Глава 44 МАДЕМУАЗЕЛЬ НИНОН (1787)

Глава 44

МАДЕМУАЗЕЛЬ НИНОН (1787)

Однажды у дверей особняка голландских послов появилась некая дама и сказала, что хочет повидать Бомарше. Хотя имя посетительницы, назвавшейся г-жой Уре де Ламарине, было ему незнакомо, он приказал провести ее к себе: и вот в его гостиную вошла женщина лет тридцати со светло-каштановыми волосами, голубыми глазами и живым взглядом. Чистый лоб и прямой нос, наводившие на мысль о древнегреческих статуях, позволяли предположить, что она уроженка Средиземноморья. Ее небольшой рот с довольно тонкими губами, с которых не сходила прелестная улыбка, стройная и грациозная шея и восхитительная грудь были живой иллюстрацией фразы знаменитого скульптора: «Она слишком хорошенькая, чтобы называться красавицей». Нет никаких сомнений в том, что это создание приковывало к себе мужские взгляды. Знавшие ее уверяли, что душа ее была столь же прекрасна, как и тело. Она отличалась умом, рассудительностью и твердым характером; была образована, умела мило поддержать беседу, и речь ее была презабавна.

Уверенная в своей красоте (если судить по тому, как она сама описала себя в письме от 30 жерминаля IV года, то она была вылитой г-жой Дюбарри) и своих умственных способностях, Амелия Уре де Ламарине не слишком следила за модой, а некоторая небрежность в одежде придавала ей еще больший шарм.

Нам неизвестны подробности их первой встречи, на самом же деле они уже давно были знакомы. Возможно, чтобы объяснить свое вторжение в его дом, посетительница просто сказала: «Бывшая Нинон», а если Пьер Огюстен сразу не понял ее, добавила: «Нинон из Экс-ан-Прованса». Этого уточнения должно было хватить, чтобы оживить его воспоминания. Действительно, после процесса в парламенте Прованса, когда он окончательно выиграл тяжбу с графом де Лаблашем, Бомарше получил множество писем от женщин, одно из которых настолько поразило его, что он вступил в переписку с его отправительницей. Эпистолярный роман начался вот с этого послания, написанного в Эксе 1 декабря 1778 года:

«Сударь,

юная особа, изнемогающая от тяжести своего горя, ищет вашего участия. Ваши душевные качества, известные ей, служат ей порукой в том, что вы не осудите шаг, на который она осмелилась и который показался бы безрассудным, обратись она к кому-то другому, а не к вам… Я чувствую к вам какое-то необыкновенное доверие. Вам не стоит на это обижаться, мое сердце велит мне поступать так, как оно мне подсказывает. Оно говорит, что вы не откажете мне в помощи. Да, вы поможете мне, вы поддержите оскорбленную невинность, ведь у вас слава именно такого человека. Меня оставил мужчина, ради которого я пожертвовала своей честью; я оказалась жертвой соблазна, но отнюдь не предавалась греху. Плача, но не краснея, я признаю, что отдалась любви — чувству, а не пороку и распутству, которые стали обычным делом в наш распущенный век. Даже в объятиях своего возлюбленного я сожалела о содеянном. Но чем больше я оплакивала свою мучительную жертву, тем больше верила в то, что достойна уважения за совершенный поступок. Да, я осмеливаюсь говорить это, поскольку, даже предаваясь любви, сохранила чистоту своего сердца».

Эта незнакомка, зачитывавшаяся, видимо, «Новой Элоизой», чем-то напоминала Евгению, героиню первой пьесы Бомарше. Со все возрастающим интересом он продолжал читать письмо, в котором ему стремились доказать с помощью довольно откровенных подробностей, что чем больше влюбленная женщина отдавалась чувственному наслаждению, тем чище становилось ее сердце.

