Глава 10 ДЕЛО КЛАВИХО И ЗНАКОМСТВО С ИСПАНИЕЙ (1764)

Глава 10

ДЕЛО КЛАВИХО И ЗНАКОМСТВО С ИСПАНИЕЙ (1764)

Театральные персонажи Бомарше: Фигаро, Альмавива, Бартоло, Базиль — из-за своих имен, костюмов и андалусского антуража сразу же наводят на мысль об Испании, хотя на самом деле по манере поведения и выражению чувств они могли бы принадлежать к любой национальности, по культуре они явно европейцы, а остроумие и образ мыслей у них французские. Керубино, Фигаро, граф Альмавива — это разные лица самого Бомарше, а интрига «Севильского цирюльника» — не более чем искусное переложение «Школы жен», перенесенной на испанскую почву. Чете Альмавива пытались найти французских прототипов, среди них называли без каких-либо на то веских оснований супругов Аржансон из Орма и Шуазель из Шантелу. Испания была выбрана автором в качестве места действия его пьесы, дабы избежать лишних сопоставлений с французской действительностью и придирок цензоров, и еще потому, что полное приключений путешествие в эту солнечную страну, где он пробыл с апреля 1764 по март 1765 года, оставило глубокий след в его душе.

В 1774 году Бомарше поведал об этом в «Четвертом мемуаре против Гёзмана», но рассказ его был далеко не полным и весьма пристрастным, хотя и блестяще изложенным. Испанское приключение Бомарше вдохновило Гёте на создание драмы «Клавиго».

Дело Клавихо, ставшее поводом для поездки в Испанию, было далеко не единственной ее целью, но прояснить все перипетии этого путешествия совершенно невозможно, поскольку Бомарше умудрялся очень искусно вносить путаницу в изложение событий, дабы скрыть в том числе и неблаговидные дела. Но предоставим слово самому главному герою этой истории, чтобы вывести на сцену прочих ее участников, ибо другого источника у нас нет:

«Две из моих пяти сестер в ранней юности были отданы отцом на воспитание одному из его испанских компаньонов; у меня о них осталось лишь смутное и теплое воспоминание, изредка оживляемое их письмами.

В феврале 1764 года отец получил от старшей дочери исполненное горечи письмо. Вот его содержание:

„Мою сестру оскорбил человек, столь же известный, сколь и опасный. Два раза, когда он уже должен был жениться на ней, он изменял своему слову и внезапно исчезал, не считая даже нужным извиниться за свое поведение. Это так подействовало на мою оскорбленную сестру, что она смертельно заболела, и, судя по всему, нам едва ли удастся спасти ее. Силы ее совсем иссякли, вот уже десять дней как она не произносит ни слова.

Из-за позора, обрушившегося на нас в связи с этим происшествием, мы ведем очень замкнутый образ жизни. Я плачу дни и ночи напролет и осыпаю бедняжку словами утешения, которые не могут успокоить меня самое.

Весь Мадрид знает, что поведение моей сестры безупречно.

Если брат располагает достаточным влиянием и может похлопотать за нас перед французским послом, то он возьмет нас под свое покровительство, и его расположение к нам сразу пресечет зло, причиненное нам коварным человеком, его поступками и его угрозами“.

Отец приехал в Версаль и, рыдая, передал мне письмо дочери. „Подумайте, сын мой, что вы можете сделать для этих двух несчастных; ведь они такие же сестры вам, как и остальные“.

Я тоже был взволнован ужасным положением сестры. „Увы, отец, — сказал я, — какого рода поддержку могу я получить для них? О чем, собственно, я должен просить? Кто знает, не дали ли они повода для этого оскорбления каким-нибудь проступком, который скрывают от нас?“ — „Я забыл, — сказал отец, — показать вам несколько писем нашего посла к вашей старшей сестре, свидетельствующих о его глубоком уважении к моим дочерям“.

Я прочел эти письма и успокоился; а фраза „ведь они такие же сестры вам, как и остальные“ поразила меня до глубины души. „Не плачьте, — сказал я отцу, — я принял решение, которое, быть может, удивит вас, но мне оно кажется наиболее правильным и наиболее разумным. Старшая сестра называет в своем письме фамилии многих уважаемых лиц, которые, по ее словам, могут засвидетельствовать ее брату в Париже благонравие и добродетельность младшей сестры. Я отправлюсь к ним, и если их отзывы будут столь же хороши, как отзыв господина французского посла, я попрошу отпуск, отправлюсь туда и, взяв себе в советники только благоразумие и братские чувства, отомщу за них предателю или привезу сестер в Париж, и они будут жить вместе с вами на мои скромные средства“.

