В небе Северного Кавказа
В небе Северного Кавказа
Несмотря на большое численное превосходство врага в воздухе, летчики 45-го авиационного полка, входившего тогда в состав 216-й смешанной авиационной дивизии, наносили ему ощутимые удары.
А на земле всюду шла подготовка к обороне. Возвращаясь на аэродром, Лавицкий видел сверху, как готовили саперы завалы в лесистых горах, как все более удлинялись извилистые линии окопов у берегов Уруха и Терека. Там и здесь мелькали разноцветные косынки женщин. Тысячи их работали на рытье противотанковых рвов.
С каждым днем появлялись все новые изменения на Грозненском и Махачкалинском обводах.
Наиболее сильные укрепления создавались у Эльхотова. Передний край главной полосы проходил по правому берегу Терека — от Бирючка до Майского, по правому берегу Уруха и до его истоков.
Полевой аэродром, на котором базировался полк, находился под Бесланом. Лавицкий уже считался в части ветераном. К этому времени он совершил 178 боевых вылетов, 23 раза вылетал на штурмовку войск противника на самолетах «И-153», на «ЯК-1»—9 раз. На этих истребителях он провел 62 воздушных боя, летал на прикрытие своих войск, сопровождал бомбардировщиков, ходил на разведку.
Все это цифры из боевых донесений и отчетов штаба части. Но за ними — подвиги. С виду Николай почти не менялся. Оставался таким же худощавым, жилистым. Только лицо посуровело и возмужало. Стал он крепче и уверенней.
Я хорошо сейчас представляю ту обстановку.
Медленно сползает с гор осенняя ночь. Все слабее мерцают звезды и растворяются в синеве утра. Куда-то за вершины Кавказа ушел диск луны.
— Селена пропала! — проговорил механик Назар Елисеев, копошившийся у истребителя Лавицкого.
— Что! Что? — спросил Лавицкий.
— Селена, говорю, пропала. То есть луна. Ушла вон за ту гору. Гляди, сейчас и «рама» пожалует. Это уж точь-в-точь. Заметил я: целую неделю приходит она к нам в гости именно в это время. А за нею, конечно же, и бомбардировщики нагрянут…
Он вдруг оборвал речь коротким, броским:
— Комполка идет!
Лавицкий спрыгнул с плоскости «ЯКа» и доложил подполковнику Дзусову о готовности истребителя.
Механик глядел вслед удаляющемуся вместе с командиром полка Лавицкому и невольно улыбался.
Николай шел твердо, широко расставляя ноги, чуть покачиваясь, как обычно ходил Ибрагим Дзусов.
— Перенял у бати походку!
И тут возразить было нельзя. Любили подчиненные своего командира и стремились быть похожими на него. Повторяли приемы воздушного боя, которые проводил Ибрагим Магометович. Старались так же, как и он, взлетать, садиться на аэродроме. Это был очень авторитетный командир. Его решения всегда продуманы до мельчайших подробностей. А если делал он летчикам замечания, то тактично, без крика, никогда не напоминал о прошлых нарушениях и ошибках.
Очень любил Дзусов природу. До сих пор помнят однополчане один любопытный случай.
Росло рядом с караульным помещением батальона аэродромного обслуживания деревцо. Но кто-то из озорства или случайно сломал его. Постоял молча Дзусов над поникшим деревом, даже попытался придать ему прежнее положение. Но ничего из этого не вышло.
Быстро направился в казарму. Спокойно принял рапорт дневального. Прошелся по казарме. Придирчиво осмотрел заправку коек, а потом неожиданно спросил:
— Вы знаете, сколько труда стоит вырастить большое дерево?!
Все сначала молчали. Но вдруг кто-то сказал:
— Вон сколько деревьев свалила война.
— Да то ж война. Деревья и человеческие жизни ломают фашисты. А мы советские люди. Природа! Великое это дело! Недаром издают законы об ее охране. И мы с вами кончим воевать, разобьем фашистов и будем охранять леса и водоемы, животных и пернатых.
