Глава 40 ТРИУМФАЛЬНЫЙ ГОД (1784)
Глава 40
ТРИУМФАЛЬНЫЙ ГОД (1784)
Хроники, газеты, мемуары XVIII века сохранили для нас рассказы о премьере «Женитьбы Фигаро» и отзывы об этой пьесе.
Уже с утра 27 апреля 1784 года огромная толпа начала осаждать двери «Комеди Франсез». Лучше всех хронику этого знаменательного дня передал в своих мемуарах актер этого театра Флери:
«К одиннадцати утра герцогиня де Бурбон прислала своих выездных лакеев в очередь за билетами в кассу театра, которая открывалась лишь в четыре часа дня. Г-жа д’Оссен обуздала свой норов и вела себя со всеми крайне учтиво, пытаясь добиться, чтобы ее пропустили. Г-жа де Талейран, вопреки своей репутации, заплатила за ложу тройную цену; кухарки давились в очереди рядом с трубочистами, работая локтями и тесня друг друга; в конце концов толпа смяла охрану, вышибла двери и ворвалась внутрь, не переставая давить и душить друг друга.
А внутри театра разыгрывался другой спектакль: звенели тарелки, стучали вилки, оглушительно стреляли пробки открываемых бутылок. Наш храм искусства превратился в кабак! Человек триста обедали в актерских уборных, чтобы не оказаться в толчее к моменту открытия дверей; тучная маркиза де Монморен едва умещалась в прелестной, но тесной уборной м-ль Оливье, изящная г-жа де Сенектер во всей этой неразберихе осталась без еды, и пришлось обратиться к Дезессе, чтобы ей дали хоть что-нибудь „заморить червячка“. А зал! Какое там собралось общество! Смогу ли я перечислить всех знатных господ, благородных дам, талантливых артистов, прославленных авторов и сказочных богачей, которые там находились? Что за роскошный цветник в первых ложах! Красавица принцесса де Ламбаль, принцесса де Шиме, беспечная г-жа де Лааскюз… Острая на язык маркиза д’Андло, несравненная г-жа де Шалон… Прелестная г-жа де Бальби, еще более прелестная г-жа де Симьян, г-жа де Лашатр, г-жа де Матиньон, г-жа Дюдренанк, и все в одной ложе! Кругом все сверкало, зрители приветствовали друг друга. Мелькание обнаженных рук, мраморных плеч, лебединых шеек, бриллиантовых диадем, лионские шелка, голубые, розовые, белые — словно радуги трепетали вокруг. Все взволнованно переговаривались и улыбались, сгорая от нетерпения и не переставая либо восторженно аплодировать, либо гневно поносить. И все эти страсти для Бомарше и из-за Бомарше».
Это зрелище кажется еще более волнительным, когда знаешь, что за ним последует: все это рафинированное общество, собравшееся в зрительном зале, доживало свои последние, счастливые и беззаботные дни; эти нежные шейки, увитые, украшенные жемчугами или каскадами бриллиантов, скоро ощутят на себе прикосновение топора Сансона; эти сверкающие драгоценностями женщины и одетые в расшитые камзолы мужчины, беседующие друг с другом, смеющиеся и рукоплещущие, присутствовали на похоронах старого мира. «Никогда бы не подумала, что это так забавно — смотреть, как тебя заочно вешают», — остроумно прокомментировала это событие актриса Гимар, чьи слова я уже цитировал в предисловии.
Словно боясь находиться на виду, Бомарше скрылся в задернутой занавеской ложе и оказался в компании аббата де Калонна, брата главного контролера финансов, и аббата Сабатье де Кастра. В этом укромном уголке счастливый автор смог насладиться своим триумфом и оценить масштабы своей популярности. Бывают минуты, за которые можно отдать всю оставшуюся жизнь. Бомарше переживал в тот момент нечто подобное: никогда больше у него не будет повода так радоваться, как в тот знаменательный день, который вознес его на такую высоту, что оттуда был лишь один путь — вниз.
На следующий день в газетах, описывавших столпотворение на спектакле, появились даже сообщения о том, что в давке погибли несколько женщин. Истиной было то, что зрительный зал был переполнен: премьера «Женитьбы» установила абсолютный рекорд по сборам «Комеди Франсез» за весь XVIII век: касса продала билетов на 5700 ливров.
