P.S
В конце 1980-х имя Казарновского снова выплыло на поверхность. Больше всего приложил к этому руку Евгений Евтушенко со своей замечательной рубрикой «Строфы века» в «Огоньке». В 1988 году в ней вышла подборка стихов и Казарновского, а Евтушенко написал во врезке:
«Насколько мне известно, автор всего лишь одной книги: „Стихи“, Гослитиздат, 1935 год. Книжка эта попала мне в руки сразу после войны… Автор в то время был в местах, не столь отдаленных. Когда он вернулся, то вскоре умер, и я о нем больше ничего не слышал…»
Эти сведения уточняет и дополняет в письме в «Огонек» академик Д. С. Лихачев:
«Юрий Казарновский из Ростова-на-Дону. Родился в начале века. Был в литературном кружке в своем родном городе. Арестован. Сидел в Соловках. И печатался в журнале „Соловецкие острова“… Потом был все время в лагерях и был последним, кто видел О. Э. Мандельштама… Я попал в лагерь в конце октября 1928 года, а Казарновский немного раньше, по-моему, весной…»[341]
И — в другом месте — о пародиях: «Некоторые из его пародий были напечатаны в „Огоньке“, и мне пришлось разъяснять — кому они принадлежат»[342].
Свой вклад внесла и Н. Я. Мандельштам. Первое на родине издание ее «Воспоминаний», одним из скорбных и трагических персонажей которых является и Казарновский, вышло в издательстве «Книга» в 1989 году.
Затем вмешался ростовчанин Владимир Тыртышный, усомнившийся в тождестве Казарновского из Ростова и Казарновского из Соловков. Разобрались[343], но по мере разбирательства ширился круг его почитателей, как и круг републикаций его немногочисленных, но каких-то очень «фирменных» произведений.
Пора бы уже собрать книгу Юрия Алексеевича Казарновского — неистребимо веселого поэта с совершенно невеселой судьбой. Того, кто за это возьмется, ждет немало трудностей: что печаталось в ростовских газетах и в центральной периодике в 20-е годы? Что еще прячется в периодике соловецкой? И что за стихи про азиатские ливни надиктовал Казарновский в Ташкенте?
И в завершение — стихотворение Казарновского 1956 года, еще не печатавшееся. Оно сохранилось среди его писем, кажется, последнему своему корреспонденту — Илье Сельвинскому[344]:
ПРОГУЛКА
Печаль его светла…
Она читает Пушкина.
Припомнил все… И сразу снова
Чужого горя сумрак лег:
Мы, утром, встретили слепого,
И он — увидеть вас не мог.
Смотрю на вас… И слепо верю,
Что немота страшнее мглы:
Немой, сидевший с нами в сквере,
Не мог сказать — как вы милы.
Полоска дыма… Стон мотора…
Дивлюсь, глазам не веря сам,
Геройству летчика, — который
Летит так быстро… И — не к вам.
Вот ЗИМ промчался, с ветром споря,
Мелькнул седок, бледней чем мел:
Он бледен так — конечно, с горя,
Что увезти вас не сумел.
Шопен… Венки… Сквозь ваши веки
Синеет грусть огромных глаз…
И — очень жаль мне человека,
Который умер не за вас.
Но я несчастней, чем другие —
Немного стар уже поэт…
Где вам найти очки такие,
Чтоб стекла минус десять лет?
Похоже, что эта ироническая струнка и нота, чем-то напоминающая Сашу Черного, всегда сопровождала Казарновского и смешила его читателей и слушателей, в том числе, возможно, и Мандельштама, соседа по бараку.
А может быть, эта струнка и вовсе была его сутью — или, если хотите, осью, пусть и не сосущей ось земную, ось земную…