Реакция Маяковского

Реакция Маяковского

В «Я сам» в главке «ОКТЯБРЬ» о большевистском перевороте сказано кратко:

«Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других футуристов-москвичей) не было. Моя революция. Пошёл в Смольный. Работал. Всё, что приходилось».

Каких-либо документов, свидетельствующих о том, чем именно занимался Владимир Маяковский в большевистском Смольном, не сохранилось. Да и что мог делать беспартийный и далёкий от политики интеллигент в штабе революции? Мало этого, ни одного высказывания Маяковского об октябрьском перевороте (ни стихотворного, ни прозаического) до наших дней не дошло. Его в тот момент гораздо больше волновало совсем иное событие – 30 октября военная медицинская комиссия (старые структуры ещё работали), осмотрев вернувшегося из очередного отпуска Маяковского, вчистую его демобилизовала. Он тут же написал коротенькое письмецо в Москву – матери и сёстрам:

«Дорогие мамочка, Людочка и Олинька!

Ужасно рад, что все вы целы и здоровы. Всё остальное по сравнению с этим ерунда. <…> …письмо… передаю через знакомого москвича; почте не очень сейчас доверяю.

Я здоров. У меня большая и хорошая новость: меня совершенно освободили от военной службы, так что я опять вольный человек. Месяца 2–3 пробуду в Петрограде. Буду работать и лечить зубы и нос. Потом заеду в Москву, а после думаю ехать на юг для окончательного ремонта.

Целую вас всех крепко.

Ваш Володя.

Пишите!»

Дата в этом послании отсутствует, но написано оно явно через несколько дней после октябрьского переворота – Маяковский знал, что большевики встретили в Москве мощное сопротивление со стороны войск, сохранивших верность Временному правительству. Завязывались бои. Звучала не только ружейная стрельба, палили пушки!

О том, как встретили сообщения об этом Горький и Луначарский – Юрий Анненков:

«Бомбардировка Кремля подняла в Горьком бурю противоречивых чувств. Пробоину в куполе собора Василия Блаженного он ощутил как рану в собственном теле. В эти трагические дни он был далеко не один в таком состоянии – среди большевиков и их спутников. Я видел Анатолия Луначарского, только что назначенного народным комиссаром просвещения, дошедшим до истерики и пославшим в партию отказ от какой-либо политической деятельности. Ленин с трудом отговорил его от этого решения…».

Через год (7 ноября 1918 года) Маяковский опубликовал стихотворение «Ода революции», в котором октябрьские события в Москве отображены в торжествующе-радостных тонах:

«А завтра

Блаженный

стропила соборовы

тщетно возносит, пощады моля, —

твоих шестидюймовок тупорылых боровы

взрывают тысячелетье Кремля».

А в письме, написанном в начале ноября 1917 года, Маяковский радовался тому, что кровопролитное свержение демократической власти пронеслось, не задев никого из его семьи. Воцарение в стране большевиков он отнёс к категории «всё остальное», являющейся «ерундой» по сравнению безопасностью его родных. О самом же перевороте в письме не сказано ни словечка. И это с некоторых пор станет своеобразным стилем Маяковского – во всём им написанном искать упоминания о политике бессмысленно, их там нет.

А большевики тем временем продолжали прибирать к рукам власть. Троцкий потом написал:

«Я очень хорошо помню, как в первый период, в Смольном, Ленин на заседаниях Совнаркома неизменно повторял, что через полгода у нас будет социализм, и мы станем самым могущественным государством».

Поэтому неудивительно, что большевики были настроены очень решительно. Всего через полторы недели после Октябрьского переворота (4 ноября), выступая в Петроградском Совете, Ульянов-Ленин, в частности, сказал:

«Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем. Нас упрекают, что мы применяем террор. Нас осыпают градом обвинений, что мы действуем террором и насилием, но мы спокойно относимся к этим выпадам… Наша задача – строить новое государство – государство социалистическое… С нашей стороны всегда последуют меры принуждения в ответ на попытки – безумные, безнадёжные попытки! – сопротивления Советской власти. И во всех этих случаях ответственность за это падёт на сопротивляющихся».

Подобные высказывания вождя приводили к тому, что недругов и открытых противников большевистского режима становилось всё больше и больше. Генерал Михаил Васильевич Алексеев, переодетый в штатское, сразу же после октябрьского переворота выехал на Дон, и приступил там к созданию добровольного вооружённого формирования, способного противостоять большевикам и «спасти Родину».

А в Брест-Литовске уже шли переговоры с немцами о сепаратном мирном договоре. В состав российской делегации входил и хорошо нам знакомый Григорий Сокольников.

Горький в это время высказывался в газете «Новая жизнь»:

«Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к „социальной революции“ – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть, что из этого выйдет? Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат».

Большевики Горькому не отвечали. Пока не отвечали.

Назначенные на 12 ноября 1917 года (ещё Временным правительством) выборы в Учредительное собрание Совет Народных Комиссаров не отменил.

А на Дальнем Востоке уже избрали Краевой комитет Советов, председателем которого стал Александр Михайлович Краснощёков.

Владимир Маяковский в этот момент получил приглашение из Смольного. Об этом в «Я сам» сказано совсем коротко:

«Начинают заседать».

Здесь Маяковский явно хотел изобразить себя провидцем, чуть ли не самым первым заметившим непреодолимую тягу большевиков к заседаниям.