В ШТАБЕ СЕВЕРНОГО ФРОНТА

В ШТАБЕ СЕВЕРНОГО ФРОНТА

Мы оставили Керенского в Гатчине, куда автомобильный кортеж премьера прибыл в половине первого дня 25 октября 1917 года. Керенский рассчитывал встретить здесь войска, по его сведениям, посланные с Северного фронта. Однако в Гатчине было тихо, и о войсках, идущих на помощь Временному правительству, никто не слышал.

В Гатчине было решено сделать остановку, для того чтобы пообедать и заправить автомобили бензином. Керенский прошел к коменданту города полковнику Свистунову, занимавшему помещения в первом этаже Гатчинского дворца. Но что-то в поведении коменданта показалось Керенскому подозрительным. Не желая искушать судьбу, он отказался от обеда. Правда, из-за спешки пришлось пожертвовать одним из двух автомобилей. Бензин из него слили в "пирс-эрроу" премьера, и Керенский продолжил путь.

Был уже поздний вечер, когда Керенский добрался до Пскова, где находился штаб Северного фронта. О том, что происходило в Петрограде, Керенский к этому времени еще ничего не знал. Но, видимо, он что-то подозревал, так как предпочел на время сохранить свое появление в тайне. В Пскове он направился не в штаб, а на служебную квартиру своего шурина генерала Барановского. После корниловской истории, в которой Барановский, по его мнению, проявил нерешительность, Керенский снял его с должности генерала для поручений. Барановский получил назначение на пост генерал-квартирмейстера Северного фронта. Здесь, в непосредственной близости от столицы, он должен был стать "глазами и ушами" своего высокопоставленного родственника.

По телефону в квартиру Барановского были вызваны главнокомандующий Северным фронтом генерал В. А. Черемисов и комиссар фронта В. С. Войтинский. В беседе с ними выяснилась странная картина. После ночного общения по телеграфу с Керенским генерал Черемисов действительно отдал приказ о формировании отряда, который должен был быть направлен в Петроград на помощь правительству. Предполагалось, что ядром его будут части 3-го конного корпуса, расквартированного в районе станции Остров.

Это был тот самый корпус, который Керенский в августе объявил авангардом войск Корнилова. Когда-то им командовал генерал Крымов, но, будучи поставлен во главе Отдельной Петроградской армии, Крымов сдал командование генералу П. Н. Краснову. Теперь те, кого Керенский еще недавно заклеймил как "корниловцев", стали последней надеждой премьер-министра свободной России.

Получив соответствующий приказ, Краснов распорядился начать погрузку в эшелоны. Однако когда поздно вечером он прибыл на станцию, оказалось, что погрузка завершена, но вагоны по-прежнему стоят на путях. Комендант станции сослался на начальника военных сообщений, когда же того удалось разыскать по телефону, выяснилось, что приказ задержать отправление отдал сам Черемисов.

Тем временем в Пскове на квартире Барановского происходила тяжелая сцена. Черемисов сначала пытался уверить, что распоряжение остановить отправку эшелонов с казаками он получил от самого Керенского, а потом вообще прекратил разговор и заявил, что его ждут на заседании фронтового комитета. Генерал Черемисов вовсе не сочувствовал большевикам. По словам Войтинского, для него "солдатская масса была "сволочью", и он заискивал перед ней лишь потому, что видел в ней силу. Вообще это был военный чиновник, совершенно поглощенный заботой о том, как использовать новую обстановку в личных целях, запутавшийся в честолюбивых махинациях, изолгавшийся, опустившийся, дошедший до полного забвения долга".[417] Черемисов уже знал о судьбе Временного правительства и не собирался связываться с обреченным, по его мнению, делом.

Уход Черемисова поверг Керенского в отчаяние. Что теперь делать — было непонятно. Но в самый последний момент судьба предоставила премьеру шанс — адъютант Барановского доложил о том, что Керенского хочет видеть генерал Краснов.

Краснов, так и не разобравшись, как ему следует поступать, в сопровождении своего начальника штаба полковника С. П. Попова выехал из Острова в Псков. Он попытался найти Черемисова, но оказалось, что тот заседает с членами фронтового комитета. С большим трудом Краснову удалось добиться разговора с главнокомандующим. Черемисов выглядел мрачным и усталым. Когда Краснов сказал, что он присягал Временному правительству, Черемисов прервал его:

— Временного правительства больше нет.

— Как нет?!

— Я вам приказываю выгрузить эшелоны… Все равно вы ничего не сможете сделать.

— Дайте мне письменное приказание, — сказал Краснов.

Черемисов встал и направился к двери. У выхода он обернулся и сказал:

— Я вам искренне советую оставаться в Острове и ничего не делать. Поверьте, так будет лучше.

Краснов оказался в сложной ситуации. С одной стороны, Черемисов распорядился остановить переброску войск, с другой — он так и не захотел дать письменного приказания. Колебания Краснова пресек полковник Попов. Он сказал, что раз дело политическое, то надо пойти посоветоваться с комиссаром. Они направились на квартиру к Войтинскому, но не застали его. Ждать пришлось до четырех ночи. Войтинский был крайне рад, увидев посетителей. Под страшным секретом он сообщил Краснову, что Керенский находится в Пскове. Надо идти к нему, причем идти немедленно.

