ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

Вечером 27 февраля 1917 года, когда Таврический дворец гудел как улей от наплыва толпы, среди других любопытствующих в его коридорах оказался князь В. А. Оболенский, член руководства кадетской партии и давний знакомый многих парламентариев. В Думе он был в общем-то посторонним человеком, но имел достаточно солидный вид, и потому к нему постоянно обращались за справками и разъяснениями. В числе других к Оболенскому обратились трое каких-то молодых людей с просьбой предоставить им комнату для заседания.

— А кто вы?

— Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов.

Позднее Оболенский вспоминал: «Эти слова не имели для меня еще того смысла, который приобрели через несколько дней. Я даже обрадовался, что из происходящей анархии выкристаллизовалось что-то организованное. Я ответил, что не состою депутатом и не могу распоряжаться отводом комнат, но постараюсь посодействовать им».[115] Как раз в эту минуту мимо проходил товарищ (заместитель) председателя Думы А. И. Коновалов. Оболенский обратился к нему:

— Александр Иванович, вот Совет рабочих депутатов просит отвести ему комнату для заседаний.

Коновалов рассеянно взглянул на просителей и сказал:

— Идите в комнату бюджетной комиссии, она свободна.

Так волею случая эта тесная комната под несчастливым номером 13 стала местом рождения организации, оказавшей решающее влияние на судьбу всей страны. Двенадцатью годами ранее в Петербурге уже действовал Совет рабочих депутатов. Созданный в разгар первой русской революции, он просуществовал недолго и был разогнан. К слову, товарищем председателя его был Троцкий, скрывавшийся тогда под фамилией Яновский. Осенью 1917-го Троцкий вновь возглавит столичный Совет, но об этом нам еще предстоит говорить.

Инициаторами воссоздания Совета стали думские депутаты-социалисты. Один из них — меньшевик Н. С. Чхеидзе был избран председателем Исполкома. Его товарищами (заместителями) стали М. И. Скобелев и Керенский. По словам самого Керенского, он узнал об этом только задним числом. «Я счел свое избрание чистой случайностью, так как не присутствовал на заседании и даже не помню, заглядывал ли туда. По правде сказать, я даже после избрания очень редко бывал на заседании Совета и Исполнительного комитета».[116] Вполне возможно, что это действительно было так. Керенский был занят тогда другими, более интересными ему делами.

Русская революция продолжалась уже третий день. За это время Таврический дворец коренным образом изменил свой облик. Вот каким увидел его один из очевидцев: «Солдаты, солдаты, солдаты с усталыми, тупыми, редко добрыми или радостными лицами; всюду следы импровизированного лагеря, сор, солома; воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет солдатскими сапогами, сукном, потом; откуда-то слышатся истерические голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале, — везде давка и суетливая растерянность».[117] На дверях появились бумажки с названиями каких-то немыслимых комитетов и учреждений. Вдоль стен и между колонн были установлены столики, за которыми барышни эмансипированного вида торговали агитационной литературой.

Временный комитет Государственной думы спрятался в кабинете председателя парламента, пытаясь отгородиться от затопившего дворец людского моря. Но и здесь трудно было найти покой. В воспоминаниях Шульгина мы находим любопытный эпизод. Утром 1 марта он, как и накануне, застал своих коллег по Временному комитету в кабинете Родзянко. Не успел Шульгин обменяться с ними и парой слов, как в кабинет ворвался Керенский. За ним какой-то человек под охраной солдат с винтовками нес объемистый бумажный пакет. Театральным жестом Керенский бросил пакет на стол:

— Наши секретные договоры с державами… Спрячьте…

После этих слов Керенский вышел, хлопнув дверью, а присутствующие в недоумении уставились на пакет.

— Что за безобразие, — сказал Родзянко, — откуда он их таскает?