Самым лучшим комментарием к этому незабываемому событию являются отзывы современников Бомарше:
«Стиль диалогов „Женитьбы Фигаро“, — писал Гримм Дидро, — очень напоминает стиль „Севильского цирюльника“; главное в них — меткое высказывание; ответ там частенько единственный повод для вопроса; это меткое выражение порой всего лишь игра слов, переиначенная пословица или дурного вкуса каламбур… Никогда еще ни одна пьеса не привлекала столько народу в „Театр Франсе“; весь Париж хотел увидеть эту знаменитую свадьбу, и зрительный зал оказался полон в ту же минуту, как только его двери открылись для публики, при этом зал смог вместить едва ли половину тех, кто осаждал его с восьми часов утра; многие прорывались туда силой, швыряя деньги швейцарам. Даже ради королевских милостей наши молодые господа не шли на такие унижения и не проявляли попеременно столько дерзости или услужливости, как ради того, чтобы получить место на премьере „Фигаро“; не одна герцогиня почла за счастье сидеть на балконе, где порядочным женщинам обычно не место, на убогом табурете рядом с м-ль Дюте, м-ль Карлин и иже с ними».
Аналогичный отзыв находим в письме модного тогда критика Лагарпа к великому русскому князю, имя которого он спрятал за инициалами S.A.I.: «Когда открылись кассы театра, началась такая толчея, что в ней задавили трех человек. Это на одного больше, чем погибло из-за Скюдери, ведь, как известно, на премьере его „Тиранической любви“ затоптали двух швейцаров. Чем больше успех у „Женитьбы Фигаро“, тем больше гадостей говорят о ней, а кроме того, у Бомарше слишком много врагов, чтобы можно было обойтись без эпиграмм».
И действительно, они не замедлили появиться; уже на пятом представлении галерка и партер были усыпаны листовками довольно язвительного содержания, автором которых был, скорее всего, один из цензоров пьесы академик Сюар. Вот этот текст:
В этой постыдной пьесе каждое действующее лицо
Это персонифицированный порок во всем своем уродстве.
Бартоло представляет нам скупость;
Альмавива — соблазнитель;
Его нежнейшая половина — неверная жена;
Лакей — пошлый вор;
Марселина — мегера;
Базиль — клеветник;
Невинная Фаншетта чересчур послушна!
А весь пылающий от любви, по виду — чистый херувим,
Паж на деле отъявленный развратник,
Ему покровительствует хитрая Сюзанна,
Она помогает ему одновременно быть
Любовником жены и фаворитом мужа.
Какие манеры, какие нравы представлены нам все сразу на сцене!
Выразителем духа этого произведения является Бридуазон,
А что касается Фигаро, то этот плут
Возмутительным образом похож на своего господина!
Это столь очевидно, что становится страшно.
Но чтобы увидеть на сцене все пороки сразу,
Партер хором вызвал на сцену автора.
Бомарше не смог оставить этот выпад без ответа, но его реплика оказалась весьма неуклюжей, поскольку он заявил, что последняя строка стиха должна была бы звучать так:
Подкупленные бездельники вызвали на сцену автора.
Он вообще мог не обращать внимания ни на какие эпиграммы, поскольку успех его был беспрецедентным в истории театра. Тем, кто продолжали твердить, что пьеса провалится, ответила Софи Арну: «Да, но она будет проваливаться еще пятьдесят раз кряду», а действительность оказалась еще чудеснее, так как пьеса была сыграна шестьдесят восемь раз подряд и это тогда, когда и двадцать спектаклей считались огромным успехом.
Это не мешало ни критике, ни похвалам. Башомон назвал «Женитьбу» литературным уродством, галиматьей и мешаниной и удивлялся, как публика в течение трех часов могла выдерживать подобную бредятину. Мейстер поражался тому, что нашелся человек, который осмелился писать «с такой беспримерной дерзостью о сильных мира сего, их нравах, их невежестве и их подлости». Лагарп в своей статье был более снисходителен к Бомарше, чем в письмах, и, осудив выпады против власть имущих, прозвучавшие в монологе пятого акта, все же признал, «что динамичность и веселость пьесы перевешивают все недостатки и что если критиковать Фигаро легко, то не смеяться трудно».
В знаменитой «Тайной переписке» Метра отмечал, что никто не освистывал наиболее дерзкие реплики: «До сих пор господа смеялись над слугами, здесь же, наоборот, слуги смеются над господами; так как низшие сословия весьма многочисленны, стоит ли удивляться, что спектакль собирает такое количество зрителей из этого сословия, коих влечет к себе Фигаро… Можно подумать, что все эти люди приходят отдохнуть от своих несчастий, посмеявшись над теми, кто в них повинен».