Успех расследований распалил мое сердце. Без дальнейших проволочек я вернулся в Версаль к моим августейшим покровительницам и сообщил им, что печальное и неотложное дело требует моего присутствия в Мадриде и я вынужден на время прервать свои служебные обязанности. Изумленные столь внезапным отъездом, они, по доброте своей, достойной преклонения, пожелали узнать, что за новая беда стряслась со мной. Я показал письмо старшей сестры. „Поезжайте и будьте осторожны, — ласково напутствовали меня принцессы. — Вы задумали доброе дело и, несомненно, получите поддержку в Испании, если будете вести себя разумно“.

Вскоре мои приготовления были закончены. Я боялся, что опоздаю и не успею спасти бедную сестру. В благодарность за четыре года моих неусыпных забот об их развлечениях принцессы щедро вознаградили меня, снабдив солиднейшими рекомендациями к нашему послу.

Перед отъездом мне поручили вести в Испании переговоры об одном весьма важном для французской коммерции деле. Г-н Дюверне, зная о причине моего путешествия и растроганный этим, обнял меня и сказал: „Поезжайте, сын мой, спасите жизнь сестры. Что касается порученного вам дела, то если вы захотите принять в нем участие, не забывайте: я — ваша опора. Я обещал это при свидетелях королевской семье и никогда не нарушу столь священного обязательства. Рассчитываю в этом деле на вашу прозорливость; вот вам векселя на предъявителя на двести тысяч франков; я даю их, дабы усилить ваш престиж столь большой кредитоспособностью“.

Я выезжаю и дни и ночи мчусь по дороге из Парижа в Мадрид… куда прибыл 18 мая 1764 года, в одиннадцать часов утра…»

Таково начало повествования, приведшего в восторг всю Европу, и самого Вольтера в том числе, и ставшего источником вдохновения для Гёте. Однако следует воспринимать весьма критически этот рассказ, включенный Бомарше в свой мемуар умышленно, с единственной целью: доказать, что он располагал влиятельными связями при дворе, что Пари-Дюверне предоставлял ему огромные кредиты и что, будучи прекрасным сыном, он был преданным братом. Мы предостерегаем читателя от того, чтобы он принимал на веру все утверждения Бомарше, а сами, пересказывая эту историю, постараемся быть максимально осторожными и будем опираться и на другие источники.

Итак, что же представляли собой две сестры Пьера Огюстена, к тому времени прожившие в Мадриде уже более пятнадцати лет? Старшая, Мария Жозефа, супруга Луи Гильбера, вряд ли была счастлива в браке. Ее муж, рассчитывавший сколотить в Испании состояние, обманулся в своих надеждах и жил исключительно за счет разного рода махинаций. Среди них, скорее всего, были и неоплаченные счета папаши Карона: его малоразборчивый в средствах зять вполне мог присвоить себе деньги, которые передали ему заказчики за часы. Что же касается несчастной жертвы бессовестного соблазнителя Клавихо, то этой барышне по имени Мария Луиза, или просто Лизетта, было тогда тридцать четыре года, то есть она была отнюдь не юной девицей. Даме этого возраста пора бы расстаться с иллюзиями.

Если Лизетта действительно оказалась в смертельной опасности, то следовало немедленно броситься ей на помощь. Объяснение между Кароном-отцом и его сыном состоялось в феврале 1764 года. Чтобы добраться из Парижа в Мадрид, требовалось около двенадцати дней, так что к концу февраля или, при неблагоприятной погоде, к началу марта Бомарше мог уже оказаться на месте событий, но прошло целых два месяца, прежде чем он отправился в путь, правда, времени даром он не терял. Пьер Огюстен не только попросил отца составить список его испанских должников, но и подробно обсудил с Пари-Дюверне перспективы экономического сотрудничества с Испанией: тот считал, что передача этой стране по Парижскому договору 1763 года Луизианы в качестве компенсации за потерю Флориды открывает большие возможности, ведь на этой территории Лоу в свое время заложил основы процветания Индийской компании. Характер планируемых операций был далек от благородства: речь, в частности, шла о поставке испанским колонистам Луизианы черных рабов. Эта торговля живым товаром никоим образом не компрометировала дворянского звания, как и другие подобные занятия: примерно в то же время один дворянин из Бретани, некто де Шатобриан, сколотил себе огромное состояние на нелегальной торговле эбеновым деревом, что позволило ему приобрести средневековый замок Комбур.

