Глава 6 УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ ДОЧЕРЕЙ ЛЮДОВИКА XV (1759)

Глава 6

УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ ДОЧЕРЕЙ ЛЮДОВИКА XV (1759)

Пьер Огюстен не успел оправиться от депрессии, связанной со смертью жены и разбирательствами с ее семьей, как его постигло еще одно горе: 17 августа 1758 года умерла его мать, г-жа Карон. Чтобы хоть как-то отвлечься от печальных мыслей, в часы, свободные от выполнения положенных ему по должности обязанностей при дворе, Бомарше решил заняться образованием, которое считал поверхностным: он принялся изучать французскую грамматику, географию и математику, потом, читая классиков, стал совершенствовать свою латынь. Словно школьник, он конспектировал прочитанное, порой сопровождая выписки весьма остроумными замечаниями. Читал он необычайно много, с пером в руке, не пропуская ни одной оригинальной мысли и ни одного удачного выражения. Обладая исключительной памятью, он запоминал целые куски из прочитанного, которые позже стал вставлять в свои произведения. Особое пристрастие он питал к французским писателям XVI века: ему была близка скептическая философия Монтеня, а в своих стихотворных упражнениях он невольно подражал Клеману Маро. Что же касается его любимого Рабле, то Бомарше никогда не мог отказать себе в удовольствии копировать его стиль, нанизывая один на другой множество красочных эпитетов.

Несмотря на свою безудержную фантазию, Бомарше занял достойное место среди классиков французской литературы. Еще до своего тридцатилетия он перечитал всего Мольера, Лафонтена, Лесажа, Паскаля, Вольтера, Расина, Дидро, Монтескье, Руссо. По всей видимости, особую слабость он питал к романам и с удовольствием цитировал плодовитого Ричардсона. Любовь к современным ему писателям не мешала Бомарше наслаждаться произведениями античных авторов, будь то поэты, моралисты или философы. В его заметках встречаются имена Тибулла, Лукреция, Овидия, Сенеки, Катулла и, конечно же, Горация, чьи тексты он частенько использовал.

Уже в то время с его пера соскользнуло несколько простеньких строф: он слагал довольно приличные стихи, но никогда не был настоящим поэтом то ли из-за отсутствия дара божьего, то ли, что скорее всего, из-за нежелания подчиняться строгим правилам стихосложения, так что лиризм Бомарше, который ни с чем нельзя спутать, нашел свое выражение исключительно в прозе.

Во время траура, помимо литературы, Бомарше находил утешение в музыке. С юных лет играя на струнных инструментах, он теперь осваивал новомодное изобретение — арфу, на которой в основном играли женщины. Г-н де Бомарше унаследовал от Карона-сына талант к механике, проявившийся при изобретении анкерного спуска: педали, придуманные им для того, чтобы звуки божественной арфы звучали еще чище, стали одним из его многочисленных открытий, которым пользуются до сих пор.

Слава о Бомарше как о замечательном арфисте быстро распространилась и дошла до дочерей Людовика XV, которые уже были знакомы с талантами часовщика Карона благодаря часам принцессы Виктории.

Судьба этих принцесс крови была незавидной: из них одна Лишь Елизавета вышла замуж — за своего кузена герцога Пармского, а четыре сестры так и не смогли найти достойных их величия женихов и вели в Версале скучную жизнь старых дев, разочарованных и не знающих, чем заняться. Принцесса Луиза, самая умная и способная из сестер (отец прозвал ее «Тряпкой»), взбунтовалась против своей несчастной судьбы и обратилась к Богу за тем, чего не смогла получить от людей. Став кармелиткой, эта благочестивая принцесса пыталась искупить добровольным заточением и покаянием многочисленные грехи своих родственников: для них она стала если не примером, то во всяком случае оракулом, к чьим советам, правда, они не очень-то прислушивались, особенно отец, который слово «благочестие» вообще вычеркнул из своего обихода.

Будучи отвратительным мужем и непостоянным любовником, одержимым погоней за новыми наслаждениями, Людовик XV, в противовес всем этим недостаткам, был хорошим отцом. Каждый день он непременно навещал живших в северном крыле дворца своих незамужних дочерей: принцессу Викторию, прозванную им «Хавроньей», принцессу Софию, откликавшуюся на «Обжору», и принцессу Аделаиду — «Оборванку».