«Хотя Фигаро многим показался смешным, он никому не показался высоконравственным», — писал Гара, которого перещеголял Дюрюфле: «Если Бомарше хочет исправить нравы, высмеивая их, то он перегибает палку, поскольку только вредит им этим». А Черрути в письме к маркизе де Буфлер, напротив, очень хвалил пьесу:
«„Женитьба Фигаро“ самая забавная и веселая комедия, самая дерзкая и ловко придуманная вещь на свете… если бы не моя болезнь, я вновь бы пошел на нее, чтобы посмеяться, посвистеть, поаплодировать. Безумие — неотъемлемая часть ее».
Самый взвешенный анализ пьесы сделал блестящий критик Сонье в своей брошюре, посвященной «Женитьбе Фигаро»:
«Все признают, что г-н де Бомарше умеет так шутить, что ни один самый холодный и самый апатичный человек не может удержаться от смеха, что никто лучше него не умеет использовать смех — это опасное оружие, теряющее силу в неумелых руках, что безупречную точность слога ему удалось совместить с элегантностью и легкостью стиля. А коль скоро ко всем этим достоинствам он добавляет умелую прорисовку деталей, точность и яркость характеров выведенных им на сцену персонажей и не нарушает тех правил, которые оставили нам великие умы античности и которым следовали лучшие писатели эпохи Людовика XIV, то его творение можно смело поставить в один ряд с произведениями величайших мастеров и с уверенностью сказать, что оно заслужит одобрение потомков».
И в подтверждение своей столь лестной оценки Сонье добавлял: «Если эта пьеса — школа порока, то тогда нужно сжечь все комедии и закрыть все театры. Следует признать, что недоброжелательность способна превращать в монстров даже самые прекрасные вещи».
Бомарше и сам не ожидал такого количества похвал. «Есть кое-что еще более безумное, чем моя пьеса, это ее успех», — признавался он.
Успех «Женитьбы» был обусловлен как достоинствами самой пьесы, так и ее удачным сценическим воплощением.
«Дитя мое дорогое! Вы исполнили эту роль так, как я ее и задумал», — заявил автор Дазенкуру, сыгравшему Фигаро. Особой похвалы удостоилась м-ль Оливье — исполнительница роли Керубино: «Редкостное очарование этой черноглазой блондинки, ее нежный голос, ее застенчивость покорили всех. Самые известные художники: Фрагонар, Лефор, Грез — оспаривали друг у друга честь написать ее портрет именно в костюме Керубино».
С 27 апреля 1784 года по 10 января 1785-го чистый доход, который принесла «Комеди Франсез» постановка «Женитьбы», составил 293 755 ливров, а лично Бомарше заработал 41 499 ливров; таких сборов в театре до той поры никогда не было, и это еще больше подстегнуло зависть к Бомарше и увеличило поток эпиграмм в его адрес.
Сюар, который не думал складывать оружия, воспользовался приемом в Академии, где он, как один из членов ее президиума, принимал г-на де Монтескиу, чтобы обрушиться на неугодную пьесу. На этом заседании присутствовал шведский король, путешествовавший по Европе под именем графа де Гага. Он с удивлением отметил, что гневной тираде против «Женитьбы Фигаро» аплодировали даже те, кто накануне в театре хлопал в ладоши в знак одобрения пьесы. После заседания король, сделав комплимент Сюару, не преминул заметить:
«Возможно, у вас были веские основания для такой суровой речи в наш адрес, но я настолько глух к доводам рассудка, что покидаю вас, чтобы в третий раз послушать Фигаро!»
«Прекрасный результат моей проповеди, ваше сиятельство!» — ответил Сюар, оставшийся при своем мнении.
Из-за подобных этому критических выступлений, которые, скорее всего, были спровоцированы негативным отношением к «Женитьбе Фигаро» Людовика XVI, директора некоторых провинциальных театров так и не решились поставить на своей сцене пьесу, которую желала увидеть вся Франция; даже в Париже, где нравы были более свободными, ряд высокопоставленных лиц не осмелился в открытую показаться в «Театр Франсе».
Герцог де Вилькье, тот самый, кого Людовик XVI уполномочил передать свой приказ о запрещении постановки «Женитьбы» в «Меню-Плезир», обратился к Бомарше с просьбой предоставить дамам, которые собирались сопровождать его в театр, укромную ложу, чтобы их присутствия на спектакле никто не заметил. Бомарше, возмущенный подобным лицемерием, ответил герцогу письмом, которое сделал достоянием гласности:
«Я не испытываю никакого уважения, господин герцог, к дамам, позволяющим себе смотреть спектакль, который они считают безнравственным, даже если они смотрят его украдкой. Я не собираюсь потакать этим причудам. Я подарил свою пьесу публике, дабы позабавить ее и просветить, а вовсе не для того, чтобы доставить разным ханжам удовольствие наслаждаться ею в укромной ложе, а потом ругать ее на людях. Искать наслаждение в пороке, превознося при этом добродетель, — вот притворная сущность нашего века. Моя пьеса лишена всякой двусмысленности, ее нужно либо принимать, либо просто не смотреть.
