были не слишком склонны к установлению доверительных отношений со своими визави. Вполне возможно, что, если бы «неформальные» отношения развивались и дальше, то не было бы такого резкого охлаждения советско-египетских отношения в последующий период. Не очень разумные распоряжения приходили и в области хозяйственной деятельности, особенно это касалось автотранспорта, о чем, кстати, мы прочли в одном американском журнале («Newsweek» или «Time»). Начальство (из аппарата Главного военного советника в Каире) посчитало, что автомашины советников слишком интенсивно эксплуатируются, имеют большой пробег. Никакие аргументы вроде того, что город Александрия «вытянут» вдоль моря почти на 40 км, не принимались во внимание, и «газики» некоторых советников были поставлены на «козлы», так что старшим офицерам пришлось «кооперироваться», т. е. пользоваться машиной одного, пока другие машины «отдыхали». Создавалось впечатление, что между «каирским» и «александрийским» начальством отношения были весьма прохладные. «Александрийские» советники объясняли это тем, что главный военный советник в Каире и советник командующего флотом имели равные воинские звания (генерал-лейтенант и вице-адмирал), пока главному военному советнику не присвоили чин генерал-полковника.

Были оплошности и в работе наших советников, причем один случай имел трагические последствия. Долгое время слабым звеном египетских ВМС была служба тыла, особую озабоченность вызывали большие сроки и низкое качество ремонта кораблей, причем вызвано это было отнюдь не технической отсталостью ремонтной базы. Надо сказать, что в силу специфики флота — насыщенности сложной техникой — там служила наиболее грамотная (и состоятельная в материальном отношении) часть призываемых в армию египтян. Многие рядовые матросы окончили высшие учебные заведения, имели свой собственный бизнес. Известны случаи, когда советники восхищались усовершенствованиями, особенно в электронной аппаратуре, предлагаемыми египетскими инженерами. Вместе с тем, на недоуменные вопросы наших советников, почему невозможно ремонтировать египетские корабли быстро и качественно, как ремонтируются в тех же Александрийских доках советские корабли, входящие в состав средиземноморской эскадры, следовал ответ, что ремонтом советских кораблей занимается частный сектор, а египетские суда ремонтируются силами флота, то есть государством. Однако, судя по всему, дело обстояло несколько сложнее. По странному стечению обстоятельств нередко затягивался ремонт именно тех кораблей, которые должны были выходить в боевой поход. На одной подводной лодке, назначенной для проведения разведки у берегов Израиля, перед самым окончанием ремонта был обнаружен разбитый перископ. Некоторые египетские офицеры объясняли этот случай перепадом температур на поверхности моря и в глубинах. Тогда был проведен эксперимент: стекло перископа опускали поочередно то в горячую, то в холодную воду — никаких повреждений не возникало. Просто некоторые офицеры не очень торопились выходить в море. Короче говоря, в этом сложном хозяйстве требовалось наведение порядка.

Много сил и времени было потрачено нашими советниками, чтобы подобрать на должность начальника тыла достойную кандидатуру, причем главная трудность состояла в том, что в египетских вооруженных силах была принята такая система продвижения кадров, когда повышение в должности осуществлялось согласно списку очередности, в который заносилось имя офицера при окончании им военного учебного заведения, при этом учитывалась успеваемость и прочие заслуги или прегрешения (так, одним из видов наказания могло стать перемещение в этом списке назад на несколько позиций, в то время как обратное, насколько мне известно, не практиковалось). По всей видимости, система не такая уж плохая, поскольку ставит определенные преграды на пути «блата», однако в данном случае она тормозила дело, поскольку впереди этого офицера по списку числилось еще несколько человек, непригодных для этой работы, так что какое-то время было потеряно, пока одним не подобрали должности повыше, а других не отправили в отставку. Наконец, все препятствия были преодолены, и к общему удовлетворению бригадный адмирал Али Осман [за точность имени не ручаюсь, но помнится, что в это время в арабских кинотеатрах показывали фильм «Могучий Осман», и его арабские сослуживцы — некоторые шутя, а некоторые и с завистью — называли его этим прозвищем] занял кабинет начальника тыла. Надо сказать, что это и в самом деле был могучий Осман — веселый человек незаурядной физической силы.

В конце зимы или ранней весной 1970 г. должен был состояться разбор одного из совместных советско-египетских учений на Средиземном море. Было известно, что разбор состоится на борту советского крейсера, бросившего якорь в нескольких милях от Александрии, т. е. почти в открытом море. Однако по неизвестным причинам дежурный советник назвал египтянам совершенно другое место проведения этого мероприятия, вследствие чего часть египетской делегации отплыла с нами (на большом буксире), а другая, в том числе и адмирал Осман, опаздывала. В это время довольно сильно штормило — около 3–4 баллов — однако тяжелый крейсер оставался почти неподвижным, в то время как наш буксир изрядно раскачивало, так что высадиться на крейсер было весьма сложно.