— Ну, что там особенного, — пытался возразить дежурный. — Ну, сломали дерево. Так вырастет другое!
— Вырастет! Но сколько лет надо ждать, чтобы оно дало тень. А тень дают только настоящие зрелые деревья.
Не было в облике командира полка ничего броского: ни суровости во взгляде, ни «металла» в голосе. Но располагал он к себе сразу. К нему тянулись со своими откровениями подчиненные. Звали просто — батя. Иногда он скажет:
— Что загрустили, солдаты? Вот сыграют отбой, затихнут моторы. Настанет такая неправдоподобная, глубокая до звона в ушах тишина, что слышно будет, как стучат наши сердца. Вот увидите, придет такое время…
Сейчас они шли вместе и разговаривали.
— Нашими частями оставлен Моздок, — сказал Дзусов.
— Моздок? — переспросил Лавицкий.
— Да, 21 августа наши отошли к Моздоку, а 23 августа после упорных боев оставили город. Бои идут на подступах к Орджоникидзе. Противник пытается овладеть переправами через Терек и обеспечить себе исходный плацдарм для дальнейшего наступления. Полку приказано прикрыть переправы через реки Баксан и Терек на участке Майское, Николаевка, Моздок, Вознесенская, Малгобек.
Относительную тишину на аэродроме нарушил характерный свист запускаемых двигателей. «ЯКи» стояли на противоположной стороне аэродрома, а звуки работающих на малых оборотах двигателей слышались как будто бы рядом.
Вот один из них взревел. Подполковник Дзусов раздумчиво сказал:
— Что бы мы, летчики, стоили, если бы не было техников, механиков, мотористов, оружейников, шоферов-заправщиков? Недаром им говорят: все рассветы и закаты — ваши.
Это была великая правда. Вечером летчики, которые не на задании, лягут спать, а эти будут работать и работать до самого утра.
Дзусов пошел к другим машинам, а Николай опять оказался у своего самолета. Влез в кабину, опробовал двигатель, покачал ручкой управления, проверил работу приборов. Все было сделано безукоризненно. Моторист, техник и оружейник постарались на совесть. Лавицкий выключил двигатель и встал на крыло. Посмотрел на аэродром.
Кому из летчиков неведомы фронтовые аэродромы, грунтовые полосы, наскоро отремонтированные после налетов вражеской авиации. Именно с этих аэродромов совершали истребители боевые вылеты. «А батя рано поднялся», — подумал Николай. Связь со штабом армии и дивизией была неустойчивой. И часто командирам авиационных полков приходилось принимать самостоятельное решение. Возможно, и на этот раз Дзусов принял такое решение. Не зря же упоминает Моздок.
Так начинался один из многочисленных дней в полку.
* * *
Летом 1942 года формировались авиационные корпуса резерва Главного командования, состоявшие из 2–3 дивизий. В тот же период в истребительных дивизиях готовились группы «охотников» из 4–8 летчиков. Состав истребительных полков был увеличен до 32 боевых самолетов. Полки пополнялись людьми и машинами в ходе операций.
Заметно выросло боевое мастерство летчиков. Атаки на вражеские самолеты проводились чаще всего с задней полусферы, сверху. Стала сокращаться дальность открытия огня из пулеметов и пушек. Все это давало определенные результаты.
И снова боевой день. С утра летчики собрались на командном пункте. Командир полка оставался спокойным. Таким он был всегда, когда части поручалось очень ответственное задание. И на этот раз он был подчеркнуто спокоен.
— Объявляю позывные, — начал Дзусов. — Станция наведения — «Резеда». Мой позывной — «Тигр», «ДБ»— Дмитрия Глинки, «ББ» — Бориса Глинки, Лавицкого — «Примак».
