Postscriptum Вдогонку рукописи

Пока шла работа над версткой этой книги, в моем распоряжении оказались некоторые новые материалы. В частности, два следственных дела Злобинского — №№ П-10035 и П-21320 — и (спасибо С. Соловьеву!) даты прибытия некоторых из наших персонажей в Магадан или в Сиблаг, то есть в Мариинск.

…Давид Исаакович Злобинский родился в 1907 году в Миргороде, что под Полтавой, в торговой семье. В 1924 году уехал оттуда в Харьков, где в 1925–1926 гг. работал в газете «Молодой ленинец». В 1926–1927 гг. следователь шил ему поддержку «троцикисткой оппозиции». В 1927 году комсомол командирует его в Вышний Волочок, а оттуда в Ногинск. С осени 1927 и по лето 1937 гг. он проработал в органах печати Ногинского района.

В 1931 году Злобинского принимают в кандидаты в члены ВКП(б), но в 1935 году исключают из партии, затем восстанавливают еще раз как кандидата, а 20 сентября 1936 года еще раз исключают из кандидатов как неустойчивый и невыдержанный элемент.

Тут-то 24 июня 1937 года он был арестован НКВД — по сути за то, что, высказываясь публично о классовой борьбе, объявил себя противником тезиса о необходимости ее остроты и обострения. За это — уже как член контрреволюционной троцкистской организации — он был осужден 20 декабря 1937 года к 8 годам ИТЛ. В начале 1938 году он в Бутырской тюрьме, затем ненадолго в БАМЛАГе, оттуда на Владивостокскую пересылку, откуда — уже в 1939 году — был этапирован в Мариинские лагеря. Освободившись 23 августа 1946 гола, Злобинский перебрался в Александров Ивановской области, откуда переехал в д. Грибово Киржачского района Владимирской области, где четыре года проработал статистиком, бухгалтером и нормировщиком Паршинского торфопредприятия.

Семью да ареста он завести не сумел, не женился и после освобождения. Так и жил — одиноко, замкнуто, очень бедно. Когда 14 апреля 1950 года его снова арестовали, то при обыске ничего, кроме облигаций, у него не оказалось. Никаких новых обвинений ему не предъявили — достаточно и старых, в частности, показаний бывшего секретаря Ногинского горкома Турина от 28 июня 1937 года, «руководителя их группы», давным-давно уже расстрелянного.

Вот только здоровье после первого ареста лучше не стало: но и туберкулез легкого, и деформация остатков поясничной области — не преграда к признанию годности к труду, правда, к легкому. Обвинительное заключение было состряпано всего за неделю — уже к 21 апреля 1950 года (статьи стандартные: 58.10.1 и 58.11). Приговор же от 5 августа 1950 года оказался «мягким»: никакого тебе ГУЛАГа, а просто ссылка в Красноярский край на поселение, без указания, правда, срока, то есть на вечное поселение.

Из Сибири Злобинский вернулся только после своего освобождения Верховным судом СССР от 9 ноября 1956 года. При этом просьбу о реабилитации в 1946 году отклонили: все же нехорошо сомневаться в полезности обострения классовой борьбы.

Тягостное ощущение высосанности дела из пальца и работы на галочку в случае репрессий против Давида Злобинского достигает, кажется, своего природного максимума!

За два присеста Злобинский отдал НКВД 14 лучших лет жизни, навсегда оставшись бесконечно обиженным, одиноким и больным.

И бесконечно напуганным! Его письмо Эренбургу и последующее общение с Н. Я. и ее посланцами — самый настоящий подвиг мужества!

Что касается дат, то они принесли с собой и сюрпризы, требующие определенных корректив. В частности, подтвердилась догадка о том, что Филипп Гопп, бывший на пересылке в 1937 году, О. М. там видеть не мог: так что из перечня очевидцев его надо изымать и переносить к мистификаторам.

Туда же «просится» и еще один «очевидец», доставленный на Колыму пароходом «Дальстрой» 24 июля 1938 года, то есть тогда, когда О. М. дожидался в тюрьме своей участи. И это не кто-нибудь, а со времен еще Н. Я. первейший свидетель — Юрий Казарновский!

Он и здесь оказался верен себе! Хорошо запомнив рассказы того или тех з/к, кто действительно был с О. М. в лагере, он талантливо и правдоподобно изложил этот р?ман Н. Я., бесконечно взволнованной и не заподозрившей плагиата. Поэтому он ни разу не назвал ей никакое другое, кроме мандельштамовского, имя, а остальные солагерники ни разу не припомнили его самого.