Последней мирской страстью принцессы Луизы, которой она предавалась до поступления в монастырь, была история, и она заставляла своих фрейлин подолгу читать ей книги на любимую тему. Принцесса Аделаида, бегло говорившая по-английски и по-итальянски, освоила математику, часовое и токарное дело, после чего увлеклась музыкой: она обожала громко трубить в рог, неплохо играла на клавесине и фортепьяно, и даже не гнушалась маленького народного инструмента под названием варган, способного воспроизводить всего три ноты. Принцесса Виктория, единственная из четырех сестер наделенная красотой, пыталась подыгрывать сестре, но без успеха, поскольку у нее не было способностей к музыке, ей необходим был учитель. Зато она обладала тонким гастрономическим вкусом и умела готовить самые изысканные блюда. Принцесса София редко появлялась на людях из-за своей невзрачной внешности, ставшей причиной ее крайней застенчивости: большую часть времени она проводила взаперти у себя в комнате, пытаясь разогнать скуку, вышивала или спала.

Появление в этом сонном и чопорном мирке Бомарше произвело настоящий фурор: он блестяще исполнил несколько произведений на арфе, дал много полезных советов своим новым ученицам и сумел добиться того, что без его общества, поначалу просто приятного, принцессы вскоре уже не могли обходиться. Обстановка в северном крыле дворца существенно изменилась, Бомарше предложил устраивать там маленькие концерты, и каждая принцесса исполняла в них свою партию. Людовик XV взял за правило каждую неделю бывать на этих концертах вместе с Марией Лещинской, дофином и его супругой Марией Жозефиной Саксонской. Иногда на эти семейные вечера приглашались приближенные короля.

Очень быстро Бомарше осознал важность той роли, которую он стал играть при дворе, и преисполнился гордости. Своего нотариуса, приславшего ему письмо на имя Карона, он резко отчитал за это, указав, что письмо долго гуляло по всему королевскому дворцу и едва не потерялось, потому что во дворце его знают только как г-на де Бомарше. Он воспользовался своим положением для того, чтобы отсрочить выплаты по прежним долгам, но вынужден был наделать новых, поскольку уроки музыки принцессам он давал бесплатно и при этом заказывал для них музыку и покупал музыкальные инструменты в кредит, который ему открыли, учитывая его положение при дворе.

Однажды Людовик XV захотел, чтобы Бомарше сыграл ему на арфе, он пригласил его к себе и, дабы никого не беспокоить, уступил бывшему ученику часовщика свое кресло, а ведь королевское кресло было священным местом, на которое никто не осмеливался пристраивать свой зад из опасения быть обвиненным в оскорблении его величества. Бомарше же счел подобную милость само собой разумеющейся; забыв об этикете, он позволял себе говорить все, что думал. Такая вольность нравилась наследнику престола, честнейшему человеку, который утверждал, что учитель музыки — единственный из придворных, кто говорит правду. И конечно же, Бомарше нажил себе множество недругов, которые изощрялись в том, чтобы подстроить ловушку этому несносному человеку. Но по части дерзости с Пьером Огюстеном не мог сравниться даже весь королевский двор Франции вместе взятый.

Как-то раз, когда Бомарше в приличествующем случаю парадном костюме собирался покинуть покои принцесс, один из придворных в присутствии многочисленных свидетелей обратился к нему, протягивая свои роскошные часы:

«Милостивый государь, не могли бы вы, столь хорошо знающий часовое дело, посмотреть мои сломанные часы?»

Вот оно что! Контролеру королевской трапезы решили напомнить, что когда-то он был подмастерьем часовщика! Прекрасно! Посмотрим, кто кого!

«Сударь, с тех пор как я прекратил заниматься этим ремеслом, я стал очень неуклюжим», — спокойно ответил Бомарше.

«Прошу вас, не откажите мне в моей просьбе!»

«Хорошо, но я вас предупредил о своей неуклюжести».

Бомарше взял часы, открыл, сделал вид, что рассматривает, и неожиданно выпустил их из рук, и те, упав на пол, разбились вдребезги.

«Я предупреждал вас, сударь, о своей крайней неуклюжести».

Бомарше вышел, оставив за собой последнее слово, а его недоброжелатель под общий хохот остался собирать с пола обломки своих часов.

К козням придворных присовокупилась клевета. Однажды принцессам донесли, что их учитель музыки плохо обращается с отцом, и выразили удивление, что они принимают у себя такого неблагодарного сына. Бомарше, узнав об этих россказнях, которые настроили против него принцесс, не стал торопиться с оправданиями. На следующий день он пригласил своего отца в Версаль и провел его по всему дворцу, не единожды попав на глаза принцессам, а вечером явился в их покои. Чтобы как-то поддержать разговор, одна из дочерей короля поинтересовалась у Бомарше, с кем это он целый день разгуливал по дворцу.