Разбор учений шел полным ходом, когда объявили, что к крейсеру швартуется египетский торпедный катер, на котором прибыл начальник тыла, однако через несколько минут сообщили, что высадка на крейсер не удалась, и без объяснения причин катер повернул к берегу. Вскоре, еще до окончания разбора, стало известно, что адмирал Осман получил тяжелую травму — во время перехода с катера на крейсер он был зажат между бортом крейсера и трубой торпедного аппарата качающегося катера. Как сейчас помню слова адмирала Левашова, ставшего очевидцем этой трагедии: «Надо было прыгать через торпедный аппарат, а он понадеялся на свою физическую силу, и решил отжать катер, упершись руками в борт крейсера. Но разве отожмешь 75 тонн! Как только его придавило, море, словно удовлетворившись очередной жертвой, сразу успокоилось. Египтяне надеялись, что, может быть, все обойдется, но, когда я увидел лицо адмирала Османа, я сказал им, что видел много смертей, и это — конец». В тот же день адмирал Осман скончался.

Начавшаяся «война на истощение» потребовала участия в боевых действиях и флота, хотя, насколько мне известно, ему отводилась довольно скромная роль, поскольку, с одной стороны, не было полноценного морского противника, а с другой, — исход войны решался на суше и в воздухе, и основным противником египетских ВМС была, конечно, авиация. При этом складывалась довольно любопытная картина: наиболее активно египетские ВМС действовали на Средиземном море, а израильская авиация отвечала ударами по красноморской флотилии. Хорошо известен бой египетских ракетных катеров с израильским эсминцем «Эйлат» 1967 г. В здании штаба флота было развернуто нечто вроде экспозиции, где было выставлено все, что удалось подобрать на месте гибели этого эсминца (мне почему-то запомнилась телефонная трубка с надписью «Rapid») в том числе и остатки корпуса потопившей его ракеты. Эффективность действий ракетных катеров подтверждалась неоднократно. Уже в ходе «войны на истощение» египетские ракетные катера потопили крупное судно, оказавшееся мощным постановщиком помех, поскольку с его гибелью исчезли многие помехи на радарах египетских средств ПВО. Весьма показательно, что лишь спустя несколько дней в израильской прессе появилось сообщение, что египтяне потопили рыболовецкий траулер.

Широкую известность получил рейд египетских эсминцев к побережью Синая с целью нанесения удара по складам и позициям израильтян, о чем писал в своих воспоминаниях адмирал В.И.Зуб, бывший тогда советником командира бригады эсминцев и лично участвовавший в этом походе. Это был, безусловно, крупный успех египетских ВМС. Израильтяне действительно были застигнуты врасплох и поначалу решили, что на их территории действуют диверсионные группы. Однако довольно быстро был обнаружен подлинный источник «беспокойства», и в воздух поднялась авиация. Эсминцы были обнаружены и атакованы. В штабе флота считали, что ни один корабль не был потерян (хотя среди экипажей были раненые), благодаря тому, что самолеты не были подготовлены для уничтожения морских целей, т. е. они несли «сухопутный» боезапас. В противном случае можно было ожидать весьма серьезных неприятностей.

Наши советники убеждали арабов, что не следует переоценивать силу авиации, поскольку у корабля больше средств уничтожить самолет, чем у самолета — корабль. К сожалению, на практике обстоятельства складывались не всегда благоприятно. Буквально через несколько дней после очередной беседы на эту тему на Красном море в течение считанных минут было потоплено два торпедных катера, которых израильская авиация «поймала» на узком фарватере, где они были лишены возможности маневрировать. Кроме того, как выяснилось, нередко экипажи не могли вести визуальное наблюдение, поскольку у них не было темных очков или затемненных стекол, в то время как самолеты заходили в атаку обычно со стороны солнца.

Прямо в гавани Порт-Суэца был потоплен тральщик. Когда пришло сообщение о налете, на командном пункте ВМФ находились Со-сновский К.Г. (советник начальника оперативного управления), А.И.Выжлецов (советник начальника разведотдела) и Н.П.Рыбин (советник начальника управления боевой подготовки). Долгое время никаких сообщений о ходе боя не поступало, хотя в Суэц можно было позвонить по телефону. «Почему нет связи», — недоумевал К.Г. Соснов-ский. «А ты вспомни войну, — отвечал ему А.И.Выжлецов, — Тогда тоже ни от кого никаких сведений не поступало!». Через несколько часов связь все же появилась, и мы с грустью узнали, что тральщик, несмотря на отчаянное сопротивление в течение нескольких часов, был потоплен. «Что будем докладывать в Москву?» Египтяне говорили, что тральщик умело маневрировал, резко менял скорость и как будто даже сбил самолет. Поначалу собирались доложить со всеми подробностями, стали составлять донесение, но тут Н.П. Рыбин сказал: «Какое там к черту маневрирование! У него максимальная скорость всего 14 узлов. Так и доложим: устроили над ним «карусель» и потопили».

