13

13

Когда останешься наедине с картой, даже если лес бомбят немецкие «стрекозы», забываешь о взрывах и кажется, что беседуешь с другом и советником, подсказывающим самое хорошее, спасительное решение. А то вдруг он обернется коварным и хитрым недругом, подсовывающим тебе ложные ходы.

Вот и сейчас, когда уже было ясно, что немцы могут достать нас в этой зеленой крепости только с воздуха, швыряя пятикилограммовые бомбы, я внимательно глядел в позеленевшее, с красными склеротическими жилками шоссеек, изменчивое лицо моего собеседника.

Он шептал мне, шелестя на ветру своими старческими бумажными губами.

«Погляди: до Шумских и Кременецких лесов остался один переход. Правда? Всего одна ночка, и ты выведешь на отдых свой уставший отряд. Ты спасешь раненых, выручишь товарищей».

Не поймешь никак — искренняя, дружеская улыбка засветилась в морщинах Кременецких кряжей или коварный блеск предательских глаз.

— А что дальше на севере? — спрашивал я недоверчиво.

Блеснули зубы и скрылись под хмурью холмов у Луцка, Ровно и Ковельских лесных бровей.

«А что же на севере? Ровенская степь на севере!» — наивно отвечает карта.

— Э, брось, не подведешь! Кременецкие леса? Один переход — это верно. А Черный Ворон, по–шакальи нападавший на Ковпака, когда тот шел еще во всей силе? Как он поведет себя сейчас?

Задумчиво продолжал шептать бумажными губами мой старый и коварный друг образца 1898 года:

«Ну, не хочешь — пожалуйста, вот другой вариант: Шумские леса. Тоже можно перемахнуть за одну ночь. Если напрячь все силы».

— Нет, не верю тебе! Подведешь. Еще тогда, среди лета, стоял под Шумском полк изменников. Именно там чуть не погиб Швайка со своей разведкой.

«Вот какой ты упрямый! Ну, что ж, я могу предложить последний вариант. Но он — опасный. Гляди. Вот — степями (не меньше двух ночей!). Но зато тут уже наверняка можно будет отдохнуть. Смотри: зеленые гостеприимные Шепетовские леса. Но к ним еще, ох, как далеко. Подумай! Может быть, завтрашний день будет последним для твоей группы. Самолеты опять привязались к тебе. Возможно, следом за ними перебрасываются из–под Тернополя танки. А где будешь устраивать дневку? В голой степи?»

— Возможно. Весьма возможно.

Я вспоминаю, как Ковпак, оседлав нос очками, прощупывал карту всегда внимательно и недоверчиво. А нащупав что–то свое, торжествующе смотрел поверх очков на собеседника: «А це що?» — показывал он на карте еле заметные значки кустарника, болота либо лесной тропы, оглядывая всех победоносным взглядом. И сразу снимал очки.

— Це що? — говорил и я своему молчаливому собеседнику.

Он смеялся. Синие вены рек стали тоньше… Морщины высот и холмов разгладились на добродушном старческом лице.

«Заметил–таки? Дошлый! Привыкли мы с тобой! Да, действительно есть на моем теле, на полдороге до Шепетовских лесов, маленькое родимое пятнышко леса. Но ведь лес–то маленький. Окружен рекой и болотами с одной стороны. Смотри! Загонят в реку, потопят в болоте. Но как знаешь, — дело твое. Моя хата с краю. Я только карта — зеленая, белая, красная. Постаревшая в своем честном беспристрастном труде. Решай сам. Убьют тебя там. Может быть, послужу еще кому–нибудь».

— Мы двинемся на Шепетовку, — свернув карту, сказал я начальнику штаба.

— Решил, товарищ командир? — спросил Вася. — Можно разрабатывать маршрут?

— Давай.

К утру мы подошли к небольшому «родимому пятнышку» леса на полдороге до Шепетовского массива.

Нет, не врал мой старый бумажный друг! Слева — речушка, обмелевшая, иногда похожая на ручей. Не утопят нас здесь фашисты. Справа — болото. Только вот лесок редкий. Еле скрывала нас листва высоких дубов и грабов. Но другого выхода нет. Стоянка. И сон, спокойный сон. Может быть, во второй половине дня не удастся подремать, надо поспать с утра.