«С отцом», — спокойно ответил тот и попросил разрешения представить им старика. Карон-старший принялся расхваливать сына, и принцессы не просто вернули Бомарше свое расположение, а стали относиться к нему даже лучше прежнего.

Однажды недоброжелатели Пьера Огюстена подарили принцессам веер, расписанный картинками, воспроизводившими эпизоды их домашних концертов. Все персонажи были хорошо узнаваемы, но среди них не было Бомарше — о нем намеренно забыли. Принцессы обратили на это внимание Пьера Огюстена и, чтобы доказать ему свою дружбу, отказались от подарка. Но при дворе эту историю пересказывали совсем иначе: когда Бомарше увидел портрет принцессы Аделаиды, играющей на арфе, он будто бы воскликнул: «На этой картинке не хватает самого главного — портрета учителя!» — за что якобы окончательно впал в немилость.

Всем этим дворцовым сплетням можно было бы не придавать никакого значения, если бы они не стали прелюдией к более серьезным событиям, глубоко потрясшим Бомарше и вынудившим его рисковать жизнью.

После завуалированных дерзостей и салонных сплетен движимые ненавистью и завистью недруги Бомарше пошли еще дальше. По свидетельству Гюдена, однажды один из придворных, некто кавалер де С., нанес Бомарше оскорбление, за что последний вызвал обидчика на дуэль.

«Они вскочили на лошадей и отправились к стенам Медонского парка, где скрестили шпаги. Удача оказалась на стороне Бомарше: он вонзил свою шпагу в грудь соперника, но когда вытащил ее и увидел, что из раны толчками хлынула кровь, а враг упал на землю, его охватила такая жалость, что он стал думать лишь о том, чтобы спасти раненого. Вынув свой носовой платок, он заткнул им рану, чтобы не дать сопернику истечь кровью».

Рана кавалера де С. оказалась смертельной. Несмотря на то что участие в. дуэли каралось уже не так сурово, как во времена кардинала Ришелье, Бомарше попал, против своей воли, в крайне неприятное положение. Все же он отправился к хирургу и указал место, где находился раненый, чтобы врач как можно быстрее оказал ему помощь. Пока о дуэли никто ничего не знал. Кавалера де С. перевезли в Париж в одну из больниц. Бомарше аккуратно навел справки о его самочувствии и выяснил, что тому не выжить. Можно понять обуявший его страх. Но его дерзкий оскорбитель не раскрыл тайну дуэли и унес в могилу имя того, кто смертельно ранил его. Бомарше, не знавший об этом и терзавшийся угрызениями совести, хотя действовал в рамках самозащиты, решил открыться принцессам. Те, узнав об обстоятельствах дела, рассказали о нем отцу.

«Сделайте так, чтобы об этом ничего не было слышно», — приказал Людовик XV.

Поскольку этот трагический случай не получил огласки, провокации против Бомарше продолжились. Как-то на балу за карточным столом один знатный вельможа по имени де Саблиер занял у Пьера Огюстена 35 луидоров. Потерпев три недели, Бомарше потребовал вернуть ему долг. Саблиер пообещал расплатиться на следующий день. Прождав еще три недели, Бомарше послал должнику письменное напоминание. Не получив на него ответа, он отправил третье напоминание, потребовав в ультимативной форме вернуть долг, и пригрозил, что если в течение двадцати четырех часов он не получит своих денег, то привлечет упрямого неплательщика к третейскому суду.

На этот раз г-н де Саблиер соизволил ответить: в своем послании, изобиловавшем орфографическими ошибками, этот вельможа в презрительном тоне сообщил бывшему часовщику Карону, что его не волнуют ни угрозы последнего, ни то, что у того кончается терпение, и намекнул, что инцидент может быть разрешен с помощью дуэли. Бомарше, все еще находившийся под впечатлением трагической дуэли с кавалером де С., ответил следующее:

«Своим письмом, посвященным известной вам проблеме, имею честь довести до вашего сведения, что в субботу утром я буду ждать у себя дома исполнения вашего третьего обещания. Согласно вашим словам, вы не уверены, что вам удастся сдержать свое негодование. Уже по запальчивости вашего послания можно судить о том, что вы не очень хорошо умеете владеть собой, но в ответ я говорю вам, что не буду обострять эту неприятную ситуацию, в которую мы попали отнюдь не по моей вине, и постараюсь сделать все возможное, чтобы избежать глупостей. Заверяю вас, что если в ваши намерения входит вместо честного объяснения довести дело до крайности, во что я не хотел бы верить, несмотря на вашу горячность, выраженную в письме, то вы найдете меня, сударь, в полной готовности ответить на оскорбление, что я изо всех сил старался предотвратить. И я не боюсь со всем моим почтением вновь заверить вас. сударь, в том, что являюсь вашим смиренным и покорнейшим слугой.

