Письма Светланы, Ларисы И Мамы

Письма Светланы, Ларисы И Мамы

(переслали через Виктора Потапова. Даты не ставят ни Св., ни Лара. Хотя вон у мамы — порядок: 12.XI.91.)

Письмо Светланы

Дорогой наш любимый, далекий, Гоша-геша, надеюсь, еще и ЗАЯ! Мы тут живем «под собою не чуя…» («страны», как в стихе Мандельштама о Сталине. — Г.Г.), поскольку просто бьемся день ото дня в почти военной обыденности: отстоять в хвосте, что-то урвать, а в последнее время и вовсе нечего, — так, для примера, любого масла, допустим, сливочного, вообще в торговой и пайковой природе уже не существует. Так и живем, вообще ничего не подмасливая. Правда, появился уже маленький коммерческий отдел в магазине на углу у аптеки: люди заходят, рассматривают цифры на трех выставленных продуктах: сосиски, ну самые наши мерзейшие, — 100 руб. 1 кг, ветчина — 299 руб. и колбаса что-то за 300 руб. (за кг). Если бы был за такую же астрономию сыр, я, м. быть, бы и купила вороний кусочек для Лары, но, увы, сыр вообще — продукт марсианский.

Я тебе уже мельком рассказывала по телефону, что с две недели назад решила ухнуть имевшуюся наличность на рынке, и от этих лакомств у меня начались желудочные боли сильнейшие, у

Ларки даже россыпи вдоль талии чего-то красного, бугристого и гнойного. До сих пор не проходит, хотя и стала она есть только кашку без масла и яблоки (их тоже нет в магазине, а у бабок редких 18–25 за кг).

Так что повыбрасывали груши, орехи рыночные пока храним, но боимся брать в рот, и еще глядим с опаской на странное темное подсолнечное масло. Про все это тебе расписываю, чтобы радовался там, ел и нам привез хотя бы сыру, масла, а ежели и хлопьев, то не таких, как ты переслал: в них много овсянки (и Лара их не ест, а все ведь для нее), а надо, чтобы были чистые хлопья пшеничные, с орешками, изюмом, как я привозила.

А так что мы делаем еще? Ларка мучается с дипломом, ей, естественно, замысел в целостности, и лучший ее центральный эскиз, — зарубили, и она нервничает, что-то ищет более для них приемлемое. Ей, как всегда, совершенно некогда, цены на все ее материалы, холсты, краски растут каждую неделю, а ведь их еще и не «отпустили». Но не привози ей ничего такого: это, во- первых, тяжело, во-вторых, и у вас дорого.

Я сидела чуть ли не месяц над какой-то 1 — й халтурной, компьютерной, совершенно слепой версткой тома Федорова для «Раритета». Издохла, только сегодня окончила… Возилась и над 1-м (томом) Полного собр(ания), но куда и как он выйдет — повисло. Младший Яковлев (Анатолий, сын советника Горбачева, был секретарь журнала. — Г.Г.) ушел из «Вопр(осов) философии», вроде организует свой журнал «Путь», и там планируется и небольшая филос(офская) биб-ка, очевидно, туда (но когда? и будет ли?) он и хочет нашу работу. А мы и без договора даже. В Институте тоже дышим на ладан.

Четыре воскресенья подряд читала курс лекций (осталась еще одна) в Воскресных чтениях, организованных общ(ество)м христианской культуры «Логос» (Регельсон) в клубе гуманитарных факультетов МГУ на Герцена. Устала, надоело, народ ходит сейчас плохо на любые мероприятия, бегают по магазинам и рано запираются по квартирам, где (нерзбр.) только «голубые огоньки». На улицах с 7–8 часов совершенно пустынно и страшно. Каждый день новые сюжеты и страсти в масштабах огромной нашей сцены-страны, что разваливается кусками. А какова Чечня! Обрели себе нового Шамиля, а у нас над российским парламентом восседает чеченец Хасбулатов, изображает сверхпапского католика и мутит патриотическую русскую воду.