Поистине шоком стала гибель нескольких кораблей, насколько я помню, в порту Сафага, перед самым отходом в Порт Судан, где они должны были укрыться от налетов авиации. Вопреки всем правилам корабли стояли у причала борт к борту. Неизвестно откуда по радио поступила команда выключить радары. Через несколько минут начался налет…

Правда, были крупные победы и на Красном море. Долгое время штаб флота находился в постоянном напряжении, ожидая высадку крупного морского десанта, на что указывало прибытие на базу Шарм аш-Шейх (расположенной в самой южной точке Синайского полуострова) большого десантного корабля «Бир Шева». Наши советники рекомендовали организовать широкомасштабные боевые действия, чтобы продемонстрировать противнику способность проводить крупные «силовые» акций. У египтян на этот счет было свое мнение. И однажды египетским морским рейнджерам (боевым пловцам) удалось прямо в порту (по-моему, в самом Шарм аш-Шейхе) подорвать этот корабль и тем самым сразу разрядить обстановку на этом направлении. Насколько мне помнится, рейнджеры составляли совершенно секретное подразделение ВМС Египта, куда доступ был закрыт даже нашим советникам. Иногда они появлялись в штабе флота, рассказывали о том, что происходит на Синае, и при этом обращали внимание на то, что вести разведку там очень тяжело, поскольку местные бедуины сообщают израильтянам о появлении чужих на своей территории.

Бывали и досадные потери, причиной которых были неумелые действия экипажей. Однажды торпедный катер занимался постановкой мин в сильный шторм на небольшой, предельно допустимой глубине (около двадцати метров). Когда мина была уже на дне, из-за отхода волны слой воды оказался менее двадцати метров, произошел взрыв, и катер лишился кормы. На разборе Е.В.Левашов поинтересовался, какой смысл было ставить мины на такой глубине? Ответ: Хотели подорвать десантный корабль почти у берега, где мин обычно не ожидают. Е.В.Левашов: в этом случае противнику не останется ничего другого как высаживаться и драться. Совершенно нелепо выбыл из состава новенький тральщик, буквально за неделю до того переданный сдаточным экипажем. Во время учения, в ходе которого отрабатывалась задача «борьба за живучесть», в камбузе загорелась электроплита, и командир принял решение отключить электроэнергию, вследствие чего корабль оказался лишенным средств тушения и в буквальном смысле выгорал в течение нескольких часов. Адмирал Е.В.Левашов решил разобраться в случившемся на месте, и мы отправились в порт. Обгоревший тральщик стоял у причала, шла разгрузка боезапаса. Когда адмирал увидел, как матросы лихо швыряют через борт ленты с 30-и миллиметровыми снарядами, он немного задумался, а потом как бы про себя произнес: «Сейчас здесь будет катастрофа», и быстро отправился на поиски находившегося в порту адмирала Попова, советника зам. командующего флотом по тылу.

Бывали, правда случаи, что «Бог миловал». Вспоминаю, как на сыром причале лежал поврежденный кабель высокого напряжения, из которого в буквальном смысле сыпались искры. Рядом сновали матросы, многие из которых были босиком. «Вот что значит — верить в Аллаха», — пошутил один из наших специалистов, — «У нас бы давно кого-нибудь убило, а они ходят босиком и хоть бы что».

Нет необходимости говорить, какое внимание уделялось в Советской Армии политико-моральному состоянию войск. Когда же наши советники обратили внимание египтян на этот вопрос, то выяснилось, что в египетских вооруженных силах отсутствует специальное подразделение, которое должно заниматься политико-воспитательной работой. Египтяне также ощущали необходимость создания такого подразделения, и через некоторое время при штабе флота появился «Отдел моральной ориентации». Одним из первых его мероприятий стало проведение открытого опроса личного состава на предмет «ненависти к врагу». Результаты оказались весьма неожиданными, и потому они стали предметом специального обсуждения. Около 40 % процентов опрошенных открыто признавали, что они не испытывают «ненависти к врагу». Наши советники спросили командующего флотом адмирала Махмуда Фахми, чем можно объяснить этот факт, на что тот ответил, что в стране жило и продолжает жить много евреев, между ними и арабами всегда были нормальные отношения.

Иногда чувствовалась некоторая подавленность, даже обреченность, неверие в свои силы. «Я знаю, какие евреи хитрые, потому что у меня есть родственники-евреи», — говорил в беседе с адмиралом Левашовым один египетский офицер (как мне помнится, сотрудник разведотдела). «Ничего, — подбодрил его Левашов — Мы пришлем вам наших советских евреев, они вам помогут».