Вполне возможно, что Пари-Дюверне рассчитывал на получение выгодных концессий и для себя лично: Луизиана с ее не освоенными еще обширными территориями и несметными богатствами сулила огромные прибыли. Именно поэтому он дал Бомарше векселя на крупную сумму: они предназначались для покупки благосклонности испанских чиновников.

Это объясняет, почему, вместо того чтобы выехать немедленно, Бомарше покинул Париж лишь 20 апреля. Еще одним поводом для его задержки стала смерть в вербное воскресенье маркизы де Помпадур, призвавшая его в Версаль. Путь от Парижа до Мадрида занял у Бомарше вместо двенадцати дней целый месяц, это могло бы вызвать удивление, если бы не было известно, что он позволял себе длительные остановки, одну из которых сделал в Туре, где у него было назначено любовное свидание.

В Мадриде он сразу же попал в объятья своих сестер, которых с трудом узнал после долгой разлуки. Когда первые излияния чувств остались позади, Бомарше попытался прояснить ситуацию. Во-первых, Лизетта была в полном здравии. Из письма г-жи Гильбер, так взволновавшего обитателей дома номер 26 по улице Конде, следовало, что старая дева гораздо больше страдала от жестокого гриппа, нежели от тоски. Мадридский врач прописал ей отвар, при приготовлении которого помимо лекарственных трав использовал креветки, говядину и мак, и эта микстура быстро поставила на ноги брошенную невесту. Придя в себя, Лизетта вновь начала подумывать о замужестве: ей сделал предложение некий г-н Дюран, зажиточный французский негоциант, обосновавшийся в Мадриде. Человек заурядной внешности, но с приятными манерами, он был более чем достойной партией для девицы не первой молодости, уже однажды брошенной женихом.

Но это вовсе не означало, что в истории с Клавихо, тянувшейся долгие годы, была поставлена точка.

Второразрядный писатель Жозеф Клавихо был образованным и неглупым человеком, но красотой природа его обделила, внешностью он очень напоминал знаменитого Санчо Пансу: был таким же маленьким, толстым, коротконогим и краснолицым. Он начал ухаживать за Лизеттой и добился ее взаимности. В то время Клавихо занимал скромный пост в Военном министерстве. Узнав о матримониальных планах сестры, г-жа Гильбер стала отговаривать ее от брака с бедняком: сама настрадавшись от нищей жизни, она не желала подобной судьбы младшей сестре. В качестве условия для женитьбы на Лизетте она выдвинула Клавихо требование найти доходную должность. Молодой человек подчинился и начал делать карьеру: он выпустил книгу об испанской армии и основал газету, ставшую популярной у читателей. Деятельность Клавихо была замечена и оценена королем: Карл III назначил его хранителем архивов испанской короны. На этот карьерный рост ушло шесть лет, к исходу которых Клавихо понял, что больше не горит желанием жениться на Лизетте Карон: за долгие годы ожидания девица не стала красивее, кроме того, финансовое положение ее семьи расстроилось окончательно. Ему бы объясниться и порвать затянувшуюся помолвку, но Клавихо не хватило смелости на этот шаг, он проявил слабость и позволил опубликовать объявление о предстоящем бракосочетании, но накануне свадьбы исчез. Лизетта, не ожидавшая такого удара, якобы тяжело заболела. Оправившись от болезни, она подала во французское посольство жалобу на Клавихо, обвинив последнего в нарушении брачного обязательства. Испугавшись скандала, тот вымолил у Лизетты прощение, вновь опубликовал объявление о свадьбе и за три дня до нее вновь исчез, заявив, что не желает вступать в брак и готов отстаивать свои права.