Он назвал другие позывные и продолжал:
— Разведданные следующие: замечены бомбардировщики и истребители сопровождения. Курсом — на Грозный. Вылетаем немедленно.
И сразу поднялось двенадцать истребителей. Один за другим. Быстро пересекли Сунженский и Терский хребты и, ориентируясь по дороге, ведущей к Моздоку, пошли на север. Вскоре из-за облаков увидели, как двенадцать бомбардировщиков «Ю-88» в сопровождении истребителей летели на Грозный. Можно было подсчитать и «мессершмиттов». Шесть! Восемнадцать вражеских машин на высоте 2500 метров против наших двенадцати! Двигались они над самой кромкой облаков, то пропадали в них, то вдруг показывались.
В шлемофонах Лавицкого, Шаренко, Поддубского, Бабака, Сапьяна и других летчиков послышалась команда:
— Свяжите боем истребителей. Постарайтесь отсечь их от бомбардировщиков. «Юнкерсами» займемся мы.
«Юнкерсы» летели волнами. Одна их тройка следовала за другой. Каждую шестерку прикрывали три истребителя.
«Что-то необычный порядок! Такого еще не бывало! — подумал Николай. — Ведь с самого начала войны летают парами».
Нарастало напряжение. Присутствие врага горячило кровь у наших асов.
— Атакуем! — услышал Николай голос Дзусова.
И все осталось позади, все! Кроме этого боя. Неважно было, что рядом рвались снаряды и огненные пулеметные трассы прошивали вокруг воздух. Николай видел только мчавшиеся на огромной скорости истребители врага. Их надо было во что бы то ни стало уничтожить. Он уже выбрал себе цель: ближайший истребитель. Самолеты приближались. Казалось, они вот-вот врежутся друг в друга. Но фашист свернул в сторону и взмыл вверх. И все же успел дать очередь из пулеметов. Строчка трассирующих пуль прошла ниже хвостового колеса истребителя Лавицкого. Форсируя мотор, враг набирал высоту, готовясь к новой атаке.
Позже Николай не мог объяснить, как в нем возникло одно-единственное решение, которое и определило успех. С ним всегда так получалось. Все сложно. Нет выхода. Но тут, словно молния, мысль: «Да-да, именно этот маневр надо применять немедленно». Вот и сейчас Лавицкий резко вводит машину в пике и выводит из него очень низко, почти у самой земли, имитируя падение. За ним мгновенно устремляются два «мессершмитта». И один из них не успевает выйти из пике и с грохотом врубается в землю.
Дзусов не раз говорил летчикам:
— Помните! Истребитель — одноместная машина. И все здесь зависит от летчика. Машина должна подчиняться ему мгновенно.
И командир полка отмечал, что в опыте Лавицкого это нашло конкретное воплощение. Вырабатывались в нем четкие установки и правила, Основательно проверенные на практике. Например, было известно, что немецкие истребители «МЕ-109» защищены броней сзади и отчасти сверху. Имелись в них так называемые самозакупоривающиеся баки. Пробьет его пуля, отверстие автоматически заделывается. Вот почему целесообразно атаковать противника в лоб. Но просто сказать: атаковать! А как это сделать?
Успевшие принять прежний строй «Ю-88» и «МЕ-109» снова ощетинились пулеметными и пушечными очередями, хотя в их задачу не входило ввязываться в бой с советскими истребителями. У них была определенная цель: поджечь нефтехранилища Грозного, разрушить его заводы.
Наши истребители врезались в строй вражеских машин и выиграли несколько секунд. В общей массе самолетов фашисты не сразу разобрались, где свои, а где чужие.
Николай считался в полку воздушным снайпером, безупречно знал слабые стороны самолетов противника, воевал смело, проявлял хитрость. Мог стрелять из любого положения. Все это давало немалую пользу.