В самом конце 1969 г. в газетах появилось сообщение, что из французского порта Шербура угнано несколько ракетных катеров, построенных по заказу Израиля, но задержанных там, поскольку французское правительство ввело эмбарго на поставку оружия участникам ближневосточного конфликта. Вместе с тем, было непонятно, каким образом катера смогли беспрепятственно пройти Гибралтар и почему они не были перехвачены французскими ВМС в Средиземном море и т. д. Предварительные расчеты показывали, что у египтян было достаточно времени для перехвата. Поскольку они не были вооружены, то наши советники предлагали захватить их в качестве трофея. Насколько я помню, первым рубежом перехвата был определен Тунисский пролив, куда был срочно послан эсминец и еще несколько судов, замаскированных под гражданские. Однако не успели они дойти до места предполагаемого перехвата, как выяснилось, что в паровой котел эсминца стала поступать соленая морская вода (вместо опресненной), и его срочно нужно было возвращать на базу и ставить на длительный ремонт. Оставался еще один шанс, а именно — выслать на перехват ракетные катера, базирующиеся в Порт-Саиде. Хорошо помню, что этот вопрос обсуждался у командующего флотом в первой половине дня в обстановке строгой секретности. Но не зря английские генералы Александер и Монтгомери, воевавшие с итальянцами и немцами в Северной Африке, при планировании операций исходили из того, что в Каире (и, как выяснилось, в Александрии) секреты держатся 5 часов. Вечером того же дня, мы с приятелем отправились на базар — это был самый канун Нового, 1970 года — и своими ушами слышали, как один мясник говорил другому, что навстречу израильским катерам из Порт-Саида посланы египетские. В тот же вечер мы узнали из выпуска новостей, что катера прибыли в израильский порт Хайфа, и, таким образом, операция по перехвату не состоялась. Столь неожиданно быстрый переход объясняли впоследствии тем, что в этот период дует сильный западный ветер, волна била в корму израильским катерам, поэтому их реальная скорость составила примерно 24 узла, а не 18, как предполагалось.

Когда вспоминаешь Александрию того времени, нельзя не сказать доброго слова о Советской средиземноморской эскадре, где советские люди были всегда желанными гостями. Мы, «старожилы Александрии», в свою очередь рады были показать нашим морякам этот замечательный город, сохранивший следы разных эпох и цивилизаций. Хорошо помню, с какой радостью мы узнали однажды, что на одном из кораблей эскадры в Александрию прибыли бывшие советники Малкин и Тюник, которым египетские моряки устроили теплый прием. Надо сказать, что на зависть соотечественникам, работавшим в других городах, нам не приходилось скучать по черному хлебу, селедке и прочим традиционным деликатесам, поскольку на кораблях выпекали такой вкусный хлеб, который не найти ни в одной городской булочной. И среди египетских офицеров этот хлеб считался лучшим подарком. Посещая корабли, невольно приходили на память слова одного из героев Ж.Верна, что «моря не разъединяют, а соединяют материки и народы». Некоторые советники отправляли домой весьма крупные посылки, пользуясь тем, что военные корабли не подвергались таможенному досмотру.

По-разному сложилась дальнейшая судьба советников и переводчиков. После смерти президента Г.А. Насера большая часть советских военных специалистов покинула Египет, соответственно образовался и избыток переводческих кадров, так, мой приятель Ю. Азизов из Баку стал преподавать слесарное дело, хотя москвичам, конечно, было найти работу намного легче. Несмотря на разницу в возрасте между советниками и переводчиками складывались очень теплые дружеские отношения. С большой благодарностью до сих пор вспоминаю прекрасного специалиста своего дела, отвечавшего за снабжение топливом средиземноморской эскадры, участника битвы на Курской дуге Муравьева Петра Васильевича и его жену Нину Михайловну, окруживших меня поистине родительской заботой. Насколько мне известно, многие, особенно молодые офицеры, успешно продолжили службу на Родине. Замечательный спортсмен Валентин» Иванов, выступавший в спарринге с легендарным боксером Валерием Попенченко, стал командиром атомной подлодки. Были, к сожалению, и другие примеры. Сменивший Б.В. Сутягина на посту советника командующего флотом молодой адмирал Голото говорил, что после всей нервотрепки, которую он пережил в последние месяцы службы в Египте, он мечтал бы устроиться на спокойную должность военпреда на Николаевском судостроительном заводе. Конечно, в работе советников были недостатки, и весьма серьезные, однако представляется, что в отношении многих из них была допущена несправедливость, ибо они делали все, что было в их силах. Их можно упрекнуть в «недипломатичности», порой в излишней жесткости и даже грубости, но не в отсутствии компетентности или недобросовестности.