РЕАКЦИЯ

РЕАКЦИЯ

С утра 6 июля на Варшавский и Николаевский вокзалы стали прибывать эшелоны с войсками, вызванными с фронта для подавления беспорядков. В составе сводного отряда были 14-я кавалерийская дивизия, 117-й Изборский полк, 14-й донской казачий и еще несколько полков и батальонов. Отряд был сформирован за несколько дней до этого на Северном фронте. Инициатива исходила от председателя армейского комитета 5-й армии прапорщика А. А. Виленкина, в недавнем прошлом — многообещающего молодого адвоката. С помощью командующего армией генерала Ю. Н. Данилова Вилен-кину удалось собрать внушительную силу. Начальником отряда был назначен поручик Г. П. Мазуренко, член эсеровской партии с дореволюционным стажем.

На улицах Петрограда фронтовики даже своим внешним видом резко отличались от разнузданных "защитников революции" из столичного гарнизона. Такими их запомнил в этот день Раскольников: "Было странно видеть этих запыленных, усталых, заросших бородами фронтовиков не на ухабистой проселочной дороге, а на каменной мостовой рабочего квартала… Солдаты усталыми жестами стирали пот со своих загорелых лбов. Я внимательно всматривался в их лица. На них отражалось крайнее физическое утомление и близкое к бесчувствию равнодушие".[256] В численном отношении прибывший отряд в 40 раз уступал петроградскому гарнизону (10 тысяч против 400), но этого оказалось достаточно, для того чтобы недавние хозяева столицы в страхе попрятались в казармы.

Прибывшие с фронта солдаты были переполнены ненавистью по отношению к окопавшимся в тылу "героям". Те хорошо это понимали и потому безропотно принимали меры, еще недавно вызвавшие бы бурю возмущения. Днем 6 июля во всех полках петроградского гарнизона было распространено постановление Временного правительства, предписывавшее немедленное расформирование воинских частей, принявших участие в вооруженном мятеже. В числе прочих эта судьба постигла и Первый пулеметный полк. 8 июля солдаты-пулеметчики под конвоем были препровождены на Дворцовую площадь, где был организован своего рода фильтрационный лагерь. После установления роли каждого из солдат в июльские дни 45 зачинщиков бунта были арестованы. Остальных послали на фронт или в провинциальные гарнизоны.

Вечером 6 июля в Петроград прибыл Керенский. На Царскосельском вокзале его встречал генерал Половцев. Вдоль перрона в качестве почетного караула был выстроен отряд полковника Ребиндера, отличившийся при подавлении мятежа. Керенский был зол и раздражителен. Причина этого очевидна. Наведение порядка в Петрограде произошло без малейшего его участия. Его поспешный отъезд из столицы был воспринят многими как бегство, а последующее бездействие — как проявление слабости. Половцев поспешил еще больше испортить настроение Керенскому. С дороги тот отправил телеграмму, требуя, чтобы к его встрече вдоль улиц были выстроены прибывшие с фронта полки. Но социалисты из Таврического дворца заявили по этому поводу протест. Премьер-министр князь Львов тоже счел, что праздновать триумф в настоящей обстановке было бы ошибочно, и своей властью отменил распоряжение Керенского.

В итоге Керенский приехал в штаб военного округа, где по-прежнему заседало правительство, находясь в самом мрачном расположении духа. Он с порога начал кричать на министров, обвиняя их в том, что они допустили бунт. Обратим внимание — прежде Керенский запросто мог устроить истерику на заседании правительства (в этом был его фирменный стиль), но никогда не позволял себе кричать на своих коллег по кабинету. Теперь Керенский стал другим — всеобщее поклонение незаметно для него самого изменило его характер. Он действительно стал верить в свое великое предназначение, и это позволяло ему смотреть на других свысока.

Куда делся тот Керенский, который совсем недавно заявлял, что "наша сила не в насилии, а в доверии к разуму и совести народа"? Теперь он ультимативно потребовал от правительства санкционировать арест большевистских руководителей. Список их был заранее заготовлен контрразведкой: Ленин, Зиновьев, Козловский, Александра Коллонтай. Аресту также подлежали инициаторы кронштадтского выступления — Раскольников и Рошаль, а также прапорщик Семашко из Первого пулеметного.

