РУКОТВОРНОЕ МОРЕ

Белый праздничный теплоход вошел в шлюзовую камеру, и массивные циклопические ворота беззвучно закрылись за ним. Сверху шлюза, с огромной высоты, теплоход был виден как на ладони. На его верхней палубе в полотняных шезлонгах загорали девушки в пестрых купальниках, на нижней палубе взапуски бегали дети, и их красные, зеленые, желтые трусики мелькали, точно сигнальные флажки, на корме играли в пинг-понг полуголые бронзовые юноши да под игривый немецкий шлягер танцевали две-три пары. Беспечностью так и несло от теплохода, от его нарядного великолепия, как с рекламного плаката.

Из салона вышла официантка в белом переднике и крахмальной наколке. Задрав голову и чуть ли не до крика напрягая голос, она стала переговариваться со шлюзовым матросом, который торчал наверху, над шершавой, сырой стеной камеры, словно на крыше семиэтажного дома.

Как только циклопические створки ворот сошлись вплотную, вода в шлюзе быстро начала прибывать, и сияющий белый теплоход и все остальные суда в шлюзовой камере — служебный пароходик, обшарпанная самоходная баржа, буксиры и катера, — все они начали подниматься, расти на глазах. Приближались палубы теплохода, танцевальная радиомузыка делалась громче; уже можно было хорошо разглядеть лица загорающих девушек, игроков в пинг-понг и тех, что танцевали. Официантка поравнялась с парапетом шлюза и говорила теперь с матросом спокойным голосом. Через широкие окна хорошо стала видна внутренность каюты люкс, и в ней оказался генерал в расстегнутом от жары кремовом кителе, пьющий шампанское. Спустя полминуты не стало видно ни загорающих девушек на верхней палубе, ни генерала в каюте люкс; официантка, продолжая судачить со знакомым матросом, теперь свешивалась через поручни теплохода, и уже матросу, оказавшемуся внизу, приходилось задирать голову.

Стоявшие на бетонной площадке у шлюзового парапета переглянулись, начальник судоходной инспекции в фуражке с крабом, Андрей Васильевич Севриков, спросил с улыбкой:

— Здорово?

— Красота! — ответил Макарычев, его товарищ и друг детства.

Они не виделись добрых тридцать, если не тридцать пять лет, потому что жизнь их разбросала в разные стороны, и Макарычев долго ничего не знал о Севрикове. Однажды они столкнулись случайно в Лужниках на футбольном матче — Севриков был в Москве в командировке, — и Макарычев поклялся приехать в отпуск к нему на водохранилище.

Кивнув головой в сторону теплохода, Севриков сказал:

— Подъем на восемнадцать метров за шесть минут. Нигде в мире нет такого быстрого шлюзования.

— Красотища! — повторил Макарычев. — И подумать только, когда-то мы с тобой тут шлепали босиком.

— Что говорить, было такое дело. Река да отмели, отмели да река. Сейчас сами выйдем в море, поглядишь, какое раздолье!

Стальным голосом заговорил радиорупор, прогремел электрический звонок, Бесшумно раскрылись противоположные ворота, от створок которых над водой виднелись лишь верхушки, за ними распахнулся неоглядный синий простор. И что-то было волшебное в том, что уровни воды в шлюзовой камере и в водохранилище оказались настолько одинаковыми, что у распахнутых створок даже не дрогнула водная поверхность ни в ту сторону, ни в эту. Только в синеве за полностью раскрывшимися воротами заиграла, засияла огненная черта горизонта.

— Просто потрясающе! — промолвил Макарычев и сдвинул на затылок свою дырчатую, как дуршлаг, шляпу.

