В ТАШКЕНТЕ

В ТАШКЕНТЕ

В мае 1889 года приказом министра народного просвещения действительный статский советник Ф. М. Керенский был назначен главным инспектором училищ Туркестанского края. К новому месту службы отца собирались всей семьей. Путь был долгим и утомительным. Сначала пароходом общества «Кавказ и Меркурий» Керенские добрались до Астрахани. Здесь пересели на пароход «Каспиец», который по морю доставил пассажиров в Форт-Александровск.[19] Отсюда через пустыню шла одноколейная железная дорога. Для восьмилетнего Саши Керенского это было первое в жизни путешествие по железной дороге. Позже он вспоминал: «Из многочисленных впечатлений особенно запомнилось одно — переправа по деревянному мосту через Амударью. Река в этом месте отличалась особенно сильным течением, и длинный мост содрогался и раскачивался от мощных ударов стремительно катившихся вод. Поезд тащился со скоростью черепахи. Вдоль всего моста стояли баки с водой на случай возможного пожара, а рядом с поездом вышагивал часовой, бдительно следя за вылетавшими из паровоза искрами».[20]

Железнодорожные пути были к этому времени протянуты только до Самарканда. Отсюда предстояло конными экипажами добираться до Ташкента. Путь занял три дня, и только 28 июня после месяца в дороге Керенские наконец прибыли в столицу края.

Ташкент был включен в состав Российской империи лишь в 1865 году, но за прошедшие с тех пор четверть века рядом с древним восточным городом возник новый, вполне европейский и современный. «Русский» Ташкент был не похож ни на один другой город России. Ввиду постоянной угрозы землетрясений дома тут были по преимуществу одноэтажные, но зато шириной улиц Ташкент мог поспорить с Петербургом, а по количеству зеленых насаждений оставлял его далеко позади. Центром русской части Ташкента был Константиновский сквер, от которого радиусом расходились улицы и проспекты. Главные магазины и присутственные места были сосредоточены на Соборной и Романовской улицах и Кауфмановском проспекте. Неподалеку — на углу Московской улицы и Во-ронцовского проспекта — находилась и казенная квартира, которую по должности занял Ф. М. Керенский.

В Ташкенте Саша Керенский поступил в приготовительный класс местной гимназии. Директором гимназии в ту пору был Н. П. Остроумов, оставивший интересные воспоминания о детских годах будущего российского премьера. «Он был любимым сыном своего гордого отца и самолюбивой и властной матери, которые лелеяли его как первого сына в своем семействе, на которого возлагали свои фамильные надежды. Поэтому мальчик — Саша Керенский — рос баловнем в своей семье и уже в детстве позволял себе выходки, не оправдываемые даже разумною родительскою любовью. Поступив в приготовительный класс, этот бойкий и избалованный шалун, очевидно, сознавал про себя, что он — сын главного инспектора училищ в Туркестане и что поэтому могут быть позволены такие шалости и кривляние над подчиненными его отца».[21]

Самая шумная история произошла как раз в то время, когда Саша Керенский еще ходил в приготовительный класс. Как в любой гимназии, младшие — приготовишки — были объектом шуток, подчас весьма жестоких, со стороны учащихся первого и второго классов, считавших себя почти «взрослыми». Приготовительный класс решил дать отпор «врагам», и душой этого дела стал как раз Саша Керенский. На уроке чистописания он занялся составлением списка своего отряда. Это было замечено учителем и список изъят. О случившемся учитель доложил инспектору гимназии, а тот, в свою очередь, — директору. Остроумов не считал нужным раздувать эту историю, но инспектор Неудачин настоял на внесении в дневник гимназиста Керенского замечания. Свою позицию он мотивировал тем, что сын главного инспектора не должен пользоваться привилегиями по сравнению с остальными учениками.

Однако неожиданно этот эпизод вылился в настоящий скандал. Остроумов вспоминал: «Когда ученик Керенский предъявил своим родителям упомянутую запись в дневнике, то отец, мать и другие дети, а также и старушка няня Саши Керенского растрогались до слез и рыданий… Заслуженный педагог — отец шаловливого гимназиста — нашел нужным вызвать меня, как директора гимназии, для объяснения с ним уже в начальническом тоне. Явившись в квартиру родителей ученика Керенского, я увидел их в сильно возбужденном состоянии, в котором личное огорчение соединялось с оскорбленным самолюбием властных родителей… Я услышал от Керенского-отца такие патетические восклицания: „Мы сохраним этот дневник для истории!..“ Меня удивило такое высокомерие опытного педагога в отношении своего сына…»[22]

