Коронация и венчание
Переходя к материям более серьёзным, заметим, что одним из значительных внутриполитических мероприятий было уничтожение некогда всесильного Кабинета. Сохранив своё прежнее название, он был преобразован в Канцелярию императрицы, выполняя чисто технические функции по делам, касающимся непосредственно Елизаветы.
Некоторые вопросы деятельности ликвидированного Кабинета стал выполнять Сенат, состоявший из дюжины сенаторов, которым было предоставлено право выносить решения по судебным, финансовым и административным делам.
Что же касается дел иностранных, военных и морских, то они были выведены из его компетенции. Во главе Сената вновь оказался генерал-прокурор, который теперь был не только «оком и ухом государевым», но и сосредоточивал в своих руках значительную исполнительную власть по всем аспектам внутреннего управления.
В этой должности во всё царствование Елизаветы оставался один и тот же человек — князь Никита Юрьевич Трубецкой, происходивший из рода Брянских и Новгород-Северских князей. Его дядя Иван Юрьевич был последним русским боярином, умершим в 1750 году в глубокой старости. Отец Никиты Юрьевича был женат на княжне Черкасской и, таким образом, он принадлежал к российской знати наивысшего разряда.
Будучи генерал-прокурором Сената он председательствовал в суде над Остерманом и впоследствии удерживался на посту генерал-прокурора, став в 1756 году фельдмаршалом, а ещё через четыре года был «пожалован и в президенты Военной коллегии».
Человек обширного и просвещённого ума, Трубецкой на протяжении восьми царствований сумел ни разу не попасть в опалу и всё время оставался среди наиболее видных государственных деятелей. По должности именно он на протяжении двадцати лет возглавлял Сенат, практически осуществляя законодательную и в значительной части — исполнительную власть во внутренней политике. И во многом именно благодаря Трубецкому сущность внутренней политики двадцать лет оставалась неизменной, а преемственность ненарушаемой.
Главная тенденция внутренней политики Елизаветы и её правительства — постоянный рост привилегий дворянства и всё большее утеснение податных сословий, особенно крестьян. Уже на следующий год после прихода Елизаветы к власти помещичьим крестьянам было запрещено по собственному желанию поступать на службу в армию и флот. Затем дворянам-крепостникам было разрешено продавать свою крещёную собственность в рекруты, не спрашивая на то согласия рекрута.
И наконец, помещики получили право по собственному произволу ссылать неугодных крестьян в Сибирь. Причём каждый сосланный зачитывался за одного рекрута. Дворянам же сократили сроки службы, снизили налоги и подати, увеличили размеры льгот, пособий и пенсий.
Внешняя политика России в царствование Елизаветы Петровны отличалась почти всё время миролюбием и сдержанностью. Доставшаяся ей в наследство война со Швецией была завершена летом 1743 года подписанием Абоского мирного договора, и до 1757 года — целых четырнадцать лет — Россия не воевала.
Что же касается Семилетней войны с Пруссией, то участие в ней России оказалось случайностью, роковым образом связанной с интригами международных политиков-авантюристов. Об этом будет подробно рассказано ниже.
Для всякого монарха одним из важнейших государственных актов является коронация. И Елизавета Петровна, подобно своим предшественникам, тоже имела в виду совершение этой важнейшей церемонии. Однако прежде новая императрица, три года назад перешагнувшая порог тридцатилетия и уже оставившая надежду произвести на свет принца или принцессу — наследника или наследницу Российского престола, решила уладить свои семейные и наследственные дела. С этой целью она приказала привезти в Петербург своего ближайшего родственника — сына её родной сестры Анны Петровны, вышедшей замуж за Шлезвиг-Гольштейнского герцога Карла-Фридриха. Мальчика звали Карлом-Петром-Ульрихом. Мы уже упоминали о том, что мать Карла-Петра-Ульриха родила его 10 февраля 1728 года и вскорости умерла от воспаления лёгких.