Проведать родные края Макарычев собирался после института чуть ли не каждый год, — кончал он Московский энергетический. Но то помешала защита диплома; то за компанию с ребятами он махнул в отпуск в Сванетию; то женился; то с женой поехал в Крым. А там началась аппаратная работа, как он сам называл свои служебные обязанности в министерстве, потому что после института он готовился пойти на производство, да так и застрял в техническом управлении как молодой специалист. А потом жена ехать в отпуск потребовала только в Сочи; вскоре и врачи стали отправлять на Мацесту или в Кисловодск, потому что не ладилось с обменом веществ и стало пошаливать сердце. А там война. А после войны то не до отпуска, то снова Мацеста и нарзан, да к ним еще прибавились Карловы Вары. Он был теперь начальником технического управления, немалый министерский пост.

Прошел еще год, прежде чем Макарычев списался наконец с Андрюшкой Севриковым, захватил привезенный из Праги спиннинг и вырвался на две недельки помотаться по водохранилищу, которого еще и не видел вовсе, побывать над теми местами, где они мальчишками ловили пескарей да плотвичек. В Москве ему говорили, что в стороне от судового хода над водой поднимается колокольня старинной церкви в затопленном городе Мологе, — в нем он когда-то заканчивал семилетку.

— Сейчас сами выйдем в море, вот тогда поглядишь, — все повторял между тем Севриков, предвкушая, какое впечатление оно произведет на товарища. — Местами судовой ход так проложен — берегов не видать.

— Ох и нагорит тебе, Андрюшка, от начальства — вместо дела занялся экскурсоводством, — заметил Макарычев.

— А мои дела в том и состоят, чтобы ходить на катере по водохранилищу да следить за порядком. Я ведь здесь, так сказать, водное ГАИ.

— Ну-ну, я шучу. В случае чего в обиду тебя не дам, — снисходительно сказал Макарычев.

Они быстро спустились по крутой бетонной лестнице, миновали площадку, где расхаживал часовой, спустились еще ниже, обогнули береговой откос, красиво выложенный бетонными балками, — между ними в широких швах для декоративной услады пробивалась трава, ярко-зеленая, весенняя, несмотря на август. К причалу, где их ожидал катер судоходной инспекции, они сошли не торопясь.

Как и в пору юности, Севриков был худой и плоский, высушенный, будто вяленая рыба, а Макарычев раздобрел, посерел лицом, обрюзг, потому что мало бывал на воздухе и мало двигался, и в своей мышиного цвета дырчатой шляпе и щеголевато расшитой украинской рубахе выглядел важно, и дать ему можно было намного больше его пятидесяти шести лет.

— Чего только не создаст человек, — заметил Макарычев с достоинством, глядя снизу на мощное сооружение шлюза, и покачал головой. — Приятно сознавать, что здесь есть доля и наших с тобой трудов, а, Андрей Васильевич?

— Это ты прав, — согласился Севриков.

Красный глазок светофора на башне шлюза сменился зеленым, точь-в-точь как на оживленном городском перекрестке, катер их отчалил и проворно юркнул во вторую шлюзовую камеру. За ним в бетонное узилище втянулся старинный колесный шлепоход, тут же вполз буксир, черный от мазута, затем самоходная баржа, вроде той, какая только что прошла через первую камеру, наконец, в шлюз поспешно влетел красавец «Метеор» на подводных крыльях, обтекаемый, как самолет. Тотчас зазвучал электрический сигнал, заговорил стальным голосом невидимый диспетчер, и высоченные створки шлюзовых ворот позади них закрылись, заслонив весь белый свет.

Теперь они сами прошли процесс шлюзования, который только что наблюдали со стороны. Быстро, как на подводном лифте, они всплыли на своем катере на высоту семиэтажного дома, и перед ними, как незадолго до этого перед пассажирами теплохода, распахнулся необыкновенный морской простор. Обгоняя все суда, вперед вырвался скоростной «Метеор», и через минуту его не стало видно.

— Если хочешь знать, достойны удивления все наши нытики. И то нехорошо, и это не так! Послать бы их всех сюда поглядеть, что было и что стало. Эх, широта! — с восторгом сказал Макарычев. — Совершено чудо, и за какой срок? Всего за полвека!