Что делать с принесенными бумагами, никто не знал, в кабинете не было даже шкафа, чтобы их спрятать. Наконец кто-то нашелся:

— Знаете что — бросим их под стол. Под скатертью ведь совершенно не видно… Никому в голову не придет искать их там.

Пакет отправился под стол, но не прошло и пяти минут, как в комнате вновь появился Керенский.

— Тут два миллиона рублей. Из какого-то министерства притащили…

В итоге миллионы оказались под столом рядом с секретными договорами. Шульгин не выдержал и обратился к находившемуся тут же Милюкову:

— Павел Николаевич, довольно этого кабака. Мы не можем управлять Россией из-под стола… Надо правительство…

— Да, конечно, надо, но события так бегут…

Это все равно. Надо правительство и надо, чтобы вы его составили. Только вы можете это сделать. Давайте подумаем, кто да кто…[118]

Собственно, примерный состав правительства был намечен уже давно, еще в те времена, когда шли разговоры о «министерстве доверия». Однако новые условия внесли в предполагаемый список некоторые коррективы. Прежде на пост главы правительства намечался Родзянко. Но председатель Думы был человеком амбициозным, да к тому же отличался диктаторскими замашками. Поэтому в итоге он был заменен на известного земского деятеля князя Г. Е. Львова. Тот имел характер покладистый, и это перевесило его очевидную нерешительность и безынициативность. Портфель министра иностранных дел в правительстве получил П. Н. Милюков, а военным министром стал лидер октябристов А. И. Гучков, когда-то возглавлявший парламентскую комиссию по военным делам. Позже нам придется познакомиться и с некоторыми другими министрами, а пока упомянем еще одного участника вновь сформированного кабинета. Обер-прокурором Святейшего синода, то есть главой ведомства по делам православной церкви, стал В. Н. Львов (однофамилец премьера). В Думе он был известен как великий путаник, хотя человек добрый и честный. Нам еще предстоит встретиться с ним в августе 1917-го, когда настанут тяжелые времена и правительство окажется перед серьезным выбором.

Состав правительства был во многом случайным. По словам все того же Шульгина, «на кончике стола, в этом диком водовороте полусумасшедших людей, родился этот список из головы Милюкова, причем и голову эту пришлось сжимать, чтобы она хоть что-то могла сообразить».[119] Правительство объявило себя Временным, имея в виду, что оно берет на себя власть только до созыва Учредительного собрания. Но срок его существования мог оказаться значительно короче.

В тех вариантах списка кабинета, которые ходили по Думе годом раньше, на роль министра юстиции предназначались представители партии кадетов — В. А. Маклаков или В. Д. Набоков. Теперь же этот пост был предложен Керенскому. Инициатива приглашения Керенского исходила от Милюкова. Кадетский лидер не слишком любил суетливого депутата-трудовика, но не мог не признать, что в последние дни его значимость выросла неизмеримо. Милюков понимал, что без сотрудничества с левыми правительство не проработает и недели. Залогом этого сотрудничества он считал включение в состав кабинета Чхеидзе (в качестве министра труда) и Керенского.

Однако отношения между правительством и Советом рабочих депутатов едва не оказались разорваны в самом начале. Причиной этого стал знаменитый «Приказ № 1», адресованный полкам Петроградского гарнизона. В нем предписывалось немедленно приступить к созданию в частях и подразделениях выборных солдатских комитетов. В политическом отношении приказ подчинял гарнизон Совету рабочих депутатов. Особенно важен был пятый пункт приказа, передававший все оружие под контроль комитетов и категорически запрещавший выдачу его офицерам.

Современники считали «Приказ М 1» одной из главных причин развала армии. Провозглашенное в нем недоверие к офицерам привело к тому, что уже через короткое время за офицерством закрепилось клеймо «контрреволюционеров». По сути это был первый шаг к гражданской войне, хотя вряд ли авторы приказа сознавали это. Среди авторов прежде всего называли присяжного поверенного Н. Д. Соколова (по словам Шульгина, «человека очень левого и очень глупого»). Надо сказать, что Соколов в то время был близким соратником Керенского, хотя сам Керенский всячески открещивался от участия в создании приказа.