Де Бомарше.

P.S. Я сохраню копию этого письма, равно как и первого, с тем, чтобы в случае несчастного исхода доказать чистоту моих намерений; я надеюсь, что смогу в субботу убедить вас, что далек от того, чтобы искать неприятностей, и что сегодня нет никого, кто больше меня стремился бы избежать их.

Я не могу распространяться на эту тему в письме».

Хотя история с де Саблиером была довольно заурядной, мы сочли нужным рассказать о ней не столько из-за этого письма Бомарше, сколько из-за того, что он вспомнил о ней в последние дни своей жизни. В 1798 году он записал:

«Это приключилось через восемь или десять дней после несчастья с кавалером де С., заплатившим жизнью за свое неосмотрительное поведение. Эта история могла погубить меня, если бы не доброта принцесс, вступившихся за меня перед королем. За разъяснениями по поводу постскриптума к моему письму г-н де Саблиер обратился к Ломюру, у которого я одолжил ему эти 35 луидоров. Самым забавным оказалось то, что это отбило у де Саблиера охоту лично принести мне мои деньги».

И письмо, и более позднее упоминание об этой истории позволяют нам лучше узнать характер Бомарше.

Во-первых, это был человек, не бежавший от стычек, более того, при необходимости он сам их провоцировал, чтобы самоутвердиться; во-вторых, это был законник или, скорее, педантичный адвокат, составлявший по каждому делу досье в форме речи в собственную защиту. Бомарше был игроком, который не хотел проигрывать ни современникам, ни потомкам, именно поэтому так трудно разобраться в его архивах: не знаешь, где правда, а где вымысел. Будучи изощренным выдумщиком, Бомарше, описывая различные приключения своей жизни, всегда отводил себе в них самую достойную роль: по его глубокому убеждению, он всегда оказывался жертвой ревности, лжи и коварства. Эта роль поверженного и притесняемого, которую он регулярно играл перед публикой, плохо вяжется с общим стилем поведения человека, порой излишне доверчивого в делах, несмотря на весь его скептицизм, но готового подписаться под словами Вольтера, повторенными позже Шамфором: «В жизни нужно быть либо наковальней, либо молотом; мой выбор — не быть наковальней».

Показная скромность и разного рода хитрости и уловки не смогли скрыть того, что Бомарше был очень честолюбивым человеком. Каждый новый успех порождал новые желания. Первые успехи помогли ему обрести уверенность в себе. Потом пришли времена испытаний, которые поначалу повергли его в растерянность, но потом, встряхнув его честолюбие, заставили бороться. Описывая постигшие его несчастья, Бомарше всегда сгущал краски, представляя себя невинной жертвой, причем чем больше было поводов сомневаться в его невинности, тем настойчивее он упирал на это.

Что касается истории с кавалером де С., то она очень смахивает на выдумку и кажется неправдоподобной любому, кто знаком с нравами французской знати XVIII века; в пользу того, что она действительно имела место, свидетельствуют лишь ничтожный эпизод с де Саблиером и хвалебная биография Бомарше, написанная Гюденом.

Точно так же в последующий период громких дел не вызывавшая сомнений попытка подкупа члена суда будет ловко им затушевана, а на первый план выведено неблаговидное поведение супруги судейского чиновника.

Еще позднее, описывая свои приключения в качестве тайного агента короля, Бомарше представит себя достойной жалости жертвой, тогда как изучение официальных документов, не вызывающих сомнений в их объективности, породит множество серьезных вопросов, касающихся его честности и порядочности в делах. Можно сказать, что уловку с лжеисповедником госпожи Франке он повторил на международном уровне. Чтобы разобраться в том, что было плохого, а что хорошего в нашем герое, пришлось сразу взять за правило не принимать за чистую монету свидетельства самого Бомарше, поскольку в своих описаниях он всегда отводил себе исключительно благородную роль. Поборники справедливости иногда лукавят, иногда бывают честны, но когда они со знанием дела и сокрушительно обрушиваются на своих противников, что делал Бомарше, это становится подозрительным, поскольку самыми яростными обличителями мошенников обычно бывают те, кто сам не без греха.

Эти соображения приведены здесь вовсе не для того, чтобы умалить достоинства столь блестящего, энергичного и ловкого человека, а для того, чтобы оправдать необходимость критического подхода к оценкам и суждениям Бомарше, вызывающим множество вопросов у исследователей. Такая позиция сделает рассказ о жизни Бомарше еще более увлекательным, поскольку не раз будет вынуждать нас отдавать дань необыкновенной ловкости этого человека.