— О чем ты говоришь?! — поправил его Севриков, и в голосе его Макарычеву послышалась добродушная укоризна. — Нашему морю двадцать лет. А создано оно за семь, если не за пять. Говорит, полвека! Между прочим, обратил внимание, генерал в каюте люкс? Ведь это Митька Фролов. Ну да, собственной персоной. Помнишь, какой он из деревни пришел в Мологу? А теперь лауреат, генерал-лейтенант. А Молога под водой. Тебе говорили, осталась одна колокольня? Размыло и колокольню.

Скрылись позади шлюзовые башни из желтого песчаника, катер прошел мимо огромной женской статуи с простертой вдаль рукой — она символизировала Волгу, — а они все стояли на железной палубе, вдыхая полной грудью свежий воздух и наслаждаясь сознанием, что перед ними настоящее море, сотворенное человеческими руками. Шутка ли сказать — водное пространство на многие десятки километров в длину и в ширину!

— Какую чудесную зону отдыха можно здесь создать. Лес, вода, солнце! Не умеем мы еще использовать свои богатства. Стоит только построить на берегах пансионаты, подвести дороги. Да сюда будут из Франции приезжать, — горячо промолвил Макарычев.

— Что говорить, — поддержал его Севриков, — руки не доходят.

Но вот не видно уже ни монумента «Волга», ни дальних берегов. Одна темная вода кругом. Поднялся ветер. Севриков сказал: «Вечерний бриз». «Значит, бывает и утренний», — отметил про себя Макарычев. Крутая, резкая волна била в железный борт катера. Стало покачивать. Севриков сказал с гордостью:

— Ты с ней не шути, с волной. Высота достигает трех метров. И потому ли, что вода речная, пресная и малый у нее удельный вес, или еще по какой причине, только волна у нас жестче и круче, чем на обыкновенном море.

Иногда Севриков останавливал встречные суда и через мегафон устраивал выволочку судоводителям за то, что они с запозданием дают «отмашку», установленную правилами, или слишком близко огибают автоматические бакены, возвышающиеся над водой как маленькие сторожевые башни.

Когда совсем стемнело и ветер усилился, они зашли в рубку, где молодой капитан катера, недавно окончивший училище судоводителей, вглядывался в бинокль, чтобы по дальним бакенам определить судовой ход. У них с Севриковым пошел отрывистый профессиональный разговор, Макарычев к нему не прислушивался. Вглядываясь в густеющие сумерки, он продолжал думать о происшедших изменениях, о том, как здорово поработали люди его поколения. Так ведь и знал: поедет на родину и живая действительность его захлестнет, закружит своеобразием, новизной. С завистью он подумал и о Митьке Фролове, пьющем шампанское в каюте люкс, — он и забыл совсем, что у него такой знаменитый земляк. Думал Макарычев и о молодчаге Андрюшке Севрикове, который так интересно показывает ему родные места. Вспомнил и других сверстников, многих уже нет в живых. А ты сидишь сиднем в своем министерстве, стал форменным аппаратчиком, даже во время войны воевал не на переднем крае, а во фронтовом арттехснабжении. А где теперь тот нарядный теплоход? Девушки, загорающие в шезлонгах? Официантка в крахмальной наколке? А «Метеор» небось давным-давно пришел в Углич.

Немного погодя они засели с Севриковым в командирском кубрике выпить на сон грядущий, и на закуску у них была рыба горячего копчения, замечательная рыба, не то судак, не то синец, взятая, видно, прямо с рыбзавода — такая она была сочная, не лежалая. Севриков пил в меру, заботясь о том, чтобы не подать дурной пример команде, — кроме капитана, был у него здесь молодой механик и два матроса, Славик и Толик, совсем мальчишки. А может, стеснялся, кто его знает… Что касается Макарычева, то он пил вольно, большими глотками, забыв думать о сердце.

Иногда они поднимались на палубу проветриться, полюбоваться видом ночного моря, звездным небом, зелеными проблесками щелевых створов, будто стоящими на краю света. И брызги, не соленые, пресные, но морские брызги оседали на их лицах.

