Кукую В Нью-Йорке

Кукую В Нью-Йорке

30.12.91. Уже устал подвешенно существовать приживалом. Суконики — милейшие, конечно. Но все равно перекошены их свои ритмы жизни из-за гостя.

Как хороши неотменные обязанности — как утишают психею и обороняют от множественности возможностей в существовании, что набрасываются тебя терзать — аки бесы рыкающие! Вон Инна сейчас урок на дому проводит — 10.30 утра. Алик вчера вернулся поздно с работы. Я же чем занят? Ищу щель, как покорить мир — своими текстами: статьей и книгой — куда б просунуть! Безумным себя чувствую.

Чем еще Работа дорога и почему без «джоб» американец несчастен? Работа как раз есть стены, обороняющие человека от напора дурной бесконечности бытия и соблазнов, и искушений: это все не для тебя, отсечено, потому что с 8 утра там до 6 вечера ты должен делать вот что и вот где. И душа — успокоена, не в пытке выбора.

Особенно богатый Западный и Американский мир, с избытком предложений и соблазнов заняться то тем, то другим, желать-утолить одну потребность, другую, купить эту вещь или ту, — в сумасшествие приводить может.

Как все помалу делается — вон разучивается за стеной пассаж на фортепиано! Продавливается, совершенствуется. А тебе — сразу все! Статеечку сначала малую напечатай, но такую, чтоб обратить внимание. Как вон Суконик со своим спорным «Болотиным» в «Континенте» и со статьей «Христианство и иудаизм» в «Вестнике». Или как Эпштейн свои эссейчики в «Новом русском слове». Потом уж тебя знают, волнами расходится реноме — и приглашают. А ты — сидел себе в Мидцлтауне и лишь на лекции усиливался, не занимаясь своим паблисити, а теперь — прозевал! — видишь. И не догонишь…

А ты сразу — книгу совать, когда тебя не знают издатели?

И вообще та модель, под которую ты себя подстраивал: при жизни жить незаметно, зато сделать свое существенное дело — творчество, чтоб потом уж открывали-откапывали тебя и дело твое (как было с Бахтиным и Лосевым…), — это модель времен застоя и медленного развития России и СССР. Сейчас же все сорвались на скорости, «как у всех» чтоб было! Но это — не впервой, затихнет… Не беги. Ты ж сам понял, что темпы России — мамонтьи или медвежьи. Но страх быть за бортом навсегда — вдруг охватывает. Барин ты, Обломов; нуждаешься в Захаре- слуге-последователе, кто б тебя воскресил. Но и съесть может, как Эпштейн. Вот кто ловок постепенно просачиваться и шаг за шагом расширять поле и паблисити свое!

Но сейчас интерес — не старца воскрешать-раскапывать мудрого (допустим), а кого новенького и молоденького бы найти со свежим голосом и словом и идеей. Так что будь доволен, что прожил-продлился со своими писаниями уж немало времени живота.

«Скажи еще спасибо, что живой!» — как у Высоцкого поется.

За стеной берутся аккорды. Сколько надо работать, чтобы звук вычистить, удар, темп! Как это прелестно, что есть такое русло энергиям нашим: не взрыв и убийство (как в войне или революции, или переделе), а труд и ремесло с постепенным наращиванием совершенства!

Подчинить пальцы надо пианисту! Плоть чтоб безотказно служила Духу и воле, и музыкальной идее в душе, и образу. Как балерина свое тело тренирует.

Но ведь и ты — тоже профессионал — редчайшей профессии: саможизния вдвоем со Словом. Его не на рынок и на службу наруже употреблять, как Литература, — но Литературу себя делать. Литерой дышать, как воздухом. Чтоб сопровождала каждый вдох и шаг…

Но перестань болеть отринутостию от рынка и славы — и не собой занимайся, монотонным, а разнообразные предметы бытия и духа вноси и живи ими, и интересуйся, и толкуй.

Предметы или Идеи?

Вон все славные — Ницше, Федоров — общие идеи обсуждали, взрывали и тем интересны… Но для того надо быть социальным и близко к сердцу принимать споры идей и ценностей. А это — майя и блеф и ловушка… Нет, цветочек описать, впечат- леньице от музыки, человека, от конкретного — вот что безошибочно ценно, не майя…

Суконик — когда идет спор идей, человечка видит. Как вон позавчера у Наташи Шрагиной — о неграх. А он видит милых негритянок, с кем работает в госпитале, — и понимает их изнутри, и душу, и жалеет.

Так и христианство велит. Общие идеи и задачи просты и ясны: любить, сострадать, помогать. Нечего и выяснять заново — как вон Ницше или даже Федоров — пророки новые. А вот ты одного малого обогрей, вылечи от тоски и проч.

Или живописец! Яблочек несколько на столе воспиши — как Сезанн. Или старушку какую, как Рембрандт! И — навечно! Абсолют тут схвачен, обитает и излучает свою божественную энергию.

Это вчера мы с Инной в Метрополитен-музей ходили, искусство калейдоскопом стран и эпох снова навалилось.

Саскию Рембрандт — и в обличии Беллоны, богини войны, в доспехах рыцарских нарисовал, как натуру используя. И себя — автопортреты. Так и ты все Светлану да себя — восписываешь, анализируешь.

По Мэдисон-авеню проходили, где галереи. Японские карликовые деревца продают в одном магазине: формой — сосна, а в горшке! Но ведь вывести было надо сорт такой — столетиями, микросовершенствованиями выделывалось существо.

Но так же подобно и мать детей выхаживает — любовию и лечением. Вижу Светлану с дочерьми нашими — сколько вложено! Вся ткань их тел и чувства душ — Светланою пропитаны, воспитаны, сочатся.

Вижу, как трепещет в кухоньке — Лариске еду какую поднести. А до того — в магазинах отстоять, «достать». А вечером На- стину душу выслушивает, гармонизует.

Покорны глаза и лица у Рембрандта: не заносятся, а терпят и сострадают и понимают. Все смотрят слегка вниз, наклоненно, смиренно.

О, как ценю малое делание — на фоне все время великих потуг что-то великое делать — в России, в СССР, в политике и переустройке сейчас! И снаружи быть, красоваться — вон он, какой я, смотрите!

1.45. Присяду. На миг — и то хорошо: одуматься, дыхание души нормализовать словом, мыслию.

Позвонил Ллойд Фишель из Калифорнии — сказал, что слух прошел, что в Москве не принимают доллары. А я собирался везти «трэвел-чеками» — оберут 5 долларов с сотни, да еще и не получишь. Так что решил поступить, как Димка велит: тут главную сумму оставить. И ведь если мне квартиру там — так продают уезжающие, и они заинтересованы даже получить не там, а за рубежом эти доллары…