Вот промелькнул фашистский истребитель, прикрывая другой самолет, на который наседал наш «ЯК-1». Он быстро набрал высоту, нырнул в облако, а через минуту обе фашистские машины навалились огнем на нашего «ЯКа».
— «Примак», сзади фрицы! — раздалось в наушниках. И вовремя. Николай считал, что повезло, когда ему достался именно этот «ЯК», исключительно маневренный и послушный. И теперь он мог мгновенно предотвратить нападение.
Лавицкий по-прежнему находился во главе четверки наших истребителей, врезавшейся в группу «мессершмиттов». И врагу, надо сказать, удалось отвлечь их от своих бомбардировщиков. Часть «юнкерсов» все же прорвалась к Грозному и сбросила бомбы. Однако другие бомбардировщики побросали смертоносный груз, не дойдя до цели, и в беспорядке повернули обратно.
Николай услышал команду ведущего:
— Все ко мне! Сбор!
Истребители пролетели над вышками Малгобека, приземистыми домиками Нижних Ачалуков Левее тянулась широкая лента Терека. Раньше Лавицкий знал о Тереке из стихов Пушкина и Лермонтова, из рассказов Льва Толстого. А теперь — вот он, легендарный Терек. И больно было на сердце оттого, что враг собирается форсировать его. Если это произойдет, придется уже завтра помогать пехоте.
Об этом долго говорили сегодня, когда прибыли в расположение полка. Складывалось мнение: «Прут фрицы!»
— Одни прут, а другие кричат: «Гитлер капут!» — ввернул словцо писарь штаба полка Виктор Масихин. Вездесущий и веселый, он всегда находился среди летчиков. Подробно расспрашивал их о боях. Вел своеобразный дневник действий полка. И сейчас он обратился к Лавицкому и Берестневу:
— Надо было бы уточнить некоторые обстоятельства последнего боя.
Строка за строкой вписываются в объемистую тетрадь. А в это время полковой фотограф делает снимки летчиков, представленных к боевым наградам.
Сквозь стекла окон видно, как на машине подъехал подполковник Дзусов. Он неприветлив.
— Барометр показывает бурю, — кивает Масихин и быстро удаляется.
Дзусов просит остаться летчиков. Долго молчит, исподлобья оглядывая всех. Потом говорит глухо:
— По радио позволяете выражаться. Ведь я предупреждал.
— Да мы же в адрес фрицев!
— И в бою летчик остается человеком с присущими ему качествами. Вы же не на базаре в шашлычной и не на Зацепе, где в старину устраивались конкурсы матерщинников. Требую прекратить это. Буду наказывать!
И вот такой он всегда, батя, Ибрагим — офицер до мозга костей, предельно взыскательный, не прощающий, когда речь идет о том, что унижает достоинство летчика. Да, Николаю снова и снова хочется подражать ему.
Лавицкий вспомнил. Однажды подполковник сказал ему как самому близкому товарищу:
— Когда мы летели на Моздок, я подумал о своих братьях — Мальсаге, Исламе и Бимболате. Где сейчас они? Давно уже нет сведений. Считается: пропали без вести. Раскидала война людей. Вот вы, Николай, напоминаете мне одного из братьев.
Разговор был вроде отвлеченный, не касающийся боевых дел. Но смоленский парень чувствовал, как в нем все более усиливается потребность говорить и говорить с этим сыном Кавказа — человеком скромным и очень расположенным к людям любой национальности.
Николай любил пофилософствовать. У всех поэтому складывалось мнение — лирик, да и только. И это слово кое-кто произносил с ироническим оттенком. Дзусов же как-то ему сказал:
— Военный летчик — лирик! Это хорошо! Разве плохо, что боевой ас видит мир чрезвычайно красивым?