Я, конечно, и гляжу в экран, и слушаю в ночи, но уже и надоело. Гпавное — все и от всего УСТАЛИ. И, наверное, много всякой токсичной дряни в (нелегкой?) еде и в воздухе, отчего вроде и немотивированная злобность всех на всех.

Ладно, когда приедешь, будем разговаривать, а сейчас некогда, надо бежать туда-сюда; тебе позванивают, но все больше хотят захомутать на какие-нибудь конференции, выступле- нйя, поездки… Чего-нибудь серьезного, насчет председателя земного шара (дразнит меня термином Хлебникова. — Г.Г.), — пока не было.

Очень ждем.

Теперь, что привезти. Лучше всего нечто действительно сейчас, прямо сейчас нужное.

…Вообще ноги сейчас совершенно голые: ни чулок, ни колготок НИКАКИХ нет. Одним словом, пройдись от гребенок до пяти постарайся меня утеплить.

…Я думаю, бабуся пишет о ВАТЕ — тоже не волоконной, даже и бинтов нет.

В большой чемодан, который будешь сдавать в багаж, положи что похуже, набей особенно сверху старыми вещами, а с собой в две сумки в руках и на плечо бери что получше, в самолет. Да, может быть, стоит — сам реши — купить один большой, хороший, тщательно на КЛЮЧ закрывающийся неприступный чемодан, без которого сейчас путешествовать нельзя, а то у нас все так легко распахивается.

Гошенька, должна бежать, вроде все деловое успела, а остальное — silence[12]. Целую, обожаю, радуемся твоим успехам…

(На следующем листе «нога Лары — левая» — нарисована. О, любовь! И на обороте еще допись. — Г.Г.)

P.S. Гоша, уже по дороге, выйдя на улицу, вытащила — как специально — твое письмо, такое оно у тебя возвышенное, умное — аристократ! — перед нашим материальным плебейством. Все волнуемся и расписываем тебе желанные шмотки. И еще чувство и протест на ихнюю реакцию НА НАС. Все равно, у нас лучше, и нам хорошо, а когда будем все вместе, — тем более…

Кстати, рядом с «Дарами Кубани» открыли маленький валютный магазинчик, в нем народу нет вовсе, а только охраняет западные блестящие сласти милиционер. Я заглянула и спросила только: есть ли сыр, сказали — «да», что-нибудь плавленое, наверное, есть. Я это к тому, что не навьючивайся чрезмерно сластями и тем же сыром. Будут у тебя доллары — зайдем и что- нибудь там залежалого, перекочевавшего к нам купим.

Уф! Все. Целую, обожаю, жду. Твоя Доммушка.

Пока я перепечатывал письмо Светланы, как раз звонок — Катя Кларк из Йеля интересуется: есть ли мне где проводить завтра «День Благодарения», а то привезли бы к себе. Я ей письмо Светланы рассказываю. Она удивляется, сострадает:

— Да, сейчас момент тяжелый…

— Какой «момент»! Это — эпоха. Мы в ней и умрем…

— Ну что Вы так мрачно! Запад поможет…

— Помощь до нас не дойдет — разворуют по пути. Сейчас же — эпоха первоначального накопления у нас начинается. В Европе она была три века: 12, 13, 14, и тогда бандиты — все эти Медичи, скапливали капиталы. Это потом они стали просвещенные и покровители искусств. Так что скулил я в эпоху застоя: что не печатают, не езжу!.. Да зато писал себе свободно, и еда была. А сейчас и издавать тебя не будет никакой рынок, ни еды нет, с голоду помрем. А и спрашивать не с кого. Сам ликовал, когда разваливался такой слабый и милый и терпимый истеблишмент, что был в конце застоя, — жить было можно! И правители, с рыльцем в пушку, были мягки и жить другим давали. А теперь все новички — Попов, Пияшева — с них взятки гладки: за все нехватки кивнут на прежнюю власть — и так надолго. И рожи пришедших управлять ничем не лучше партийных ряшек — те же, только худее и злее. Как тощие пиявки в басне Эзопа «Еж и Лисица»: почему родосцам не следует свергать тирана…

Вот почему и я на свой глупый ум сержусь: как же так было не предположить последствий развала порядка в России, в Союзе? И это — ты, национальным занимавшийся пристально! Какой же спрос с «советологов» из Америки, типа Кати Кларк или Питера Реддауэя, что они не понимали нас и все гнули в дуду демократии и ругали партию и советскую власть за зажим интеллигенции и психушки?..

