Меланхолик с флегматиком…

30.10.91. А вообще-то работаешь ты тут как славно!..

…О, какое ядовитое змеение в глазу слева — единственном, да еще и ячменном со вчера! И что ты суешься-рыпаешься? Замри! А то — еще расширяться лезешь! Солитер ведь! А лезешь себя в мир преподносить и проситься размножаться — в печать!..

Сократом утешался на ночь. Но он все — на людях: совершенно городской и социальный человек, человек общения и разговоров. Один, наверное, и не думал, а в разговорах — раскалялся. Как я — в писании.

Был приятный человек — в общении. А ты вот оказался не приятный человек в общении; еще и над американцами потешаешься, что они стремятся друг дружке приятными быть: вон как президент Чейс что-то все время вчера веселое рассказывать старался, умелец, и Присцилла заразительно похохатывала.

Под конец остались вчетвером: Ирина (ждала, что Юз за ней заедет), Присцилла, ее Билл и я. Я заметил: — Четыре темперамента тут меж нас все: Присцилла — холерик, Ира — флегматик, я — меланхолик, а Билл — сангвиник, легкий человек.

И подумал: тяжкое бы, невозможное сочетание — меланхолик с флегматиком, как бы ты с Ириной, тяжко-ровной, не возмущаемой: как бы с инерцией тупой матери-земли. Оказалось, что это она должна была меня захватить-подвезти, но забыла. У меня столько от этого переживаний и расстройств, а она смеется, как над забавным запамятованием. Антипатия легкая меж нас от этого случая нарастает. А почему? Красивая женщина, помогала тебе на первых порах, опекала — мало? Еще в претензии!..

Что ж ты: на встрече в «русском доме» со студентами месяц назад говорил, что хочешь быть Апонзо Кеханой Добрым — просто приятным человеком людям, своим, домашним. Так постарайся и для чужих. Что ж снова в Дон Кихоты лезешь, активничаешь?

31.10.91. Ох, раскачиваю себя с утра — обессиленного. Накачал воздухом, душем, завтраком — кажется, ничего! Ячмень прошел, в животе вроде тоже комфортно. Только голова бедная тут перерабатывается. Ну ладно — восхитись! Ведь сегодня Платона философские мифы подавать будешь!

Веч. Закончил и переписал начисто письмо Ульрике фон Мольтке в Дартмут. Трудоемкое дело!..

ПИСЬМО В ДАРТМУТ

(самоперевод с английского)

Октябрь. 26, 31. 1991

Дорогая Ульрика фон Мольтке!

Ваше письмо, этот Schwung («порыв», нем. — Г.Г.) спонтанных чувств и идей, сильно впечатлили меня. Событий такого рода нельзя ожидать, они могут лишь случаться: это поражает, как некое сверхъестественное вторжение в твою жизнь и как духовный дар. Я осмеливаюсь объяснить это каким-то Wahlver- wandschaft («Избирательное сродство», нем. — название романа Гёте. — Г.Г.), которое Вы могли чувствовать, слушая мою лекцию, — так же, как я испытываю эту родственность, читая и перечитывая Ваше письмо. Я бы выразил мое ощущение при чтении Вашего письма стихами нашего русского поэта Тютчева (которые в моем топорном переводе могли бы звучать так:)

Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…

Американцы — бесплодная почва для синтетического способа мышления, которым работаю я и что применял, как я предполагаю, Юджин Розеншток-Хюсси, книгу которого я ожидаю получить, благодаря Вашей любезности (и уже получил ее — благодарю Вас. — 31.10.91). Метафизический интерес чужд американцам — тот интерес, который так глубоко прирожден Германской и Русской душам. И только представьте себе! Надо было случиться такому совпадению, что одна прибывает в Америку из Германии (Ваше имя напоминает мне знаменитую немецкую аристократическую и военную семью — не ошибаюсь ли я?), другой — из России, чтобы искра взаимного понимания и симпатии пронизала нас!..

И какое же жестокое историческое qui pro quo («недоразумение», лат. — Г. Г.) бросало нас в войны друг против друга, вместо того, чтобы работать вместе в созидании Евразийской цивилизации, как это было так естественно для Петра Великого, для русских шеллингианцев и гегельянцев в XIX веке, для Шпенглера и Рильке, которые любили и понимали Россию!.. В наши дни Россия в высшей степени нуждается в германской помощи и обучении, и я предвижу период нового полезного германского влияния…

Между прочим, читая Ваше письмо (даже если бы не знал Вашего имени), я расслышал германский акцент в Вашей мысли: как «войти извне внутрь этого тяжело структурированного

дома идей»… Разделение между Aussere (внешним) и Innere (внутренним), видение во всякой вещи структуры Haus (дома) — это характеристично для германской ментальности. И то, что Вы «предпочитаете мелодии (каменным скульптурам), когда речь идет об изменчивости народов во времени... Германская музыка превалирует здесь над средиземноморской пластикой.

Что же до Вашего недоумения: лучше ли было б поработить, нежели уничтожить индейцев и «что хорошего когда-либо выходило из рабства», — я бы апеллировал к истории как процессу, потоку изменений, в котором рабство может быть лишь переходным состоянием данного народа. Живой — может развиваться, мертвый — нет. Но, конечно, здесь есть проблема: личность, самоуважение, самопожертвование и т. п.

31.10.91. То, что выше, было написано сразу по получении Вашего письма. Но я намеревался переписать набросок и добавить что-либо… и отложил письмо в сторону. Но пришла новая неделя занятий, я должен был готовить свои лекции, и только сейчас я могу вернуться к разговору с Вами. Признаюсь, что моя душа предвкушала этот диалог на протяжении прошедших дней, но я боялся испортить его, интонацию — спешкой… Теперь вечер, я один в своем покое, и моя душа in seinem dunklen Drange («в своем смутном стремлении» — цитата из «Фауста» Гёте. — Г.Г.) обращается к Вам…

Я уже раскрыл книгу Юджина Розеншток-Хюсси (Out of Revolution = «Из революции» — Г.Г.). Я пленен ею. И это чтение ее полагает естественный конец моему письму Вам.

Для лучшего знакомства я посылаю Вам список моих работ. Напечатанные — разве что 5 процентов того, что я написал. Когда я отчаялся печатать мои рукописи под советским идеологическим контролем и внутренне отказался от надежды на издания, я вышел к абсолютной свободе мысли и творчества и наслаждался ею уж более 30 лет: писал для себя и путешествовал умом и воображением в разные страны и эпохи… Я был бы счастлив получить от Вас новое письмо.

С наилучшими пожеланиями Георгий Гачев.