ХЛЕБ

Тревожно стало в районе наших лагерей — гитлеровцы предприняли карательную экспедицию.

Немецкий комендант района, где действовал наш отряд, издал приказ, предлагавший крестьянам сдать хлеб. В противном случае, грозил приказ, будут приняты соответствующие меры. Всем было ясно, что это означало жечь дома и убивать людей.

Потянулись подводы с хлебом к элеватору. Их сопровождала усиленная охрана. Недалеко от элеватора все обозы слились в один, и немцы разошлись по своим гарнизонам, оставив хлеб под охраной полицаев.

Наш отряд залег и замаскировался близ главной дороги. Вот подводы с зерном поравнялись с нами. Прозвучала команда Силича, и мы, встав во весь рост, рванулись к обозу. Полицаи не успели сделать и одного выстрела. Крестьяне были откровенно обрадованы встречей — хлеб достался не врагу, а их же братьям, сыновьям — народным мстителям. Когда они разошлись по домам, мы повернули обоз в лагерь.

Специально выделенная группа партизан немедленно занялась укрытием хлеба — ямы для этой цели были в разных местах приготовлены еще до нашего прибытия.

Сомнений не могло быть — гитлеровцы попытаются отбить хлеб. И действительно, к концу следующего дня в гарнизон на автомашинах прибыли немцы. Ехать дальше на ночь глядя они не решались и заночевали в Городце.

В то время силы наши были еще малочисленны, мы были слабо вооружены, и принимать открытый бой не имело смысла, тем более что к фашистам могли прийти на помощь соседние гарнизоны. Другое дело — засада. На врага нападаешь неожиданно, поднимаешь такой шум, что ему не разобраться — имеет ли он дело с ротой, с батальоном или с более крупным подразделением; если же дело складывается неудачно, можешь отступить, исчезнуть, а при новом удобном случае опять неожиданно обрушиться на него. Засады были в те дни одним из главных методов нашей борьбы.

На рассвете, разделившись на две группы — одну из них возглавил Силич, другую повел Коваль, — мы отправились в ранее намеченные места. В лагере остались раненые, старики и дети. Адика на этот раз назначили вторым номером у ручного пулемета, установленного в лесу близ дороги в лагерь. Винтовки у него не было, но заряжать и подавать пулеметчику диски он сможет.

Коменданту Ломако Силич приказал: в случае, если враг не отступит и сражение затянется, увести людей в расположение нового лагеря километрах в пяти от старого.

Командир и его группа замаскировались неподалеку от кладбища на окраине Пересопни, комиссар со своими людьми отправился дальше — помешать другим гарнизонам прийти на помощь городецкому.

Гитлеровцы выступили почти одновременно с нами. Ни грузовиков, ни другого транспорта они не имели, полагая, видимо, что зерно еще находится в мешках и лежит на тех же подводах. Но, вопреки нашим предположениям, они, не дойдя до Пересопни, свернули на дорогу, которая вела прямиком в наш лагерь, и оказались от него в двух километрах.

Наша застава из пяти человек располагала пулеметом и тремя винтовками. Никому и в голову не приходило, что им первым придется встретиться с врагом. Скрытые густым орешником, они лежали и жадно прислушивались — не завязался ли бой?

Приближающихся немцев заметили наблюдавшие за дорогой двое партизан. Затрещали винтовочные выстрелы — условный сигнал тревоги. Немцы не ответили, а рассыпались цепью и продолжали двигаться вперед.

Один из партизан-наблюдателей побежал в лагерь, второй — к командиру отряда.

— Пока лагерь не будет переброшен на другую сторону реки, нужно задержать немцев, — приказал своим товарищам старший на заставе, он же первый номер при пулемете, — нам придется продержаться некоторое время. Не сомневайтесь, Силич уже спешит сюда.

Немцы продолжали приближаться.

Еще минута — и старший на заставе, рванув к себе рукоятку пулемета, нажал на спусковой крючок.

Раздались стоны, кто-то впереди упал. Немцы остановились. Вообще в лесу, среди деревьев и кустов, гитлеровцы утрачивали свой пыл.

Как бы то ни было, но партизанское «добро пожаловать» прижало их к земле. Они ответили огнем, разумеется, более частым, — стреляли из винтовок, автоматов, пулеметов, даже из минометов.

Еще дважды пытались они подняться, но пятеро партизан своим огнем каждый раз останавливали их. Один уже ранен в руку, его винтовка перешла к Адику, зарядившему два последних диска. Вдруг старший на заставе застонал, изо рта его хлынула кровь. Пулемет замолчал, и враги ринулись вперед, еще несколько шагов — и они достигнут окопа…

Молодой партизан Михаил Полещук отбросил в сторону винтовку и занял место товарища. Бешено застрочил партизанский пулемет.

Силич сидел со своими людьми в укрытии возле кладбища.

— Савицкий, — обратился он к сержанту, — как вы расставили бы людей, если бы руководили засадой?

Так уж у нас было заведено — вплоть до той минуты, когда показывался противник, все в засаде шло так, как если бы это были занятия по партизанской тактике.

Савицкий не успел ответить. Вдали прозвучали три выстрела — тревога.

— А что вы предприняли бы сейчас? — невозмутимо продолжал Силич.

— Выяснил бы обстановку.

— Скорее же! Отправляйтесь со своим отделением!

Партизаны заняли свои места. В эту минуту прибыл гонец с вестью, что немцы у заставы. Силич, бросив на ходу несколько слов командиру разведки Боровскому, отдал команду:

— Кратчайшей дорогой — к лагерю!

В лесу грохотала стрельба — застава вела неравный бой с врагом. Силич уверен в своих партизанах, но как долго смогут пятеро людей удерживать роту вооруженных до зубов гитлеровцев?..

Навстречу нам мчался второй связной. Еще издали он крикнул:

— Лагерь полностью перебрался!

Силич отер со лба крупные капли пота, разгладились тонкие морщины, только что покрывавшие его выдубленное ветром и солнцем лицо, — опасность, нависшая над лагерем, миновала.

С криком «ура» мы бросились на врага. Немцы, боясь отстать один от другого, собирались, словно овцы, в кучу, наши же, наоборот, рассыпались по лесу, и каждый, как притаившийся охотник, выжидал минуту, чтобы без промаха сразить показавшегося фашиста.

До вечера длился бой. Когда совсем стемнело, мы отошли в лагерь, а оставшиеся в живых немцы все еще блуждали по лесу, охотились друг за другом, принимая своих за партизан, вели беспорядочную стрельбу.

Начальник штаба допрашивал пленных.

— Вы знали, где находится наш лагерь, или случайно повернули сюда? — Вопрос задан низкорослому костлявому ефрейтору.

— Мы заметили на дороге просыпанное зерно и предположили, что оно нас прямиком приведет к хлебу. Когда вы на нас напали, мы поняли, что нас, словно кур, зерном заманили в ловушку, но уже было поздно…

Кругом рассмеялись. Никто не стал доказывать, что на самом деле это не так. И в деревнях все были убеждены, что мы нарочно рассыпали зерно, чтобы заманить немцев в лес.

С неделю мы жили в новом лагере. Стояла осень. В один из вечеров завыли холодные ветры, ночью ледок затянул лужи. Зима пришла неожиданно ранняя. Выпал снег, и наступили холода. Среди нас не многие имели теплую одежду, в шалашах жить стало невозможно, и мы перебрались в зимний лагерь, который хозяйственный взвод готовил для нас уже долгое время.