Папаша Карон был в курсе этого инцидента, произошедшего еще задолго до описанной Бомарше патетической сцены, которую он датировал февралем 1764 года, и вовсе не собирался отправлять сына в Испанию, чтобы наказать отступника, поскольку к тому времени Дюран уже попросил у него руки Лизетты. Карон-старший дал согласие на этот брак, но Пьер Огюстен посоветовал отцу не торопиться, так как хотел лично убедиться в том, что претендент на руку сестры имеет достаточно средств, чтобы обеспечить ей безбедное существование, которое поможет ей забыть о пережитых горестях. А поскольку это дело не требовало особой срочности, становится понятным, почему у Бомарше было довольно времени, чтобы обсудить с Дюверне и его компаньонами возможность поставки в Луизиану черных рабов и получения других концессий.

Гораздо менее понятно, зачем Пьер Огюстен решил все же устроить скандал Клавихо, который, конечно же, был виноват, но уже выбыл из игры, ведь Лизетта готовилась выйти замуж за другого. Защита чести Лизетты, выдвинутая в качестве предлога, кажется нам недостаточно веской причиной для ссоры, которая вряд ли могла пойти на пользу торговому агенту, нуждавшемуся в поддержке высокопоставленных лиц; напротив, скандал с королевским чиновником мог только повредить ему. Скорее всего, причина подобных действий крылась в характере Бомарше, этого поборника справедливости, познавшего, что такое править суд и карать браконьеров.

Итак, продолжая рассказ на свой манер, Бомарше уже уверенной рукой мастера создал настоящую пьесу с запутанной интригой, достоверность которой остается на его совести.

Первый свой визит в Мадриде он нанес Клавихо, чтобы потребовать у того удовлетворения. Бомарше не застал того дома, но от слуги узнал, что его хозяин находится в гостях у друзей. Бомарше хватило дерзости явиться в дом к незнакомым людям, представиться Клавихо вымышленным именем и договориться с ним о встрече на следующий день.

19 мая 1764 года в половине девятого утра, для Испании это очень раннее утро, Бомарше вошел в роскошный особняк высокопоставленного министерского чиновника дона Антонио Португеса, у которого проживал в то время Клавихо.

«Сударь, — сказал он Клавихо, — общество литераторов поручило мне наладить во всех городах, где я буду, связь с самыми просвещенными людьми. Так как нет ни одного испанца, который писал бы лучше автора „El Pensador“ („Мыслитель“), с коим я имею честь беседовать, и литературные заслуги коего высоко оценены королем, назначившим его даже хранителем одного из своих архивов, я полагаю, что окажу моим друзьям большую услугу, если свяжу их со столь достойным человеком».

Какой литератор остался бы равнодушным к подобным комплиментам? Преисполненный благодушия Клавихо принял столь любезное предложение; меж ним и его гостем завязалась доверительная беседа, в ходе которой испанец поинтересовался, какие другие дела привели того в Испанию. Бомарше только и ждал этого вопроса. С таинственным видом он сообщил, что привело его в эту страну дело чести и, не называя имен, поведал историю, героями которой были его сестра и его собеседник, закончил же рассказ он такими словами:

«Когда младшая француженка услышала эту новость, с ней случился нервный припадок, вызвавший опасения, что она от него не оправится. Охваченная отчаянием старшая сестра написала во Францию о публично нанесенном им оскорблении. История настолько взволновала их брата, что он тотчас же взял отпуск, чтобы на месте разобраться в этом запутанном деле, и немедленно выехал из Парижа в Мадрид. Этот брат — я. Я бросил все: родину, дела, семью, дом, развлечения, чтобы здесь, в Испании, отомстить за невинную и несчастную сестру. Чувствуя за собой это право, я полон решимости вывести на чистую воду предателя и написать это слово, изобличающее его сущность, кровавыми буквами на его лице. А предатель этот — вы».

Слушая эту историю, Клавихо менялся в лице, а последние слова собеседника будто громом поразили его, к тому же в заключение Бомарше потребовал от него письменного признания в содеянном; этот документ он собирался передать в Аранхуэсе французскому послу с тем, чтобы сделать его достоянием гласности и добиться снятия Клавихо с его должности.

«Я не напишу такого признания», — твердо заявил Клавихо.