Помявшись, министры дали свое согласие. Но в это время на заседании появились представители ВЦИКа. Узнав о планирующихся арестах, они шумно выразили недовольство этим. Они трактовали происходящее как наступление контрреволюции на "заблуждающихся, но честных борцов" — большевиков. Представители Совета считали недопустимым какие-либо аресты до тщательной и доскональной проверки всех выдвинутых против Ленина и его соратников обвинений.

Керенский от этих разговоров пришел в ярость. Он хлопнул дверью и оставил министров и представителей ВЦИКа договариваться между собой. В полночь Керенскому доставили срочную телеграмму. В ней говорилось, что фронт прорван и русские войска панически отступают. С телеграммой в руке Керенский вернулся в зал, где все еще шли утомительные споры по поводу возможности ограничивать свободу и демократию. Керенский громко прочел телеграмму и спросил делегатов Совета: "Надеюсь, вы больше не будете возражать против арестов?" Ответом ему было молчание.

После этого без долгого обсуждения было принято постановление правительства, предполагавшее тюремное заключение на срок до трех лет для виновных в публичном призыве к погромам, к насилию над какой-то частью населения, к неисполнению законных распоряжений власти. На основании этого Керенский подписал приказ арестовать и предать суду всех лиц, ведущих агитацию против Временного правительства.

Аресты начались в ту же ночь. Были взяты под стражу Козловский и его знакомая — Е. М. Суменсон, через которую тот якобы поддерживал связь с немецкими агентами в Стокгольме. Позже были арестованы Троцкий, Каменев и Луначарский. Ленин и Зиновьев сумели скрыться. В контрразведке было известно, что Ленин в последнее время проживает на Широкой улице в квартире своей старшей сестры Анны Елизаровой. Однако, когда воинская команда под началом капитана Никитина прибыла по этому адресу, застать там удалось только жену Ленина — Надежду Крупскую.

Появилась информация о том, что Ленин скрывается за городом на станции Териоки. Туда немедленно был послан отряд юнкеров. Половцев вспоминал: "Офицер, отправляющийся в Териоки с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю ли я получить этого господина в цельном виде или разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные очень часто делают попытки к бегству".[257] В действительности Ленин в это время прятался на квартире Сергея Аллилуева (будущего тестя Сталина). Через два дня он покинул город и некоторое время скрывался в местечке Разлив под Сестрорецком, пока в начале августа не выехал в Финляндию.

Не сразу удалось взять под стражу и Раскольникова. Он вернулся в Кронштадт и чувствовал себя в безопасности. Однако под угрозой полной блокады острова Кронштадтский совет 13 июля дал согласие на арест Раскольникова. Тем не менее Временное правительство так и не смогло до конца ликвидировать независимость "кронштадтской республики". Вплоть до октябрьского переворота Кронштадт продолжал оставаться оплотом большевиков и рассадником анархии.

Символической точкой в истории неудавшегося восстания стали организованные 15 июля похороны убитых на улицах Петрограда казаков. Накануне семь открытых гробов были выставлены в Исаакиевском соборе, и всю ночь у его дверей стояла длинная очередь желающих проститься с покойными. К началу заупокойной службы в собор прибыли министры, руководители ВЦИКа, иностранные послы. В 10 часов утра в соборе появился Керенский. Он был бледен (всю предыдущую ночь он не спал ни часа, договариваясь о формировании нового правительства) и необычно молчалив. Сотни похоронных венков заполняли внутреннее пространство собора. На самом большом, принесенном делегацией Союза казаков, красовалась надпись: "Тем, кто верно выполнял свой долг и погиб от рук германских агентов".

