Ты стеснителен, а нужен апломб

Ты стеснителен, а нужен апломб

23. iX.91. Погорел я на недостатке воображения. Оказывается, вчера, когда я так тихо и бездарно проводил воскресенье в чтении, мои знакомые в Бостоне ходили на рыбную ловлю в океан. Наняли с друзьями целый пароход и наловили много рыбы: 400 фунтов себе в холодильник забили… Но ведь они же меня спросили накануне: «Любите ли Вы ловить рыбу?» Я ответил: «Нет, не хватает у меня терпения сидеть». Я-то воображал русскую ловлю на удочку, когда сидят работяги и за целый день пескарика какого-нибудь поймают. А эти наловили тунца и акул. И такое ушло от меня — не почувствую океана!

А и Юз с Ириной вчера — «на охуительную барахолку ездили, потом в бане парились у знакомого». А я, приехав, не позвонил позавчера вечером — и он думал вчера утром, что я еще в Бостоне, а то бы взял с собой… Тоже бы накупил своим домашним чего!..

Те же в Бостоне, пока я глазел по улицам, ездили покупать себе новую машину — тоже бы важно: капитальнейший опыт для американца; опять же не сообразил с ними поехать, а предложил свою программу хождения по историческим объектам *— традиционно скучную…

А все — свитость. Смирение. Несмение. Стеснительность — такое продуцируется в психею из русского космоса.

Над Настей, помню, потешался, когда она в гостях у Эльбер- тов стеснялась брать фотографии из нашего похода по Кавказу: «А вам?..» — А у них завались фотографий и пленки еще… Но и сам я такой: пуще всего боялся стеснить хозяев и убежал, пока не в тягость им еще. Даже Диана меня наставляла, причесывая мне голову и осанке уча: «Надо быть более аррогантным, смелым, вызывающим!» И это в Америке — критерий активности человека и надежности: если уверен в себе и даже с апломбом — значит, несет содержание значительное, и такого надо брать в дело и верить ему. У нас же ценится обратное: большое содержание при скромном самодержании — застенчивость, «кено- зис» = самоумаление. Апломб же — у мошенников, как Остап Бендер, кто «берет на пушку». В Америке же такой, кто даже блефует, приемлем, ибо на блефе вначале (набрав первичный капитал — пусть и блефом) может реально ценное дело затеяться. Да тут и общество людей достаточно оградило себя законами от блефующих, зная за человеком такую склонность, арро- гантную…

Во Франции тоже: «быть» и «казаться» (etre и paraitre) — противостояние.

Да, богатая страна — Америка: еще и океан облегающий кормит. А Россия бесплодными горами окружена и льдом Северного океана. И хотя земля обширна и богата, но энергия людей уходила на сцепление и расцепление: на противоборство по горизонтали, друг в друга вцепившись и разрушая, а не землю обхаживая. И сейчас последние силенки уйдут на то, чтобы силы сцепления прежнего, советчины, одолеть, а уж на труд и творчество не останется. Все в политику и демократию изойдет: добыть свободу, частную собственность. А что делать с ними — Бог весть…

Но это притча: рыба на удочку — или сетью в океане. Психология человека из России — и американца размах. И если Сталин говорил про «русский революционный размах и американскую деловитость», то тут и размах, и деловитость. А наш размах более в негативном направлении: рушить, бунт… Эсхатология. «Погибать — так с музыкой!»

Что ж, и ты заговорил: «наш»? Заотождествился-то тут — со всей Россией и советчиной…

И студентов забоялся. Балаболю что-то странное, несерьезное, да еще на языке, полном ошибок. Задавливаю их лекциями — боюсь вопросов и обсуждений, ибо боюсь не понять их речь.

Но, пожалуй, надо будет дать им поговорить, выпустить свои удивления и вопросы мне — как раз на завтрашнем занятии — с этого и начать: спросить, что им непонятно, кажется странным в моем подходе, какие возражения и проч. А потом уже двигаться дальше и давать им Америку (Американский образ мира), где уж будет конкретный материал. Довольно давать им свои шаткие предпосылки — общие подходы; теперь переходи к конкретным описаниям образов мира.

Ну а в русской группе? Тоже им надо наперед дать план и литературу. Давай подумай, посоветуйся с бумажкою этой.

Значит, завтра — «Гроза» Островского и русское купечество — о нем разговор. Картина, в общем, допетровской Руси, с Кулибиным-умельцем. Да и сейчас провинция — не такова ли?.. Нет, советчина все превратила в блядство и люмпенство. Свобода — как «гуляй, Вася!» Заслуга ли это? Цинизм — разрушения, не созидания. И все на него работали: и рев. демократы, и Толстой, интеллигенция и поэты…

Созидали лишь — помещики, купцы, кулаки, партаппаратчики — да. Чиновники. За неимением охоты-силы создавать-тру- диться в одиночку в русском человеке, нужен мотор организации: Петр, Ленин, Партия — как нефть. Движущая сила развития — Государство: организовать Народ, что еще — из неличностей.

А как ему, русскому Народу, стать собранием личностей — свободных и ответственных? Вон пуритане, что в начале США, — так они Бога в душе носили крепко и нравственный закон. А у этих — разбито савейское послушание, а Бога давно от них забрали. Пойдет такое мошенничество и воровство, что взмолятся о прежнем савейском — хоть каком — порядке и нравственности…

На этом и путч недавний возрос — на этом желании населения.

Ладно, поговорим об этом. О слабости созидательных начал.

Следующее бы — Щедрин, «История одного города»… Или это трудно? Давай тогда «Ревизор» — да: и аппаратчики, и Хлестаков; страх, морок и нечистая совесть.

Потом бы можно «Что делать?»: утопия личности и эмансипации.

После — «Записки из подполья» и «Легенда о Великом инквизиторе». Достоевский — как поворот внутрь от внешнего. Созидательная деятельность Инквизитора, кто — как Петр Великий.

Затем — «маленький человек»: «Шинель» и «Станционный смотритель». Гуманность.

«Отцы и дети» и «Ася» Тургенева. «Сон Обломова» Гончарова.

А Толстой — где? и как?

Чехов — «Вишневый сад». Лопахин.

Горький «На дне»: все — люмпены. ГУЛАГ — свобода. Или — «Челкаш»?

Но надо одновременно давать — и из русской мысли. Или — под конец курса? Чаадаев. Письмо к Гоголю. Речь о Пушкине Достоевского. Блок «Интеллигенция и революция». Синявский: «Соцреализм».

Параллельно — некоторые анализы стихов — и образность там, национальная.

Ну да: завтра «Гроза» — и «Проблеск» Тютчева.

4.30. Побывал на занятиях у Присциллы — и понял, что совсем по-другому надо тут со студентами работать. У нее целый курс по Набокову, и две девицы делали доклады о его переводе и комментарии к «Евгению Онегину» — и обсуждали. Было интересно всем, и Присцилле — лишь корректировать кое-что. А я напрасно себя так мучаю: все самому думать-говорить. Надо их организовать работать.

Но и смешно: одна построила доклад на насмешках Набокова над советским комментатором «Евгения Онегина» Бродским. И те — бедного всерьез обсуждали — как монстра большевизма и советского искажения классики. А ведь он еще культурен, интеллигентен и учен…