В то время, когда Бомарше занимал незначительную должность при королевском дворе и снискал благосклонность дочерей Людовика XV, он прекрасно осознавал ничтожность своего положения и видел, что аристократы не признают в нем ровню: для вельмож ранга Альмавивы он был всего лишь слугой, подобным Фигаро.

После смерти жены Бомарше, не имевшему других средств существования кроме скромного жалования контролера-клерка королевской трапезы, приходилось особенно туго, ведь ему нужно было не только в достойном виде появляться в свете, но и постоянно выполнять самые разные фантазии принцесс, не имевших ни малейшего представления о проблемах повседневной жизни. О манере поведения этих барышень весьма красноречиво свидетельствует история о том, как принцесса Виктория захотела вдруг айвового мармелада. Ни в одной из лавок Версаля этого деликатеса не нашлось. Людовик XV, пожелавший во что бы то ни стало исполнить каприз дочери, вызвал к себе своего премьер-министра герцога де Шуазеля, и тот срочно отправил в Орлеан, славившийся своим айвовым мармеладом, гонца с запиской от короля к местному епископу с просьбой немедленно прислать в Версаль банку мармелада. Несчастный епископ, поднятый с постели в три часа ночи, в свою очередь разбудил одного из прихожан, готовившего лучший мармелад в городе. Получив то, за чем его посылали, гонец еще до рассвета отправился в обратный путь и, за рекордно короткое время проскакав галопом двадцать пять лье, вернулся во дворец, чтобы доставить мармелад принцессе Виктории, которая уже и думать забыла о своем вчерашнем желании.

Можно себе представить, что воспитанные таким образом принцессы засыпали своего учителя музыки поручениями, нимало не заботясь об их оплате. Чтобы хоть немного успокоить уставших ждать кредиторов, Бомарше заплатил им часть долгов из своего скудного жалованья и остался почти без гроша. Смирив свою гордость, он написал г-же Оппан, домоправительнице принцесс, о своем бедственном положении и сообщил, что ему срочно нужно 1939 ливров 10 су для оплаты заказов принцесс. А дочерям короля он изложил свои проблемы в форме стихотворного прошения:

Иов, господин мой, как похожи наши истории,

Я имел богатство, теперь же у меня нет ни гроша,

И, подобно тебе, я пою славу

Самому великому из королей, сидя на собственном дерьме.

До этого момента моя история полностью повторяет твою,

Мне осталось лишь показать Сатану и его подручных,

Мучающих и обкрадывающих меня,

А потом рассказать об ангелах-благодетелях.

Сатана — это олицетворение неправого суда,

Его подручные — адвокаты и прокуроры,

Которые с помощью угроз и гнусных уловок

Завладели всем моим имуществом.

Небесные ангелы — это прекрасные принцессы,

Чьи сердца — опора несчастных,

Один их взгляд рассеял мою грусть

И стал обещанием счастливого будущего.

Столь искусно составленный призыв о помощи возымел свое действие: счет Бомарше был оплачен, а дочери Людовика XV стали оказывать своему протеже щедрую финансовую поддержку, которую он ловко использовал для закладки основ собственного состояния.

Эти взаимоотношения с королевским семейством, продлившиеся долгие годы и оказавшие большое влияние на карьеру Бомарше, далеко не всегда были безоблачными: последняя туча, омрачившая их, появилась из-за сфальсифицированного Бомарше письма. Факт этот абсолютно достоверен, ему есть подтверждения, чего нельзя сказать о другой истории: в «Журналь», издававшемся Коле, была опубликована статья, в которой говорилось о том, что министр королевского двора граф де Сен-Флорантен будто бы лично запретил Бомарше появляться при дворе из-за того, что этот учитель музыки был настолько дерзок, что влюбил в себя принцессу Викторию и не собирался останавливаться на половине пути. Кроме этой статьи никаких других свидетельств ни о громком скандале, ни об официальном отлучении Бомарше от королевского дома не существует. Вполне возможно, что эта сплетня основывалась просто на чьем-то подозрении.

Будь это правдой, можно было бы поразиться амбициозности Бомарше, осмелившегося пойти по стопам Лозена, женившегося на герцогине де Монпансье. При этом Лозен сам был голубых кровей, и герцогиня была всего лишь двоюродной сестрой короля. Выбрать же своей целью одну из королевских дочерей — это было более чем неразумно для безродного контролера-клерка королевской трапезы, ведь он просто хотел подняться вверх по социальной лестнице и пытался добиться этого с помощью богатства, открывавшего ему доступ к благородному званию.