Родители Керенского действительно были убеждены в том, что их старшего сына ожидает великое будущее, такое, что даже школьные дневники его будут бесценной реликвией для восторженных почитателей. По-человечески это понятно — все родители мечтают о счастье для своих детей. Беда в том, что чаще всего чрезмерное восхищение ребенком приводит позднее к страшному разочарованию. Саша Керенский благополучно избежал превращения в избалованного эгоиста. Он отнюдь не стал образцом благовоспитанности — этому мешал излишне живой характер, но научился избегать особо рискованных проказ. По свидетельству все того же Остроумова, «к дальнейшему благополучию… ученик Керенский, как способный мальчик, учился хорошо и не вызывал замечаний учителей по поводу его успехов и поведения».[23]

Другой гимназический преподаватель Керенского — Ф. Дук-мейстер в своих воспоминаниях отмечал: «…Ничто в нем не предвещало тогда будущего министра революции. Он охотно подчинялся всем, довольно строгим тогда, правилам гимназии, усердно посещал гимназическую церковь и пел там на клиросе. Характер его немного изменился в старших классах. Своим поведением гимназист А. Ф. Керенский начал производить впечатление юноши, сознающего, что высокое положение его отца обязывает и его. Он всегда держался очень корректно и одевался с некоторой склонностью к франтовству».[24]

У самого Керенского гимназические годы оставили в памяти наилучшие воспоминания. Туркестан находился слишком далеко от бдительного ока столичных чиновников, и потому здесь было больше свободы как в системе преподавания, так и в отношениях между гимназистами и учителями. «Нас не пичкали, — писал об этом позже Керенский, — бездушными формальными догмами, как это было в европейской России.

Нам нравились и наши учителя, и наши занятия в классах. К концу школы у нас сложились прочные дружеские связи с некоторыми из преподавателей, и они со своей стороны обращались с нами почти как с равными. Знания, полученные от них, значительно превосходили школьную программу».[25]

Поступив в гимназию, Саша Керенский вышел из-под опеки няни, хотя она и продолжала жить в семье до самой своей смерти. Все большую роль в жизни гимназиста Керенского начинает играть отец. Комната Александра находилась через стенку от кабинета Федора Михайловича; и сын часто слышал, как отец разговаривает с кем-то или просто тяжелыми шагами ходит из угла в угол. «Даже его шаги в кабинете действовали на меня успокаивающим образом, и я с нетерпением ждал часа, когда он войдет ко мне и начнет проверять домашнее задание. Он проявлял большой интерес к моим сочинениям, обсуждал со мной проблемы истории и литературы, требовал четкости и краткости в изложении мыслей, часто повторяя свое любимое изречение Non multa sed multum, которое в вольном переводе означает „Меньше слов, больше мыслей“».[26]

Прислушиваясь к разговорам старших, а иногда и просто подслушивая их, гимназист Керенский впервые приобщился к критике властей. Разумеется, она носила строго дозированный характер, ибо Федор Михайлович Керенский был человеком сугубо лояльным высшим инстанциям. Но ощущение того, что в окружающем мире далеко не все так хорошо и радостно, как кажется ему, Саше Керенскому, появилось у нашего героя уже в те ранние годы.

Впрочем, это чувство еще очень долго продолжало уживаться у него с наивным детским обожанием царского семейства. Один из советских биографов Керенского приводит такую сцену: «В октябре 1894 года седой директор Ташкентской гимназии, собрав в актовом зале вверенных ему питомцев, обратился к ним с прочувственным словом: „Дети! Нашу родину постигло тяжкое, неизбывное горе: скончался Александр III, наш мудрый обожаемый монарх…“ Общее молчание. И вдруг тишину прорезают визгливые нотки истерики. На полу в припадке бьется маленький гимназист. Это — Саша Керенский. Он был единственным, свидетельствуют его товарищи по гимназии, кто не смог спокойно вынести известие о смерти царя».[27]

Однако тот самый «седой директор» — Н. П. Остроумов — свидетельствует: ничего подобного не было. Не было ни истерики, ни публичного скандала, но тяжелое чувство было, и это не скрывал и сам Керенский. Позднее он писал: «Я долго заливался горючими слезами, читая официальный некролог, воздававший должное его служению на благо Европы и нашей страны. Я истово молился, выстаивая все заупокойные службы по случаю кончины царя, и усердно собирал в классе деньги с учеников на венок в память царя».[28] Удивительным в этом случае может быть только столь открытое проявление чувств у подростка. Керенскому в это время уже исполнилось тринадцать; в эти годы мальчики любят бравировать независимостью, а уж плакать не станут ни при каких обстоятельствах. Но Саша Керенский (если судить по его письмам к родным) счастливо избежал проблем переходного возраста, или, быть может, этот возраст у него просто запоздал. Что касается слез, то это была часть его натуры. Впрочем, эта деталь настолько важна, что о ней стоит поговорить отдельно.