«Я долго боролась, — писала та, что назвалась Нинон, — но не смогла справиться с собой. Горькая утрата, постигшая меня, произошла пять лет назад. В течение пяти лет не видеть человека, которого обожаешь — это противоестественно. Я пользовалась уважением окружающих, но он лишил меня его. Мне всего семнадцать лет, а у меня уже загубленная репутация. Имея чистое сердце и честные помыслы, я буду всеми презираема. Я не могу смириться с этой мыслью, она убивает меня и лишает надежды. Нет, я не хочу быть жертвой обманщика, который оказался настолько подлым, что позволил себе растоптать такую любовь. Неблагодарный! Двенадцатилетней девочкой я влюбилась в него. Я его обожала. Я готова была отдать всю свою кровь до последней капли, лишь бы доставить ему удовольствие. Увы! Я чувствую, что он все еще очень дорог мне. Я не могу без него жить. Он должен стать моим супругом, и он им станет. Если бы я была свободной, я бы уже в этот момент находилась у подножия трона. Моя юность, мои несчастья, моя наружность — отнюдь не безобразная — все это вызвало бы участие ко мне, но, будучи, с позволения сказать, пленницей моих отца и матери, которые не спускают с меня глаз, я ничего не могу предпринять без их на то согласия. Боже сохрани меня от того, чтобы они узнали о моем любовном приключении! Тогда я погибла… Сударь! Помогите мне, протяните великодушно мне вашу руку, дайте надежду и утешение моей страдающей душе!.. Если вы соблаговолите помочь мне, я отдам вам все… Не покидайте меня, вручаю вам свою судьбу… Лишь вы один можете скрасить мое существование, которое опостылело мне из-за моих страданий. Если вы окажете мне милость и ответите на мое письмо, будьте любезны направить его г-ну Виталису, проживающему в Эксе на улице Гранд-Орлож, с пометкой: для мадемуазель Нинон».

Когда это необычное письмо попало в руки Бомарше, он буквально разрывался между своей деятельностью арматора, решением политических проблем, редактированием «Женитьбы Фигаро», зашитой прав драматургов и покупкой рукописей Вольтера, тем не менее он взялся за перо и 19 декабря 1778 года написал ответ:

«Если вы, юная незнакомка, сами написали письмо, которое я от вас получил, то следует признать, что вы столь же умны, сколь чувствительны; вы очень хорошо описали ваше несчастное состояние, но недостаточно ясно выразились насчет того, какую помощь ждете от меня… Давайте посмотрим, чем я могу вам услужить. Полупризнание ни к чему не ведет, а знание истинных обстоятельств грехопадения неопытного существа могло бы подсказать мне способ уничтожить препятствия, не позволяющие возлюбленному быть рядом со столь очаровательной девушкой. Но хочу вам напомнить, что, требуя от меня сохранения тайны, вы ничего еще мне не открыли. Если вы искренне считаете меня порядочным человеком, на чью помощь можно рассчитывать, то должны без колебаний назвать мне ваше имя, имя вашего возлюбленного, сообщить, какое положение оба вы занимаете в обществе, рассказать о характере вашего избранника и его намерениях, а также прояснить вопрос о вашем имущественном положении, разница в коем, по-видимому, является причиной того, что он не может быть вместе с той, кого соблазнил… Добродетель заключается не в том, чтобы расточать любовь на недостойный объект, а в том, чтобы победить в себе любовь к недостойному объекту. Что до остального, то я могу лишь повторить слова обычных наставлений в применении к вашей частной беде, подробности каковой мне неизвестны. Возможно, что именно ваша неосмотрительность станет залогом вашего будущего счастья. Ваш недостойный возлюбленный никогда не сможет воспользоваться тем, что вы проявили когда-то слабость. Забудьте его, моя прекрасная клиентка, и пусть этот горький опыт поможет вам избежать других подобных соблазнов. Но если ваше сердечко, остающееся в плену столь притягательного для вас прошлого, не готово последовать моему жестокому совету, откройте мне его до конца, и тогда, обдумав все детали, я посмотрю, смогу ли я чем-то утешить вас и посоветовать что-то полезное и приятное для вас…»

Мадемуазель Нинон ничего и не просила, кроме советов. В целой серии писем она сообщила и свое имя, и имя своего соблазнителя, а также со странной смесью наивности и искушенности описала все перипетии своего любовного романа. Переписка их прервалась с началом Франко-английской войны, объявленной в 1778 году, поскольку Бомарше оказался настолько занят, что уже не мог найти времени отвечать этой беззастенчивой Нинон, но письма ее он сохранил, сложив в папку с пометкой: «Письма Нинон или дело юной незнакомки».

И вот героиня этого эпистолярного романа стояла перед ним: прекрасная, улыбающаяся, соблазнительная. С юных лет посвященная в тайны любви, а ныне уже порочная и сластолюбивая, эта женщина в полном расцвете красоты выставила напоказ все свои прелести в гостиной особняка голландских послов.