Проснулся около полудня. Тихо было в лесу. Изредка стонали раненые. Большая часть лагеря спала. Только где–то далеко журчал мотор.

— Давно? — спросил я у Мыколы.

— Да почти с самого утра летает.

— Обнаружил?

— Кажется, нет. Ни разу над лесом не пролетал. Все вокруг кружится.

— В степи ищет, что ли?

— Похоже.

И так почти до вечера летала «стрекоза».

Удивительно — на протяжении почти 30 километров нет ни единого лесочка, только лощины и небольшие колхозные села. И почему немец–летчик ни разу не пролетел над лесом? Не искал нас здесь, заглядывая через борт или стараясь проникнуть своей оптикой сквозь листву? Странно!

И только за час до захода солнца все вокруг пришло в движение.

За болотами видны были телеграфные столбы — там проходил шлях. И внезапно, как по команде, на шляху показались колонны машин, танков. За ручьем, на бугре, появилась цепь пехоты, достигла высотки и сразу залегла. Только комья земли взлетали возле каждой точки.

— Окапываются. Что такое? — спросил Усач.

— А что там на выходе из леса на северо–западе?

Бакрадзе донес: появилось до двух десятков машин, два танка курсируют взад и вперед. Ни одного выстрела. Ни ракеты. Только сейчас, впервые за весь день, низко, почти касаясь верхушек деревьев, пронеслась над лесом «стрекоза».

«Ах, вот что! Значит, знали, что мы здесь. Или догадались, но не хотели нас тревожить. Здорово!»

Летчик полчаса ходил над нами, дразнил, играл на нервах, вызывал на поединок: «Ну, дайте хоть один выстрел. Подтвердите, что я был прав», — просил, молил, завывал мотор. Но хлопцы, сбитые с толку необычайным маневром врага, молчали.

— Кто отдал высотку? — спросил Мыкола у начштаба.

— Майор Дегтев.

— Без боя?

— Уже готовились к маршу, сняли заслоны. Днем ведь було спокойно. Не траплялось еще такого!

Да, такого еще не было. Вся привычная, выработанная опытом двух лет тактика борьбы с врагом подсказывала совсем другое: скрыть бы свое расположение от немцев хотя бы до половины дня. А если противник обнаружил нас после полудня, значит — бой выигран. Удержимся до вечера, а там — оторвемся и уйдем.

Никогда еще не было, чтобы немец начинал охоту за нами вечером. Что–то необычное. Да и немец ли это?

Вызвать майора Дегтева! Надо выместить на ком–то свою неуверенность, злость. Я ему всыплю за высотку!

— По вашему приказанию явился.

— Почему отдали высотку? Без боя?

— Готовился к движению, товарищ командир.

— Что они делают?

— Окапываются.

— «Языка» не достал?

— Нет. Да и так все слышно — хлопцы в тридцати шагах лежат.

— Ну, и что слышно?

— Матом ругаются.

— Кто? Немцы?

— Да нет. Не немцы. Только команда иногда по–немецки и сразу вроде по–славянски кто–то переводит.

— Ах, вот что! А кто стрелял?

— Мои хлопцы.

— Не отвечают?

Странно! И только когда небо засветилось звездами и прошумел вечерний ветерок, сразу, как по команде, со всех сторон вокруг редкого небольшого лесочка взлетели в небо ракеты. Теперь понятно! Но как ловко они нас окружили! Перед самым вечером! И замысел так ясен и прост. Ясен знанием поведения партизан. Нет, это не немецкая тактика.

Пройдет еще несколько дней, и мы узнаем автора этой «тактики».

Майор Пенчич, павелический командир, бывший офицер австрийской армии, изучавший тактику комитатчей в австрогерманской войне, долго приглядывавшийся к советским партизанам, выработал этот новый прием: вечером окружить, чтобы не дать возможности уйти ночью. А на рассвете навязать бой и за большой летний день завершить полное уничтожение группы. По всему кольцу окружения курсировали немецкие танки. А впереди них лежали успевшие окопаться сплошные цепи вражеских солдат. Это было полное отсутствие шаблона. Я видел: маневр врага, не сделавшего еще ни одного выстрела, уже вызвал у наших ребят беспокойство.