«Охотно верю, поскольку, вероятно, и я на вашем месте не сделал бы этого», — насмешливо ответил Бомарше. И добавил, что он до тех пор не оставит Клавихо в покое, пока не получит от него этого письменного признания, а в подтверждение того, что он не шутит, позвонил лакею и приказал принести себе завтрак, заявив, что остается жить в этом доме. Пока Бомарше наслаждался прекрасным горячим шоколадом, какой умеют готовить только в Мадриде, Клавихо нервно мерил шагами свою комнату и искал выход из создавшегося положения: спустя довольно продолжительное время он появился перед Бомарше со следующим предложением: он признает свою вину, признает правоту гостя, но хочет примирения с Лизеттой, и это примирение должно стать прелюдией к их свадьбе, которая уже столько раз откладывалась. Тем же тоном, каким он объявлял приговор суда в Лувре, Бомарше ответил:

«Поздно. Моя сестра больше не любит вас. Напишите ваше признание, это все, что мне от вас нужно».

После мучительных колебаний Клавихо наконец сдался и написал, видимо, под диктовку своего гостя:

«Я, нижеподписавшийся Жозеф Клавихо, хранитель королевского архива, признаю, что, после того как меня радушно принимали в доме г-жи Гильбер, я обманул мадемуазель Карон, ее сестру, неоднократно обещая жениться на ней и не выполнив этого, хотя она не совершила никакого проступка или ошибки, которые могли бы послужить предлогом или оправданием того, что я изменил своему слову. Напротив, эта девица, к которой я питаю глубокое уважение, всегда вела себя добродетельно и безупречно. Я признаю, что своим поведением, легкомысленными речами и тем, как они могли быть истолкованы, публично оскорбил эту добродетельную девицу, у которой я без всякого принуждения и по своей собственной воле прошу в этом письме прощения, хотя считаю себя совершенно недостойным получить его. Обещаю дать ей любое удовлетворение, какое она только пожелает, если сочтет оное недостаточным».

Клавихо очень рисковал, подписывая подобный документ, поскольку из него следовало, что Лизетта была оклеветана, что, впрочем, соответствовало действительности, так как неверный жених, чтобы мотивировать свой отказ жениться на ней, распустил слух о безнравственном поведении своей невесты. Располагая этим документом, можно было не просто устроить скандал, но и обратиться в суд с требованием возмещения морального ущерба. Не исключено, что именно таковы и были намерения Бомарше, которыми он поделился с маркизом д’Оссоном, послом Людовика XV в Мадриде, но дипломат посоветовал Бомарше быть крайне осмотрительным в этом деле, поскольку, по его словам, Клавихо имел влиятельных покровителей. Задав Пьеру Огюстену несколько уточняющих вопросов, маркиз предложил ему решить дело полюбовно: к чему позорить Клавихо, если существует возможность примирения жениха и невесты, которое Бомарше мог с легкостью организовать. Трудно было не согласиться со столь разумными доводами. Мысль о примирении не давала покоя и Клавихо: пока Бомарше общался с послом в Аранхуэсе, он пришел в дом г-жи Гильбер и в присутствии свидетелей бросился к ногам сестер. Но Лизетта ничего не захотела слушать и заперлась в своей комнате, то ли от избытка скромности, то ли от избытка хитрости.

После этого визита, явившегося первым шагом к примирению, Клавихо, желая расположить к себе Бомарше, стал видеться с ним каждый день, приглашая его то туда, то сюда и уверяя в том, что очень рассчитывает на его посредничество в переговорах с Лизеттой. 25 мая Клавихо неожиданно съехал от дона Португеса под предлогом, что тот не одобрял его женитьбу, поэтому он не считал себя больше вправе оставаться под его крышей и перебрался в квартал Инвалидов. Подобная щепетильность растрогала Бомарше, а длинное письмо, полученное им от Клавихо 26 мая, в котором он уверял, что теперь действительно готов жениться на Лизетте, подкупило его еще больше. Когда Бомарше прочел это письмо сестре, та разрыдалась. Поцеловав ее, он произнес:

«Дитя мое, ты все еще любишь его и стыдишься этого, не так ли? Я вижу это. Но полно, все это нисколько не мешает тебе оставаться все той же добродетельной и замечательной девушкой, а поскольку обида твоя почти иссякла, позволь слезам прощения окончательно загасить ее».