Да ведь уже поослабло все к концу застоя — заслужили мягкую власть, ценой мук прежних поколений. Вот бы ценить власть с нечистой совестью, с чувством своей вины, — так нет, свалили и теперь получили чистеньких безвинных — ни за что не отвечающих, не умеющих и безвластных…

И зло было в моем голосе, когда я часть этого высказывал. Русисты! Советологи! Собираются на конференции в Майами: только что там был собор американских профи по России: доклады, купались в океане — сладко как Россией заниматься и закорючки «к вопросу о»… какой-нибудь мелочи в стихотворении Мандельштама обсуждать! И будто они знают, что хорошо и что плохо для России и что ей желать.

Ничего-то не понимают — контекста Целого не имеют. Но ведь и ты, олух, узко глядел.

А сейчас вот буду Письмо Белинского к Гоголю разбирать — на сторону Гоголя встану. И в «Ревизоре» застойная, спокойная власть милых мошенников, что воруют, но и жить дают — даже учителю-интеллигенту про Александра Македонского стулья ломать… И верно Гоголь за ответственность дворян: чтобы помещики стали воспитателями крестьян… Навстречу друг к другу. А не «к топору зовите Русь!» — как потом готовно Чернышевские…

Вот была лучшая для России «перестройка» — Реформа 1861 года: нормальная эволюция, с сохранением, без разрушений. А нам — снова революцию и смуту подавай!

А эти все — книжные: Белинский… Деревни не знают, мужика… Как и наши демократы: Сахаров, Афанасьев. Давай к нам западное хорошее, вали наше плохое совсем — не видя блага тут хоть какой власти и порядка…

Яблочки лопаю — и кусок в горле встает: Лариске бы!

Сами-то американцы жестко блюдут иммиграционную квоту и не «напуськивают» к себе заразы чужих идей и принципов устройства. А мы — нате! Берите нас за рубь за двадцать! — так и есть! Сняли все заслоны — и как подводную лодку затопит без герметики границ, так и нас. То^то китайцы усилили границы и контроль: видят на примере Союза, как может погибнуть цивилизация целая, и ихняя, пятитысячелетняя!

Как раз сегодня в «ланч» рассказывала пожилая милая дама о творчестве женщин в средневековом Китае — в XIV–XVII веках: из джентри, и куртизанки слагали великолепные стихи и прозу; и была культура аристократического истеблишмента, где в сложной и цветущей системе и этому было место… А сейчас — плебейство одинаковости все заливает…

ПИСЬМО ЛАРИСЫ

Здравствуй, Гошище!

Прости сразу за короткую записочку, я не мастак (в отличие от вас) писать.

У нас все с мамой хорошо — и любовь и неженство. Так что приезжай скорей, очень скучаем.

Ты теперь не заййа! Зая — я, а ты — псевдозаййа, это мы так с мамой порешили. Я конечно шучу.

У нас тут объявилась мышь! Мама в панике, я вчера все углы на кухне перерыла, дыры забивала. Мама ходит теперь по дому с палкой и на ночь баррикадирует двери: затыкает снизу щели полотенцем.

Я мучаюсь с дипломом. Большие оказались проблемы. Много перепробовала вариантов, часть мне запретили, вернее (громко сказано), намекнули, что это делать не надо. Я тут целых 2 недели ничего не могла делать — дрянь какая-то выходила. Сейчас вроде,, тьфу,, тьфу,, тьфу… не сглазить… что-то стало выходить.

Бабуся периодически достает. Настя ее избаловала вниманием, и чуть его уменьшить, так сразу обиды. Нуда жалко ее. Ты бы хоть в письме ей привет, что ли, передал или что-то в этом роде. А то ей даже нельзя твои письма показывать, ни слова о ней — обидится! А она все о тебе спрашивает.

Ну вот и лист кончается, новый начинать не буду, напишу только еще, что мне привезти. Ну целую и крещу. Целую. У а… Уа… У а… С Богом, приезжай скорее. Лариса. 13.1.91.