В эмиграции генерал Краснов получил известность как талантливый литератор. Это можно почувствовать в его описании той октябрьской ночи: "Месяц лукавым таинственным светом заливал улицы старого Пскова. Романтическим средневековьем веяло от крутых стен и узких проулков. Мы шли с Поповым пешком, чтобы не привлекать внимания автомобилем. Шли, как заговорщики… Да по существу мы и были заговорщиками — двумя мушкетерами средневекового романа".[418] С трудом ориентируясь на освещенные окна, Краснов и его спутник нашли квартиру Барановского. Постучали, представились, и их провели на второй этаж, где в гостиной уже ждал Керенский.

Краснов впервые увидел главу Временного правительства вблизи: "Лицо со следами тяжелых бессонных ночей. Бледное, нездоровое, с больною кожей и опухшими красными глазами. Бритые усы и бритая борода, как у актера. Голова слишком большая по туловищу. Френч, галифе, сапоги с гетрами — все это делало его похожим на штатского, вырядившегося на воскресную прогулку верхом".[419]

— Генерал, где ваш корпус? Он идет сюда? Он здесь, уже близко? Я надеялся встретить его под Лугой.

В ответ Краснов доложил, что в его распоряжении нет не только корпуса, но и полной дивизии. Однако Керенского это не слишком обескуражило. Он заявил, что имеет сведения о подходе свежих сил, готовых выступить в защиту Временного правительства. Барановский уточнил эту информацию, приводя конкретные названия и номера частей. Всё это несколько успокоило Краснова, хотя подспудные сомнения у него продолжали оставаться.

Было решено немедленно отправляться в Остров, с тем чтобы как можно скорее выступить в направлении столицы. К месту назначения прибыли, когда уже начинало светать. Весть о том, что в городе находится Керенский, распространилась мгновенно. У штаба корпуса появились какие-то дамы с цветами, но гораздо больше было солдат и матросов (в городе стоял Морской артиллерийский дивизион), настроенных откровенно враждебно.

Краснов попросил Керенского выступить перед собравшейся толпой, надеясь этим успокоить ее. Позже он вспоминал: "Я никогда не слыхал Керенского и только слышал восторженные отзывы о его речах и о силе его ораторского таланта. Может быть, поэтому я слишком много ожидал от него. Может быть, он сильно устал и не приготовился, но его речь, произнесенная перед людьми, которых он хотел вести на Петроград, была во всех отношениях слаба. Это были истерические выкрики отдельных, часто не имеющих связи между собой, фраз. Все те же избитые слова, избитые лозунги".

Керенский не успел закончить, как из толпы послышалось: "Неправда, большевики этого не хотят! Мало кровушки нашей солдатской попили!" Оратор уже вернулся в дом, а выкрики толпы перед входом в штаб становились все более агрессивными:

— Схватить его и предоставить Ленину — вот и все!

— А казаки?

— Казаки ничего не сделают.

Краснов приказал вызвать со станции конный взвод для конвоирования автомобиля, а на самой станции выставить "почетный караул". Вид бравых казаков, прошедших перед ним церемониальным маршем, вернул Керенскому хорошее настроение. Но дальше начались новые неприятности. Поезд не двигался с места, между тем на путях появлялись все новые и новые группы вооруженных солдат. После разговора на высоких тонах с начальником станции выяснилось, что куда-то исчез машинист. Тогда его место занял начальник личного конвоя Краснова есаул Коршунов, когда-то служивший помощником машиниста. Наконец эшелон тронулся.

Псков прошли без остановки и только успели увидеть из окон громадную толпу вооруженных солдат, собравшихся на перроне. На одном из полустанков в эшелон подсели казачьи офицеры, возвращавшиеся из Петрограда. Один из них — сотник Карташов, доложил то, что ему было известно о судьбе правительства. Обратившись к нему, Керенский протянул офицеру руку. Тот вытянулся по стойке смирно, но руки в ответ не подал.

— Поручик, я подаю вам руку, — сказал Керенский.

— Виноват, господин Верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки. Я — корниловец.

Керенский покраснел, пожал плечами и вышел из купе.

В ночь на 27 октября эшелон прибыл в Гатчину. Здесь отряд остановился почти на сутки, чтобы дождаться подхода других частей и попытаться выяснить намерения противника. Что касается наличных сил, то в этом отношении картина складывалась не слишком впечатляющая. Под командованием Краснова находилось три сотни 9-то Донского полка, две сотни 10-го Донского полка, одна сотня 13-го Донского полка, а также неполная сотня казаков-енисейцев. В совокупности это составляло меньше пятисот человек. В распоряжении отряда было также восемь пулеметов и 16 конных орудий. Идти с этими силами на Петроград, гарнизон которого составлял 200 тысяч человек, было безумием.

Однако гражданская война диктовала свои правила. Добиравшиеся из Петрограда офицеры (а они прибывали в Гатчину буквально каждый час) сообщали, что в столичном гарнизоне царят колебания. Достаточно любой мелочи, чтобы чаша весов качнулась не в сторону большевиков. Краснов надеялся, что остатки авторитета Керенского помогут ускорить этот процесс. К тому же Керенский был не один. Уже в Гатчине с ним на связь вышли представители Комитета спасения, обещая при приближении отряда Краснова к Петрограду организовать в городе восстание. Все это вселяло надежду, но до полной уверенности в успехе было далеко.