И добавил, что французский посол советует им завершить это дело полюбовно. Клавихо, поставленный в известность о последних событиях в доме г-жи Гильбер, немедленно явился туда: в присутствии многих достойных людей он сделал Лизетте предложение и попросил ее подписать составленный им документ, представлявший собой их взаимное обязательство вступить в брак. За официальной частью последовал восхитительный вечер семейного примирения, на котором не хватало лишь несчастного Дюрана, чьи надежды на брак с Лизеттой были так легко разрушены. Около полуночи, когда спала жара, Бомарше отправился в Аранхуэс к г-ну д’Оссону с известием о восстановлении мира между женихом и невестой; он попросил французского посла представить его премьер-министру Испании маркизу Гримальди, которому кратко изложил историю своей сестры. Гримальди дал разрешение на ее брак с Клавихо и согласился принять Бомарше в один из последующих дней для обсуждения деловых предложений Пари-Дюверне.

Казалось, хитроумному Пьеру Огюстену удалось всего за неделю уладить все проблемы, во всяком случае он поспешил уведомить об этом отца восторженным письмом, на которое папаша Карон ответил следующее:

«Париж, 5 июня 1764 года.

Сколь сладостно, мой дорогой Бомарше, быть счастливым отцом сына, поступки коего так славно венчают конец моего жизненного пути! Мне уже ясно, что честь моей дорогой Лизетты спасена энергичными действиями, предпринятыми вами в ее защиту. О, друг мой, какой прекрасный свадебный подарок ей сия декларация Клавихо!..»

Увы! Радость их оказалась преждевременной, а история, которую они считали успешно завершенной, пошла по новому кругу.

Следствием примирения Лизетты с Клавихо, естественно, стала отставка Дюрана, и Бомарше задумал женить его на другой своей сестре — Тонтон, нимало не заботясь о том, что это может вызвать неудовольствие давно влюбленного в нее Жано де Мирона. Дюран согласился на замену невесты и вообще довольно легко смирился с воссоединением Лизетты и Клавихо.

Пьер Огюстен ехал из Аранхуэса в Мадрид, строя по пути хитроумные планы, а тем временем Клавихо писал ему письмо, которое тот получил по возвращении: хранитель архивов жаловался в нем, что какой-то клеветник выпустил пасквиль с целью очернить его имя, поэтому он считает целесообразным на некоторое время исчезнуть.

Несмотря на возникшее затруднение, Бомарше явился к Клавихо для обсуждения с ним приготовлений к свадьбе; чтобы ускорить их, он выдал жениху девять тысяч ливров и поручил передать Лизетте двадцать пять золотых монет, а также кружева и драгоценности, которые он ей привез в подарок, но счел, что ей будет гораздо приятнее получить все это от жениха, нежели от брата. Клавихо на все соглашался, не переставая рассыпаться в благодарностях. Но его поведение оказалось сплошным притворством: когда ему принесли на подпись брачный контракт, он заявил, что утром принял лекарство, а по испанским законам подпись лица, находящегося под действием лекарств, не имеет юридической силы. Бомарше немедленно потребовал к себе нотариуса, и тут вдруг выяснилось, что тому известны обстоятельства, препятствующие вступлению Клавихо в брак с Лизеттой: дело в том, что девять лет назад он соблазнил некую горничную, пообещав на ней жениться, и вот теперь эта женщина требует от него выполнения обязательств.

Когда Бомарше вновь нанес визит Клавихо, тот прикинулся жертвой подлого шантажа и пообещал встретиться с ним в восемь часов вечера того же дня, чтобы пойти к адвокату, способному уладить это дело. На свидание Клавихо не явился — он исчез, не оставив адреса. Вне себя от гнева вернулся Бомарше домой, где его уже поджидал гвардеец, посланный маркизом д’Оссоном.

«Господин де Бомарше, — заявил посланец, — не теряйте ни минуты, скройтесь, иначе завтра утром вы будете арестованы в постели; приказ уже отдан, я пришел предупредить вас: этот тип — настоящее чудовище, он всех настроил против вас, он морочил вам голову всякими обещаниями, намереваясь затем публично выдвинуть против вас обвинение. Бегите, бегите сию же минуту, ведь попав в темницу, вы окажетесь без всякой защиты и протекции».

В стране, где правосудие вершила инквизиция, было от чего прийти в ужас и пуститься в бега. Но такой трагический оборот дела не испугал Бомарше, он остался верен себе и решил бороться: быстро собрав небольшое досье из различных документов и писем, имевших отношение к истории с Клавихо и коротко описав события последних дней, он той же ночью отправился в Аранхуэс. Утром следующего дня он предстал перед маркизом д’Оссоном. Посол поведал Бомарше, что еще две недели назад, то есть сразу же после их первой встречи, Клавихо подал на него жалобу.