Итак, бездетная Российская императрица, державная тётка Елизавета Петровна решила, что, прежде чем произойдёт коронация, к ней в Петербург приедет её племянник, внук Петра I, потенциальный русский император, а ныне круглый сирота, но наследственный Гольштейн-Готторпский герцог — Карл-Пётр-Ульрих. «По странной игре случая в лице этого принца, — писал академик-историк Василий Осипович Ключевский, — совершилось загробное примирение двух величайших соперников начала XVIII века — Пётр III был сын дочери Петра I и внук сестры Карла XII».
Будущий российский император в детстве был очень несчастен. Мать он не помнил, а отец его скончался, когда Петру было одиннадцать лет. Чтобы пристроить сироту хоть куда-нибудь, Петра отправили к его дальнему родственнику в Любек, где тот занимал епископскую кафедру. Епископ дал в наставники мальчику двух учителей — фон Брюмера и Берггольца. Оба этих наставника были невежды, пьяницы и грубияны. Они часто били мальчика, держали его на хлебе и воде, а то и просто морили голодом, ставя на колени в угол столовой, откуда он наблюдал за тем, как проходит обед. Если же Пётр крал из кухни кусок хлеба, то к экзекуции добавлялось и нечто новое: поставив принца на колени, в руки ему давали пучок розог, а на шею вешали рисунок, на коем был изображён осёл.
Неудивительно, что Пётр рос худым, болезненным, запуганным и начисто лишённым чувства собственного достоинства. Ко всем прочему он стал лживым и патологически хвастливым. Учителя, порой пребывавшие в добром расположении духа, приучили своего воспитанника к спиртному, и он пристрастился к питию почти с детства, предпочитая всем прочим общество кучеров, лакеев, слуги служанок, которых трудно было считать скромными или добродетельными. Из-за этого он не любил учиться, а всё время посвящал забавам и потехам. Любимым его занятием были игры с оловянными солдатиками, а любимым зрелищем — пожары. Впоследствии эта страсть стала почти маниакальной: став Великим князем, Пётр Фёдорович велел будить себя даже среди ночи, лишь бы не пропустить очередного пожара.
И вдруг этому праздному времяпрепровождению пришёл конец. Как только на российский престол взошла Елизавета, Петру было велено начать изучение русского языка и православных канонов, которые стали ему преподавать два приехавших из России наставника. Однако дело заглохло в самом начале, потому что возникло предположение, что Петра ждёт не российский трон, а шведский, так как по матери он был внуком Петра I, а по отцу — внуком сестры шведского короля Карла XII. По-видимому, именно на его примере природа решила убедительно продемонстрировать очевидность того, что на потомках великих людей она отдыхает.
Не успел несчастный принц взяться за шведский язык и протестантский катехизис, как Фортуна вновь повернулась: в конце 1741 года его судьба была окончательно решена — Карла-Петра-Ульриха ждала Россия.
В январе 1742 года он въехал в Петербург под радостные крики тысяч людей, устроивших ему торжественную и тёплую встречу. Принца сразу же стали обучать русскому языку и догматам православного вероисповедания, причём во втором случае дело было поручено высокообразованному священнику, хорошо знавшему немецкий язык.
А пока принц с великим трудом и со столь же великой неохотой занимался науками, началась подготовка к коронации его августейшей тётки Елизаветы. Церемония, по традиции, должна была проходить в Москве. 28 февраля 1742 года Елизавета торжественно въехала в первопрестольную, а коронация состоялась через два месяца — 25 апреля. В этот же день Алексей Разумовский стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-егермейстером. Гендриковы, Ефимовские, Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин и два его сына, вице-канцлер Алексей Петрович и обер-гофмаршал Михаил Петрович, получили графские титулы, а секретарь Елизаветы Петровны, Иван Антонович Черкасский, стал бароном.
