Американские студенты

Американские студенты

12. Х.91. Да, куда тебе разъезжать?! В эти четыре дня между лекциями: только успей очухаться — в первые два дня. А потом подготовиться. Так хоть — не прогоришь. А представь: после полудня занятий еще скакать на аэродром, куда-то лететь, нервничать, не понимая: туда ли едешь, в то ли окошко, проход и самолет?.. Нет, это не по нервам моей уж изношенности.

Атак — ничего… Сегодня уже вроде бы пришел в себя. Вчера с утра пописал, потом сходил в банк — взял 100 долларов, собираясь вечером в магазин «Гуд уилл» («Добрая воля»). Потом на ксерокс ходил — забрал книги и отнес в библиотеку. Набрал там четыре тома «Войны и мира» — юбилейное издание. Надо подобрать минимум на чтение своим — вот с приятностью займу время этих дней. И Монтескье «Дух законов»: им главу надо на ксерокс выбрать — о влиянии природы и климата на законы и устройство.

Пришел в 2 домой, обедал: две сосиски сварил, а то все — по одной. Нечего себя мучить. Правда, несчетное количество яблок ем. Потом подремал. В 4 зашел в наш «департамент» — выпил дарового (для членов факультета) кофе — и пошел в магазин. Там рылся медленно: синие вельветовые брюки подбирал девочкам и свитер. Вроде выбрал, но боюсь сейчас: не тесноваты ли? Но — по пятерке. И кеды — кроссовки себе и пару носков — все на 19 долларов.

Но хватит дешевое покупать. Надо им что-то уж и дорогое.

Потом в 7 ужинал, а затем — в кино (тоже даровое) на «Шута»: американский простодушный юмор — от неловких телодвижений, от примитивного клоунства смех.

Рассказывал мне позавчера Алексей из Иркутска про студентов-американцев, с кем вместе живет, как проводят день. Встают в 8.30. Классы — в 9, но немного их: обычно два в день. Потом много спортом занимаются — часа три. После ужина, в 6–7, принимаются за чтение — под музыку. Но тут же телефоны, долго говорят. Потом друг с другом общаются, смешат, могут брызгалкой поливать, шутить — развлекаются так. Главное: ищут и делают «фан» — что-нибудь смешное. Готовы откликнуться на все: простодушны, инфантильны. Потом — в кино. После полуночи начинают слоняться просто: ни спать, ни делать что. Засыпают в 3 ночи.

Самое влиятельное у них — феминизм! Девушки — как мужчины, да еще мужественнее хотят быть. Знакомятся сами. Ухаживаний не принимают. Вообще все весьма пуритански, хотя могут и изнасиловать мужчину. Нас стараются презирать. Ничего романтического, ироничны и к любви. А — товарищество, дружба. (Наверное, как и на советчине в 20-е годы, думаю.) Но занимаются мало, и непонятно, какое добудут образование.

— Так их японцы обгонят, что старательно штудируют, — говорю. (В английской группе у меня студентка была: Ямаширо. Она написала курсовую работу на тему «Уитмен и Ницше. Два национальные варианта Сверхчеловека» — сама тему предложила и ярко сделала! — 30.7.94.)

— Тут, в Весленском университете, — оплот либерализма. И студенты что хотят, то и выбирают: классы, курсы. Но и могут выйти отсюда совсем без фундаментального образования. Например: запишется на курс классической музыки, сидит и слушает симфонии — без анализа и музыковедения. Другой курс — какую-нибудь генетику он же возьмет. Конечно: причудливые сочетания — и это интересно. Но ведь дети поступают — и что могут выбирать?..

— Выходит, наше государственное программное обучение все же некий фундамент общей культуры лучше дает. А затем — разнообразь сам. Тоже разница: тут сызмала, сразу, человек себя отличным формирует. А у нас лишь потом: как вариация Единого «мы».

Хотя разве здесь не унифицируют друг друга — общением компаний? То же феминистское движение…

Вчера, проходя по дорожкам «кампуса», вижу расклеенное везде: «Если хочешь лизать мою «пусси» (п…), надень гондон». «Если хочешь сосать мой «кок» (х…), намажься помадой». И прочие веселые. Объявления везде сами клеят, спроса не нужно.

Еще раньше, после предыдущего русского занятия, гулял с Машей Раскольниковой (у нее отец — тоже профессор литературы — в Индиане, кажется; но тут стиль — отдельно от родителей учиться и жить). — Тут, в Весленском университете, — она говорила, — все элита, так себя считают. Это очень привилегированный университет, высокого класса и дорогой. И все — личности, высокого мнения о себе.

Две Маши после моего русского класса со мной два часа беседовали (поодиночке). Одна — Маша белая (Штейнберг), что лишь три года назад из России, в возрасте 15 лет выехала, никак не может одолеть тоски и критична к американцам. Эта, Маша черная, положительное во всем находит. Та говорит: какие разные — американцы и русские; эта ищет равное, единое: чтоб все понимали друг друга.

— Потому я настороженно к Вашим лекциям отношусь, где Вы так резко различаете народы и психики.

— Да, конечно, я утрирую — для выпуклости. Да мне и самому это надоело — разное усматривать. Но все же — и то, и то правда. И не только две, но и больше частичных истин о всяком можно высказать.

— Так что не противоположности, а плюрализм? — она.

— И более того. Знаете, в «Бхагавадгите», индийской философской поэме, есть «явление тысячеликой формы Брахмо»: зараз предстает тысяча вариантов Бытия; это невыносимо смертному зреть и понять…

И все же возможно и разное, и единое. Вот гобой и скрипка, и орган — все разные по тембру, а все — музыка, согласное друг во друге слышат и производят.

Говорила, как мои классы им интересны:

— Вы нестандартны — это нравится американцам. А мой отец — более «профессор»: лекции читает, академичен.

Сетовала, что не знает своего будущего: не светит оно тут гуманитариям. Не чтут их (в отличие от нас — и доныне…).

— У нас и «неудачник», — говорю, — поэт или художник, чтится: как за высокое взявшийся, избранник, хоть и поражение потерпел. И его любят женщины. А тут — лишь признание и успех, и чековая книжка… Та Маша, белая, недавняя тут, — вообще в меланхолии. Утешаю:

— Ну ничего: женский организм гибче. Полюбите, выйдете замуж, детей родите…

Да, тут о праве на аборты споры — средь феминисток особо! Даже в классе английском я с ними обсуждал это, толковал:

— Ну да: это — по американской ментальности: знаю только настоящее и мое «я». Без отношения к предкам и потомкам. Без «гонии»; не даю на себя смотреть, как на сосуд-передатчик рода, природы. А — личность. И «ургия» хирурга, аборта — мое орудие самоутверждения в настоящем…

— Ладно, — говорю им далее. — Но хоть грех-вину в совести помните, вырезав возможную жизнь, убив. Ведь эти чувствования — греха, вины и страдания от них — тоже богатство человека, а не только чеки и машины… Вот русская душа и литература, Достоевский, — это очень чувствуют; это богатство и развиваем мы. И ныне — катастрофой своей и новыми загадками и биениями духа и ума…

Вижу: задумались. У меня в классе английском — больше девы…