«Вы правильно поступили, явившись сюда; без меня вы бы пропали, вас бы арестовали и, возможно, отправили в Пресидио — испанскую тюрьму на африканском побережье, куда бросают узников, обреченных на пожизненное заключение. Целых две недели ваш приятель обивал пороги королевского дворца и склонил всех на свою сторону. Единственное, что мне удалось сделать, это добиться у министра отсрочки вашего ареста. Он обещал мне закрыть глаза на ваше бегство. Уезжайте, не теряя ни минуты. Ваши вещи я перешлю во Францию. У вас есть упряжка из шести мулов? Уезжайте!»

Но контролер-клерк королевской трапезы и лейтенант Луврского егермейства, он же победитель Лепота и доверенное лицо Пари-Дюверне не мог бежать словно вор, даже по распоряжению французского посла, ведь он прибыл в Испанию защищать честь сестры! Несмотря на риск, без пяти минут арестант пошел в контрнаступление и явился к официальному защитнику Клавихо г-ну Валю, бывшему наместнику Индийских колоний, служившему когда-то во Франции. Этому высокопоставленному чиновнику, известному своей принципиальностью, Бомарше изложил суть дела и представил доказательства в виде писем и обязательств; он рассказал также о том, что коварный Клавихо, уже подав жалобу, продолжал поддерживать с ним самые дружеские отношения и даже подписал с Лизеттой новое обязательство вступить в брак. Бомарше говорил так убедительно и горячо, что г-н Валь поднялся со своего кресла, обнял его и провел в кабинет к Карлу III, который в свою очередь выслушал посетителя. Когда Бомарше закончил свою речь, король вызвал секретаря и приказал немедленно подготовить указ о лишении Клавихо всех его должностей. Итак, Бомарше не только выиграл это дело, но был представлен королю и сумел ему понравиться. Вернувшись в Мадрид победителем, он обнаружил там слезное послание Клавихо:

«Со среды, когда я получил известие о лишении меня должности, у меня, сударь, начались приступы жесточайшей лихорадки… Я никогда не ожидал от вас ничего подобного; вам даже нечего сказать человеку, которого вы решили погубить, оставив без средств к существованию…» В этом длинном письме Клавихо уверял Бомарше, что уже загладил свою вину, сделав новое предложение Лизетте; закончил он письмо вопросом: «Не станете ли вы вечно упрекать себя в том, что легкомысленно принесли в жертву преданного вам человека, и именно тогда, когда он должен был стать вашим братом?»

В постскриптуме своего письма Клавихо предостерегал Лизетту от возможного брака с Дюраном, пригрозив, что опротестует их брачный договор. Ознакомившись с этим посланием, Бомарше в гневе начертал на его полях:

«Вы — мой брат! Да я скорее убью вас!»

Одержав победу, Бомарше вознамерился проявить великодушие: встретившись с г-ном Гримальди, совсем по другим делам, он попросил его восстановить Клавихо в должности. По его словам, премьер-министр с возмущением отказал ему в этом, что послужило поводом для неожиданного признания Бомарше: «Бедственное положение моего врага не позволяет мне сполна насладиться счастьем благополучного завершения этого приключения».

Итак, что же следует думать обо всей этой истории, пересказывая которую, ее герой явно приукрасил? То, что Клавихо существовал, это факт: он был известным у себя на родине писателем и переводчиком Бюффона и сделал блестящую карьеру, он был главным редактором журнала «Меркюр историк э политик» и заместителем директора Королевского музея естественной истории. Не исключено, что между ним и Бомарше действительно произошла ссора, но последнего, видимо, никто в этом не винил, хотя скандал и не пошел Лизетте на пользу. Она так и не вышла замуж за Дюрана, и ее след в истории затерялся. Известно только, что Бомарше сказал об этой своей сестре: «Я стал причиной того, что она осталась в девках». Но действительно ли она осталась старой девой? Нам это представляется маловероятным, поскольку по всему было видно, что Лизетта готова была выйти замуж за первого встречного, лишь бы вырваться из опостылевшего ей дома г-жи Гильбер.

Как бы то ни было, дело Клавихо сыграло очень важную роль в жизни и творчестве Бомарше, ведь именно благодаря ему он открыл для себя Испанию.