Вскоре после коронации Елизавета Петровна без всякой помпы обвенчалась с Разумовским в бедной небольшой церковке подмосковного села Перово. Обряд венчания произвёл её духовник Фёдор Яковлевич Дубянский, очень образованный богослов, пользовавшийся большим уважением у набожной императрицы. В память о венчании на куполе церкви, вокруг основания креста была установлена царская корона.
После того как венчание было окончено, Елизавета Петровна зашла в дом к местному священнику, выпила с ним и с попадьёй чаю, а выходя из дома, сказала Алексею Григорьевичу Разумовскому — теперь уже её законному, венчанному мужу, что она хочет познакомиться со своей свекровью — Натальей Демьяновной, овдовевшей крестьянкой, содержавшей корчму неподалёку от города Глухова, и велела послать за нею карету.
Три сестры Алексея Григорьевича — Агафья, Анна и Вера и младший брат Кирилл жили в Черниговской губернии, в Козелецком уезде, на хуторе Лемеши вместе с матерью Натальей Демьяновной. Мать держала шинок, Кирилл пас скотину, а сёстры все были замужем за местными: Агафья — за ткачом Будлянским, Анна — за закройщиком Закревским, а Вера — за казаком Дараганом.
Когда в Лемеши прибыл целый кортеж придворных карет, изумлению хуторян не было предела.
— Где живёт здесь госпожа Разумовская? — спросили приехавшие.
— У нас никогда не было такой пани, а есть, ваша милость, вдова Розумиха, шинкарка, — по-украински отвечали хуторяне.
Когда же Наталья Демьяновна вышла к ним, то приехавшие поднесли ей богатые подарки и среди прочего — соболью шубу. Затем они стали просить её вместе со всеми детьми поехать в Москву, к сыну.
— Люди добрые, не насмехайтесь надо мною, что я вам плохого сделала? — отвечала Наталья Демьяновна. Однако она явно лукавила и в глубине души верила случившемуся, потому что кое-какие слухи всё-таки до неё доходили.
Немного поломавшись, шинкарка постелила соболью шубу у порога своей хаты, посадила на неё родных — и дочерей, и зятьёв, и кумовьёв, и сватьёв со свахами, выпила с ними горилки — «погладить дорожку, шоб ровна була», — и, обрядившись во всё самое лучшее, отправилась в Москву, где после коронации всё ещё оставался двор.
Почтительный сын выехал ей навстречу и в нескольких вёрстах от Москвы увидел знакомые ему кареты. Он приказал остановить собственный экипаж и пошёл навстречу матери, одетый в расшитый золотом камергерский мундир, в белом пудреном парике, в чулках и туфлях, при шпаге и широкой шёлковой орденской ленте. Когда возница, увидев Разумовского, остановил карету Натальи Демьяновны, она, выглянув в окно, не признала в подошедшем вельможе своего некогда бородатого сына, носившего широкие казацкие шаровары да бедную свитку.
А когда поняла, кто это, то от счастья заплакала.
Разумовский обнял маменьку и, пересадив в свою карету, повёз в Москву. По дороге он наказал Наталье Демьяновне при встрече с невесткой не чиниться, однако помнить, что Елизавета не только невестка, но и российская императрица, дочь Петра Великого. Наталья Демьяновна была женщиной умной и дала слово, что проявит к Лизаньке всяческую почтительность.
В Москве императрица занимала Лефортовский дворец, имевший высокое парадное крыльцо в два марша.
Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв её под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов-лакеев, одетых в затканные серебром ливрей и стоявших двумя рядами на лестнице (потом свекровь императрицы признавалась, что приняла их всех за генералов — так богат был их наряд и такими важными они ей показались).
Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели её в маленькую комнатку и передали в руки женщин-служанок. А те попросили её самым вежливым образом снять роскошную, расшитую шелками кофту и прекрасную новую юбку, а также и дорогие модные черевички, сказав, что всё это для встречи с государыней непригодно. Затем почтительно настояли, чтоб надела она всё другое — обруч и каркас из китового уса, на который служанки тут же ловко натянули неимоверно широкую златотканую юбку, столь же прелестную кофту не кофту, на руки надели ей высокие, до локтей, белые перчатки, на ноги — золотые черевички и в довершение всего водрузили на голову высокий белый парик, усыпанный пудрой, нарумянили щёки, насурьмили брови, покрасили губы. Нужно отметить, что в комнатке, где Наталью Демьяновну обряжали, не было зеркала, и ловкие женщины сделали всё это без его помощи. После всех приготовлений Наталью Демьяновну повели по ещё одной — теперь уже внутренней парадной лестнице — во дворец. На новой лестнице стояли такие же «генералы», каких видела она и перед входом, и Наталья Демьяновна, совсем уж оробев, подошла к ещё одной огромной двери.
Ах, как не хватало ей сына, который, будь он рядом, успокоил бы её и всё объяснил! Но Алёшеньки не было. Оставив её у ловких служанок, он сказал, что уходит к государыне и вместе с нею выйдет к маменьке, когда Лизанька будет готова к встрече.
Двое лакеев медленно и торжественно, будто царские врата на Пасху, раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты. Она в мгновение ока оглядела сверкающий паркет, огромные окна, расписанный летящими ангелами и прелестными жёнами потолок и вдруг заметила, что прямо напротив неё, в другой стороне зала, стоит императрица в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком — волосок к волоску — парике. Издали Наталья Демьяновна не разобрала, красива ли её невестка, увидела только широкие чёрные брови и румяна во всю щёку.
Затаив дыхание, Наталья Демьяновна пошла императрице навстречу, та тоже двинулась к ней. И тут, вспомнив слова Алёшеньки, что надобно быть с государыней почтительной, свекровь, хоть и было то вроде бы не по обычаю, смиренно стала на колени и опустила глаза долу.
Она простояла так несколько мгновений, но невестка почему-то не подходила, и тогда Наталья Демьяновна подняла голову, глянула вперёд и увидела, что и Лизанька стоит на коленях и тоже смотрит на неё.
Наталья Демьяновна испугалась и сильно растерялась — видимое ли дело, чтоб царица стояла перед шинкаркой на коленях? И протянув к невестке руки, проговорила напевно, ласково, с материнской добротой и бесконечной уважительностью:
— Лизанька, донюшка, царица-матушка! Встань с колен, то мне, простой мужичке, не по чести.
И с удивлением обнаружила, что и невестка тоже протянула к ней руки и стала что-то говорить, но Наталья Демьяновна, хоть и сохранила отменный слух, ничего не слышала, кроме собственного голоса, и в растерянности поглядев налево и направо, заметила, что возле небольшой двери, которую, войдя в зал, она и не разглядела, стоит её Алёшенька, а рядом с ним несказанной красы барыня. Они стояли, держась за руки, и тихонько смеялись. А потом подошли к ней, и краса-барыня подняла её с колен, обняла и поцеловала. А Алёшенька, улыбаясь, сказал:
— То зеркало такое, мама, от пола до потолка.
И Наталья Демьяновна всё сразу поняла. Умная была женщина, просто никогда не думала, что зеркало может быть таким большим — во всю стену.
А с Лизанькой они поладили сразу и любили друг друга всю жизнь, потому что много общего оказалось в характерах и нравах деревенской шинкарки и императрицы Всея Руси.
И всё же венчание с Разумовским династических проблем не разрешало: он не мог быть наследником трона, да и сам совершенно не хотел этого. И посему 7 ноября 1742 года Карл-Пётр-Ульрих, принявший православие и ставший Петром Фёдоровичем, был объявлен «Великим князем, с титулом Его Императорского Высочества и наследником престола».
А вслед за тем Елизавета Петровна решила женить племянника, и её выбор окончательно остановился на четырнадцатилетней принцессе Софии-Августе-Фредерике Ангальт-Цербстской.