Приветствую вас и оставляю свою ложу за собой».
Чтобы еще больше привлечь на свою сторону общественное мнение, Бомарше, никогда не страдавший от недостатка фантазии, решил часть своих доходов пожертвовать на богоугодное дело.
«Я предлагаю открыть благотворительное заведение, — писал он в „Журналь де Пари“ 12 августа 1784 года, — в которое может прийти любая бедная женщина с ребенком на руках (при условии, что она добрая прихожанка и имеет подтверждение тому от своего кюре) и сказать нам:
„Я кормящая мать, я зарабатывала 20 су в день, а из-за рождения ребенка потеряла 12“. По 20 су в день — это 30 ливров в месяц; выделим этой кормящей матери 9 франков из благотворительных средств, приплюсуем к ним 9 ливров, которые ее муж не будет больше отдавать няне, и получим 18 ливров. Ежели эта мамаша, кормящая грудью своего младенца, будет столь же усердно продолжать зарабатывать по 8 су в день, то в месяц у нее опять будет выходить 30 ливров. И пусть кое-кто считает меня никчемным человеком, но я вложу в это дело все доходы от моего „Фигаро“, это те деньги, что принадлежат мне лично, я заработал их тяжким трудом, вытерпев потоки печатных и эпистолярных оскорблений. Значит, если актеры получат 200 тысяч франков, моим кормящим матерям будет причитаться из них 28 тысяч, с 30 тысяч, которые жертвуют мои друзья, можно будет выкормить материнским молоком целый полк малюток, а это с лихвой окупает все оскорбления».
«Комеди Франсез» откликнулся на инициативу Бомарше и весь сбор от пятидесятого спектакля «Женитьбы» передал в пользу бедных кормящих матерей. По этому случаю Бомарше всего на один вечер изменил финальные куплеты своей пьесы:
Сюзанна
Сегодня в театре обычный день,
А вовсе не праздник,
Движущий нами мотив —
Это гуманность.
И когда наш пятидесятый спектакль
Становится источником благодеяния,
Ничто не может омрачить нашей радости.
Фигаро
Мы, счастливые участники играющейся в 50-й раз
Столь удачной женитьбы,
Подносим к материнской груди
Почти отринутого от нее младенца.
Нужен ли лучший пример для отцов?
Сколько бы ни родилось у нас детей,
Их всех выкормит Сюзанна.
А в заключение Бридуазон экспромтом проблеял куплет, который заканчивался следующими словами:
Ско-сколько пре-прелестных вещей можно написать
По поводу наших ми-милых шалостей.
Кри-критики не упустят такой возможности (2 раза).
И в этом Бридуазон оказался прав, потоки жесточайшей критики обрушились на Бомарше.
Уже на следующий день по рукам ходило множество самых разнообразных язвительных эпиграмм на одну и ту же тему:
Полюбуйтесь на этого ловкача Бомарше:
Его успех замешен на зле,
Младенцам он дает молоко,
А юношеству — яд.
Этому четверостишию вторило следующее:
У тебя разносторонняя натура,
Мы имеет возможность наблюдать, как в один и тот же миг
Ты забавляешь отцов
И кормишь молоком детей.
Был еще один опус все на ту же тему, но куда более ядовитый, поскольку содержал намек на смерть обеих жен Бомарше:
Никакого добра не жди от злодеев,
Их благодеяния — сплошные выдумки.
Такой вот Бомарше за наш счет
Раздает губительные милости:
Он оплачивает молоко детишкам
И дает яд матерям.
А тем временем Бомарше удалось реализовать свою идею: он смог заинтересовать своим проектом архиепископа Лионского монсеньора де Монтазе, и тот на его деньги основал Благотворительное заведение для бедных матерей, о котором автор «Женитьбы» никогда не забывал и даже в самые трудные времена выплачивал на его содержание по 6 тысяч ливров в год.
Но эта пьянящая атмосфера, сделавшая 1784 год самым триумфальным годом в жизни Бомарше, вскоре так вскружила голову автору «Женитьбы Фигаро», что он потерял всякую меру, отвечая своим завистливым врагам, и позволил себе высказывания, задевшие самого короля.
Очень скоро Бомарше пришлось убедиться в том, что в Париже, как в Риме, Капитолий соседствует с Тарпейской скалой; приобретенный им жестокий опыт наложил отпечаток на все оставшиеся ему пятнадцать лет жизни.