Круги по воде

Хотелось бы всех поименно назвать…

А. Ахматова. Реквием.

Сначала — по крупицам — собирались свидетельства.

Разные — солидные и не очень — любые!

Потом из них сложилась мозаика — калейдоскоп последних недель жизни поэта.

И тогда только возникла потребность раскрыть все инкогнито и присмотреться к каждому солагернику Мандельштама в отдельности: что это за люди и не даст ли это что-то новое?

Не отдаляясь от мандельштамовского фарватера, я углублялся в судьбы его товарищей и даже некоторых врагов. И передо мной, один за другим, вдруг соткались и проплыли поразительные образы и истории: тут и поэты-пьяницы, и студенты (физик и юрист), и художник, и альпинист, и чемпион по борьбе, и инженер, и кандидат биологических наук.

Каждая судьба тянула за собой шлейф, состоявший из писем, фотографий, старых документов, а если поэт — то из стихов (а если художник — то и из картин!). Во внутренний окоем втягивались все новые и новые лица и персонажи. Например, художник Петр Малевич — через Смородкина и Хитрова, а один только весельчак Казарновский потянул за собой и Максима Горького, и Дмитрия Лихачева, и Пашку Васильева, и Алексея Гарри, и Марию Гонту, и стукачку из ЖАКТа!

И постепенно этот барачный — безлюдный и бессловесный — мир с умирающим поэтом посередине заселялся и обживался все новыми людьми, их историями и голосами.

Постепенно и сами круги поиска становились все шире и шире: за прямыми свидетелями пошли косвенные, а за ними и вовсе липовые. А за ними — творческие интерпретаторы, мифотворцы и даже откровенные мистификаторы.

И, наконец, следопыты — сама Надежда Яковлевна и те остальные, кто все эти крупицы собирал.

И за каждым новым обитателем этого виртуального космоса — свои архивы и архивисты, свои знатоки и общие знакомые, свои разговоры и разыскания.

И вдруг оказалось, что многим коллегам-смежникам все эти новодобытые факты и сведения, как и исследовательские технологии, тоже позарез нужны!

Вот шаламовед Есипов проходит по нашим с Поболем, в РГВА, следам и находит искомый эшелон «шаламовский», в котором обнаруживает и такого попутчика, как Оксман (и нашего, между прочим, «персонажа»)[556].

Огорчительная полемика с коллегой Марковым буквально швырнула в неисследованную проблематику: а где же хранятся аналогичные эшелонным судовые списки?!

Еще одно источниковедческое обобщение. Мемориальская база данных «Жертвы политического террора в СССР» — превосходная, но в то же время и совершенно недостаточная. Этих 2,6 миллиона записей явно мало, если сравнить цифру с суммарным числом репрессированных в СССР. Одних только лиц, подпадающих под действие Закона о реабилитации 1991 года, по оценке Арсения Рогинского, около 12,5 млн, из них около 5 млн — люди, осужденные решениями судов и внесудебных органов, а остальные — репрессированные по административным решениям (жертвы коллективизации, депортаций народов и т. д.).

Готовя к печати именной список заключенных того эшелона, с которым Мандельштам в 1938 году был доставлен во Владивосток (Приложение 1), мы с Николаем Поболем прокомментировали его персональными сведениями из мемориальской базы данных[557]. В нашем списке было ровно 700 имен — из них по базе данных было найдено только 169, то есть каждое четвертое. Следует учесть, что все мандельштамовские зэки-попутчики были из Москвы и Московской области — наиболее изученного в этом отношении региона. Отсюда хотя бы приблизительно видно, каковы истинные масштабы репрессий: не возразишь — «эффективен» был усатый менеджер!

Но из этого следует, что базу данных о жертвах террора следует фундаментально расширить, и РГВА с его фондом конвойных войск НКВД — первое место, куда надо идти за массовой информацией.

Тем не менее даже по такой скромной выборке хорошо видна несостоятельность многих расхожих утверждений, например, о направленности репрессий 37–38-го годов в основном против партии. Самый крупный в списке начальник — секретарь райисполкома. Большинство же репрессированных — это рабочие и крестьяне, за ними следуют учителя и бухгалтеры, есть два писателя, есть даже один Карл Маркс!..

Сама база данных, конечно, нуждается не только в количественном пополнении, но и в качественном усовершенствовании (в более строгой унификации карточек и избавлении от дублетов — хотя бы от очевидных[558]). Были бы ее сквозные данные — например, пол, возраст, основание репрессии, ее вид и кратность — сведены к единой формализованной маске (а все, что не вписывается в нее, можно сложить в рубрику «примечания» или «прочее»), то эти 2,6 миллиона заговорили бы не только от себя и за себя, но и как единое целое, как истинный архипелаг, как социум репрессированных, с которым интересно и важно поработать и демографу, и историку, и географу[559].

И как бы ни привыкла политика у нас хватать историю за дышло, пинать ее ногами, а из историков вить веревки, но наше «непредсказуемое прошлое» давно и остро нуждается в «приватизации» и деполитизации, в обеспечении правдодобычи сырьем — в рассекречивании архивов и в спокойном и объективном научном анализе[560].