Служба продолжалась больше трех часов. После этого фобы были вынесены на площадь, где выстроились в парадном строю пехотные и кавалерийские полки. На затянутую черным шелком трибуну поднялся Керенский. Его речь была короткой, но эмоциональной. "Граждане! Россия переживает драматический момент. Она ближе к гибели, чем когда-либо в своей истории. Перед всеми вами я открыто заявляю, что все попытки подстрекательства к анархии и беспорядкам, откуда бы они ни проистекали, будут безжалостно пресекаться… Перед телами погибших я призываю вас поклясться, что вместе с нами вы приложите все силы, чтобы спасти государство и свободу". Вскинув правую руку, Керенский прокричал: "Клянусь!" После секундной паузы взорвалась вся площадь: "Клянемся!" Керенский стал спускаться с трибуны, но толпа подхватила его на руки и понесла к автомобилю.

Гигантская процессия запрудила Невский. По подсчетам газет, в шествии приняло участие больше ста тысяч человек. Еще одна особенность — нигде не было видно ни одного красного знамени, только черный, траурный цвет. Ни разу оркестр не сыграл надоевшую "Марсельезу", только похоронные марши. Левая пресса заговорила о том, что контрреволюция поднимает голову.

Действительно, на какое-то время могло показаться, что развитие революции пошло вспять. Волна арестов захлестнула весь Петроград. Большинство из них было делом "добровольных жандармов". Для этого достаточно было простого обвинения в принадлежности к большевикам. Половцев писал: "Арестованных приволакивают в огромном числе. Кого только солдаты не хватают и не тащат в штаб? Немного напоминает манию арестов в первые дни революции. Всякий старается поймать большевика, ставшего теперь в народном представлении германским наймитом".[258]

Одновременно в настроениях толпы стал отчетливо прослеживаться антисемитский оттенок. Еще несколькими месяцами ранее правые газеты развернули кампанию по "разоблачению псевдонимов", основанную на том, что многие социалисты из Совета были евреями. Чаще других при этом повторялась фамилия Ю. М. Стеклова — Нахамкес. В ту пору Стеклов был меньшевиком, но своими громогласными призывами к расправе над затаившимися контрреволюционерами мало отличался от большевиков. В разгар реакции Стеклову пришлось поплатиться и за это, и за еврейскую фамилию. Ночью 7 июля в квартиру Стеклова ворвалась группа военных. Хозяин квартиры сумел связаться по телефону с Керенским. Тот лично прибыл на место и уговорил оставить Стеклова в покое. Но под утро у дома Стеклова вновь собралась агрессивно настроенная толпа. После этого Стеклов спешно покинул город и перебрался на дачу. На грех, дача Стеклова находилась по соседству с дачей Бонч-Бруевича, где неделей ранее отдыхал Ленин. В ночь на 10 июля отряд юнкеров, посланный за Лениным, не найдя его, прихватил с собой Стеклова. После нового вмешательства Керенского Стеклов был освобожден, но с тех пор в течение месяца не решался ни днем ни ночью покидать Таврический дворец.

В этой ситуации Временное правительство могло реально обезглавить большевистскую партию и общественное мнение приняло бы любые, самые радикальные меры. В эти дни Ленин говорил Троцкому: "Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент".[259] Но власть проявила неожиданные колебания. Нанеся удар влево, она немедленно компенсировала это ударом вправо. Еще 5 июля подал в отставку министр юстиции Переверзев. Фактически его принудили к этому его же коллеги по кабинету, упрекавшие его в чрезмерно поспешном обнародовании документов о связях большевиков с германской разведкой. Через две недели был уволен от должности генерал Половцев. Вслед за ним ушел начальник контрразведки капитан Никитин, в чьих руках находилось расследование дела о связях большевиков и германской разведки. После этого обвинение в адрес Ленина стало разваливаться на глазах.

Найти объяснения такому поведению несложно. Еще недавно в исследованиях, посвященных событиям 1917 года, господствовал тезис о периоде "двоевластия", завершившемся в июльские дни переходом всей власти в руки Временного правительства. Нам это утверждение кажется неверным. "Двоевластие", а точнее фактическое безвластие, продолжалось и в последующие месяцы. Когда прошел первый страх, крикливые защитники "свободы" вновь подняли головы и правительство вынуждено было с ними считаться. Даже если бы правительство попыталось встать на путь последовательных репрессий, оно не нашло бы реальной силы для их осуществления. Революционная пропаганда слишком глубоко въелась в души, чтобы быть отвергнутой в одночасье.