Какой мускулистый слог — и картинность. Вот художник-то! Напор и воля, упругость!

Какие все женщины мои разные! Вот еще мамы письмо — тоже шедевр в своем роде — такой гуманистической советской классики; таким стилем и отец мне письма писал. С Колымы.

Однако ты так запорешь свою книгу — отвлекшись на «жизне- мысли».

Да, еще Кате по телефону с сарказмом я сказал, когда она меня за мрачность прогноза пожурила:

— Ну что ж, это как раз хороший фон для блаженства завтра вам в День благодарения: острее ощутить свою устроенность и благополучие — ваш свет на фоне нашей тьмы (не тени даже…)

ПИСЬМО МАМЫ

12/XI91 г.

Дорогой Гена/[13]

(А почерк какой — ровный, ясный — не то что у меня, и у Светланы, и у Ларисы-левши… Порядок в душе у мамы!)

Спасибо за твой звонок ко дню моего рождения, я была растрогана, когда Светлана передала мне об этом (это они придумали, я звонил им, и Лариса напомнила, что как раз назавтра бабушкин день рождения — звонил я 7-го. Милые, выручили! — Г.Г.). Я ведь была дома, но из-за шума воды в ванной не сразу услышала телефонный звонок.

Я рада, что с большим успехом проходили твои лекции и семинары в университете… Ты к тому же, очевидно, стал серьезно овладевать английским языком… (Вот стиль отца — и далее: совет и ободрение, как он ей писал — читать лекции. — Г.Г.). Не пора ли, наконец, тебе читать лекции и в наших вузах, в Москве и в других городах…

Последний месяц я стала читать, перечитывать из твоих книг, тот громадный раздел, который я скоро два года собиралась читать и глубоко понимать. Речь идет о «25 романсах на стихотворения Тютчева» (Их 45. — Г.Г.). Масштаб, объем подходов, глубина и интенсивность творческой мысли равносильны — самостоятельной книге. Читаю, постигаю (там ведь более 200 стр.) и прочла (изучаю) почти 3/4, но чуть не задохлась от напряжения, требуется передышка (как в многочастной симфонии остранение, разрядка, после чего можно подойти к восприятию кульминации и финала цикла…). Через неделю дочитаю до конца. Все это так сильно, так здорово, полно большой внутренней концентрации. Кстати, в книге «Русская Дума» очерки-по- ртреты не равноценны по «концентрации» мысли и изложения. Наряду с сильнейшими лаконичными портретами есть размытые многословием… Ну, об этом, когда увидимся, я тебе расскажу.

Дорогой Гена, давно уже соскучилась по тебе (вот я и «про- слезываюсь», как отец писал с Колымы нам… — Г.Г.), хочется скорее увидеться. Не раз и ты передавал, что скучаешь, хочется домой в свое семейное гнездышко, где тебя любят и ждут… Хотя бытовое житье-бытье за эти месяцы осложнилось… Но несмотря на все Светлана и Ларочка в творческих трудах непрестанных… А также Настенька в далеких краях продвигает свою диссертацию. Пишет, что много над ней работает. Скоро приедет — 27/XI…

П. С. Если сможешь купить для меня летний плащ, дамский зонтик… Себе купи глазные лекарства. Из продуктов сыр, сухое молоко. Тебе купи непременно на голову БЕРЕТ, шапку или кепку и зимнюю к твоему теплому пальто-куртке. Еще раз целую — мама.

Большие сердечные приветы Алику, Инне, сыну. (Не забыла! — Г. Г.).

О, Мама! Какая ясность! 88-й год жизни пошел! О, Дай Боже!

Приеду и расскажу о своих новых пониманиях и о восценении советчины и партии — вот порадуется-то!

Ну ладно! Зарвался я сегодня — с жизнемыслями.

Но импульс получил — на Англию — от советчины — по контрасту: вот космос аккумуляции, умение многоэтажно всем жить в плюрализме, не отменяя, не вытесняя… Проникнись. Почитай — как раз Юджина Розенштока-Хьюсси об Английской революции…