Так или иначе, но приказ вызвал крайнее возмущение у членов правительства. Это поставило под угрозу намечавшееся соглашение с Советом. Но лидеры Совета тоже не решались идти на полный разрыв с либералами из правительства. Около полуночи в кабинет, где заседали министры, пришла делегация Совета в составе Н. Д. Соколова, Н. Н. Суханова и Ю. М. Стеклова. Резиденция правительства представляла собой комнату, в которой стояли несколько простых канцелярских столов плюс разнокалиберные стулья и кресла. Суханов вспоминал: «Здесь не было такого хаоса и столпотворения, какие были у нас, но все же комната производила впечатление беспорядка: было накурено, грязно, валялись окурки, стояли бутылки, неубранные стаканы, многочисленные тарелки, пустые и со всякой едой, на которую у нас разгорелись глаза и зубы».[120] Голод давал себя знать, но и на то, чтобы поесть, не хватало времени. Делегация должна была найти точки соприкосновения в позициях правительства и Совета, а сделать это было непросто.

Вопрос о немедленном введении демократических свобод или объявлении всеобщей амнистии споров не вызвал. Но делегаты Совета настаивали на немедленном провозглашении России республикой, а против этого категорически был Милюков. Еще более резкое неприятие министров вызвало предложение ввести в армии институт выборных офицеров. Споры затянулись на всю ночь. Шульгин позднее писал об этом: «Это продолжалось долго, бесконечно. Это не было уже заседание. Было так. Несколько человек, совершенно изнеможенных, лежали в креслах, а эти три пришельца сидели за столиком вместе с седовласым Милюковым. Они, собственно, вчетвером вели дебаты, мы изредка подавали реплики из глубины прострации… Керенский то входил, то выходил, как всегда — молниеносно и драматически. Он бросал какую-нибудь трагическую фразу и исчезал. Но в конце концов совершенно изнеможенный и он упал в одно из кресел…»[121]

Была уже глубокая ночь, когда переговоры окончательно зашли в тупик. Милюков упрекал представителей Совета в том, что те своими необдуманными призывами разжигают неизбежную гражданскую войну. Те, в свою очередь, недвусмысленно обвинили правительство в потакании контрреволюционным элементам. Казалось, дело идет к окончательному разрыву. Но в последний момент положение спас Керенский. Шульгин вспоминал: «Мне показалось, что я слышу слабый запах эфира. В это время Керенский, лежавший пластом, вскочил как на пружинах…

— Я желал бы поговорить с вами…

Это он сказал тем трем. Резко, тем безапелляционным шекспировским тоном, который он усвоил в последние дни…

— Только наедине… Идите за мною…

Они пошли. На пороге он обернулся:

— Пусть никто не входит в эту комнату.

Никто и не собирался. У него был такой вид, точно он будет пытать их в „этой комнате“».[122]

Через четверть часа дверь распахнулась. На пороге стоял бледный Керенский:

— Представители Исполнительного комитета согласны на уступки.

После этого проект совместной декларации был составлен довольно быстро. Правда, уже на следующее утро наметившееся соглашение было вновь разорвано. Временному правительству и Исполкому Совета понадобится еще больше недели, для того чтобы выработать хотя бы примерные правила взаимодействия. Но мы пишем не историю революции, а биографию Керенского. А потому важно заметить, что именно Керенский был в февральско-мартовские дни тем связующим звеном, которое сохраняло неустойчивый контакт двух органов, претендовавших на верховную власть. Это обстоятельство делало его незаменимым и для тех, и для других. Мы уже писали, что этим было обусловлено само появление Керенского в составе правительства. Та же причина заставила Совет санкционировать его вхождение в кабинет.