И если экс-Нинон, памятуя об участии, что проявил к ней Бомарше в 1778 году, возможно, пришла к нему всего лишь затем, чтобы получить некоторую помощь в виде протекции для брата и финансовой поддержки для матери, то пятидесятипятилетний мужчина, совсем недавно узаконивший наконец свой брак, вдруг вновь ощутил себя покорителем женщин и почуял близость нового любовного приключения: он воспылал желанием к этой Нинон, чье раннее грехопадение разожгло когда-то его любопытство, и она, будучи женщиной доступной, почти сразу же отдалась ему.

Пойдя на поводу у чувственности, неожиданно проснувшейся в тот самый момент, когда его мастерство блестящего полемиста заметно поблекло, Бомарше повторил ошибку тех мужчин, которые считают себя молодыми до тех пор, пока способны загораться от любви. Дошедшие до нас фрагменты переписки рассказывают о первой вспышке этой страсти, которая не оставит его до самой смерти:

«Я не хочу вас больше видеть, вы поджигательница сердец. Вчера, когда мы расстались, мне казалось, что я весь осыпан раскаленными углями. Мои бедные губы, о Боже, они только попытались прижаться к вашим губам и запылали, будто снедаемые огнем и жаром… Нет, нет, я не хочу больше видеть вас; не хочу, чтобы ваше дыхание раздувало пламя в моей груди. Я счастлив, холоден, спокоен. Да что вы могли бы мне предложить? Наслаждение? Такого рода наслаждений я больше не хочу. Я решительно отказался от вашего пола, он больше ничего не будет для меня значить…»

Но спустя несколько дней он писал:

«Вы предлагаете мне дружбу, но поздно, дорогое дитя, я уже не могу подарить вам такую простую вещь. Я люблю вас, несчастная женщина, так люблю, что сам удивляюсь! Я испытываю то, что никогда прежде не испытывал! Неужто вы красивее и духовнее всех тех женщин, которых я знал до сих пор?

…Этой ночью я думал, что было бы большим счастьем, если б я мог в охватившем меня бешенстве слиться с вами, проглотить вас живьем. „Ее руки покоились бы тогда в моих руках, думал я, ее тело — в моем теле. Кровь из сердца уходила бы не в артерию, а в ее сердце, а из ее сердца снова в мое. Кто бы мог догадаться, что она во мне? Всем бы казалось, что я дремлю, а внутренне мы бы все время болтали“. И тысяча столь же невероятных идей питали мое безумие.

Как видите, сердце мое, теперь вы не можете хотеть со мной встретиться. Моя любовь особого закала: чтобы что-то могло быть между нами, надо, чтобы вы меня любили, а я, оценивая себя по справедливости, понимаю, что вы меня любить не можете… Поскольку я уже вышел из того возраста, когда нравишься женщинам, я должен бежать от несчастья любить. Надеюсь, что все это постепенно успокоится, если только я не буду вас видеть.

О, госпожа моя, я оскорбил ваши губы, поскольку коснулся их и не умер.

Женщина, верни мне душу, которую ты у меня отняла, или дай мне другую взамен!»

Даже сделав скидку на то, что Бомарше обожал разыгрывать комедию, все же следует, наверное, признать, что влечение их было взаимным. Амелия Уре де Ламарине, провинциалка, только открывавшая для себя парижское общество, возможно, считала, что самый короткий путь к знакомству со знаменитым мужчиной лежит через его постель. А Пьер Огюстен, которому новые семейные узы, видимо, уже стали казаться путами, с радостью бросился в омут любовного романа.

Эта связь, последняя в жизни нашего героя, сыграет двоякую роль в оставшиеся на его долю годы. В минуту опасности эта немного сумасшедшая любовница пойдет даже на то, что своим телом заплатит за свободу возлюбленного, чуть было не погибшего в водовороте революционных потрясений.

При всем при том излишне темпераментной Амелии Уре де Ламарине, по всей видимости, было мало тех любовных утех, что ей мог дать стареющий Бомарше; ее письма к молодому любовнику не оставляют никаких сомнений на этот счет.

И наконец следует заметить, что если в последние годы жизни связь с пылкой женщиной, находившейся в самом расцвете сил, сократила дни шестидесятилетнего любовника, то и появление г-жи Уре де Ламарине в его жизни стало для Бомарше началом новой полосы драматических событий — он оказался втянутым в очередной скандальный процесс.