В последнее время Дзусов особенно много работал, ставил задачу, раскрывая ее до мельчайших подробностей:
— Создалась серьезная угроза прорыва врага к нефтяным районам Грозного и Баку. Советские войска ведут бои на ближних подступах к Малгобеку. Наш 45-й истребительный авиаполк входит теперь в состав 216-й смешанной авиационной дивизии, которая была сформирована в мае 1942 года в городе Лисичанске. Командует ею генерал-майор авиации Владимир Илларионович Шевченко. Нами получен приказ — прикрыть штурмовиков при штурмовке танковой колонны. Имеются данные, что противник подтянул зенитную артиллерию. Ночью его позиции обрабатывают ночные бомбардировщики полка Бершанской. Наш вылет по сигналу — три ракеты с промежутком 30 секунд — завтра на рассвете.
Летчики расходились по местам. По дорогам, ведущим к аэродрому, двигались в клубах пыли грузовики. В их кузовах лежали ПТАБы (противотанковые авиационные бомбы) и САБы (светящиеся авиационные бомбы). Машины шли, выдерживая интервалы, соблюдая светомаскировку. По этим и другим многочисленным признакам было видно, что наши войска готовились к решительным боям.
А с воздуха летчики отмечали, что противник не менее активно готовил новое наступление. К Моздоку стянули свою технику две дивизии 40-го танкового корпуса генералов Герра и Брайта и двигалась пехота генералов Рюкнагеля и Клеппа. Соотношение сил по пехоте к тому времени было в нашу пользу, по танкам же противник превосходил советские войска в 5 раз. Обо всем этом летчики узнавали из сообщений радио и из газет «Сталинский сокол», «Крылья Советов», «Вперед, за Родину!»
В одной из газет было напечатано обращение кабардино-балкарского и чечено-ингушского народов ко всем народам Северного Кавказа. Газета переходила из рук в руки. Снова и снова сержанты и офицеры вчитывались в слова: «Не бывать собаке Гитлеру хозяином над нашим Кавказом, над нашей страной. Слушайте нас, своих стариков, свободолюбивые горцы. Поднимайтесь все, как один, мужчины и женщины, старики и дети! Берите любое оружие. Бейте, уничтожайте черных свиней Гитлера, которые не знают, что такое человеческая совесть. Храбрые джигиты Кавказа! На гитлеровских бандитах кровь наших людей. Кровью отомстим за кровь!»[1]
В газетах часто появлялись сообщения о боевых действиях летчиков 216-й смешанной авиадивизии. Николай все прочитывал, подчеркивал нужные абзацы, делал в блокноте заметки. Это будет использовано в политинформациях, которые он продолжает проводить в полку.
В те трудные годы в центральной печати было опубликовано письмо Лены Азаренковой, адресованное Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину. Лена писала: «Мой папа, Азаренков Анатолий, командир эскадрильи штурмовой авиации, погиб на фронте, защищая Родину, которую я очень люблю. Моя мама погибла в Киеве. Я живу с бабушкой. Она инвалид второй группы. При получении пенсии она дает мне деньги на игрушки. Я накопила 110 рублей, которые прошу принять на постройку штурмового самолета и передать его в 237-й полк, в котором служил мой папа, чтобы его товарищи отомстили немцам за его смерть… Лена Азаренкова».
Николай Лавицкий, его друзья не могли говорить спокойно:
— Неужели мы останемся в стороне! Неужели нам жалко своего денежного содержания? Все отдадим!
— Хорошо, мы соберем средства, — сказал генерал Борман, принявший недавно дивизию, — на постройку не только одного самолета, но и целой эскадрильи.
Шли митинги. Давали обязательства пары, звенья, эскадрильи, полки. Все эти дни Николай был в гуще событий. Однажды он вошел на командный пункт и сказал:
— На постройку авиационной эскадрильи имени прославленного русского летчика Петра Нестерова в дивизии, собрано и внесено в фонд Верховного Главного командования 221 884 рубля!
— Сколько? Сколько?
— Двести двадцать одна тысяча восемьсот восемьдесят четыре рубля. Быть эскадрилье Нестерова! Быть!