Это был на редкость приятный вечер. Они пили, ели, рассуждали о жизни. Макарычев чувствовал себя счастливым, его радовало, что они с Севриковым одинаково мыслят, находят общий язык, — значит, не утрачены в столице корневые связи с родиной. Его умиляло и то, что Севриков влюблен в свое рукотворное море, что и он, как сам Макарычев, гордится достигнутыми победами. Конечно, его рассуждения о жизни подчас немного наивны в обстановке ряда нерешенных экономических проблем и обостренных международных отношений, но Макарычеву в тот вечер нравилась и эта немного провинциальная приподнятость Севрикова.

Утром они проснулись рано. До ближайшей пристани, где Севрикову нужно было повидать смотрителя бакенов и где можно было купить еды и хлеба, так как вчера они уничтожили запасы подчистую, было теперь рукой подать. Макарычев высказал мысль, что магазин, конечно, еще закрыт, да и смотрителя стоит ли поднимать с постели. Лучше подойти к берегу, пособирать к завтраку грибов, а он, естественно, испробует свой пражский спиннинг.

Катер свернул с судового хода, и молодой капитан направил его к берегу, поросшему сплошной стеной черного леса.

По пружинящим сходням они сошли на песчаную отмель, мысом выдающуюся в водохранилище. Берег возвышался над отмелью, ощетинясь мохнатыми корнями.

Лето в тот год было грибное, но они не нашли в лесу ни одного гриба.

Малым ходом катер благополучно выбрался из полосы с затопленными пнями и теперь, прибавив скорость, шел к пристани. Севриков закончил разговор с механиком и встал у борта, рядом с Макарычевым.

Издали увидев, что магазин в прибрежном поселке уже открыт, Севриков обрадовался.

Через пять минут Севриков и Макарычев вышли из магазина с белым хлебом, сардинами, банкой тушеной свинины, сыром и бутылкой «Российской».

Возвращаясь к катеру, Макарычев обратил внимание на благообразного старичка, поджидающего, как видно, пассажирский пароход. Он сидел на прибрежной траве недалеко от причала, спустив с откоса ноги в начищенных сапогах. Светло-голубая рубашка его была строго застегнута до самого горла, а на плечи накинут полосатый пиджак. Рядом на аккуратно расстеленном платке стояла початая бутылка молока и были разложены соль в чистой тряпице, вареные картофелины, яйца и полбуханки пшеничного хлеба. Тыча в соль облупленное, до голубизны сваренное вкрутую яйцо, подбирая упавшие крошки желтка, он неторопливо закусывал, попивал молоко и подслеповатыми глазами поглядывал в сторону водохранилища.

Пока Севриков ходил в село, к смотрителю бакенов, Макарычев прогулялся вдоль берега водохранилища. Вероятно, раньше здесь протекала река, и высокий берег, издавна сложившийся, густо, от века, зарос кустарником. Изменчивый уровень воды ему не грозил размывом, и лес на высоком берегу стоял живой и прекрасный. И водохранилище выглядело превосходно, как всякое естественное водное пространство, окруженное густыми зарослями.

Утренний туман все еще поднимался над спокойной белесой водой, курились легкие сизые дымки. В маленький залив невдалеке от того места, где остановился Макарычев, вошла рыбачья лодка, и трое парней со спиннингами, шлепая по мелководью в высоких резиновых сапогах, принялись выгружать на берег полумертвых судаков и лещей. В воздухе кружились и противно кричали чайки. Возле небольшого острова видны были чирки, — там, наверное, находились их гнездовья. Дикие утки пролетали над водохранилищем. И такая вокруг была благодать и спокойствие.

Солнце поднималось все выше, обещая жаркий день. Макарычев оглянулся в сторону катера и увидел, что Севриков возвращается к причалу. «Нет, как ни клади, не так все плохо на белом свете», — подумал Макарычев и повернул назад.

Севриков поджидал его у сходен.

Носились и нещадно кричали птицы над водохранилищем. Утренний туман рассеялся, и бескрайняя поверхность воды нестерпимо, словно никелированная, сверкала на солнце.