6

6

Уже первые дни рейда показали, что совершается он не в обычной обстановке.

Рейд за Днепр мы совершали осенью; рейд на Киевщину, Житомирщину проходил зимой и ранней весной. Сейчас — лето в самом разгаре.

Знойное марево с утра зыбкой волной дрожит на горизонте. К полудню в бирюзовом небе вырастают белые парашютики облачков. Вначале жиденькие, прозрачные, крохотные, они вскоре торжественно снизятся к земле, станут плотнее, гуще. И вот уже на макушку облака невозможно смотреть: белизна его режет глаз, как снег в горах. Еще немного — и брюхо облака подбивается синевой. Оно темнеет, сливается с другими в грозовую тучу. Минута–другая, и дождь ровными полосами штрихует горизонт. Зеленая полоса хлебов, слившись с синей грозовой тучей, широким фронтом стремительно наступает на холмы Ровенщины. Лавина ветра, дождя и грома бушует в Полесье.

Это — на севере, там, где остались леса. На западе — багровые облака только силятся закрыть солнце. А на юге — все то же голубое небо да безмятежные облачка–разведчики. Они тихо висят над степью. Лишь столбики пыли вдоль полевых дорог взвиваются им навстречу, осторожно прощупывая путь грозе.

Ночи сейчас самые короткие. Движемся мы в долгие знойные дни. Кромка леса темной полоской прочерчена на горизонте. Чтобы совсем не потерять ее, мы в третий переход держим направление строго на запад. Но, разгадывая направление, куда ведут нас Ковпак и Руднев, ясно представляю себе: рано или поздно мы свернем к югу. Туда, где нет лесов. В степь! Вот только угадать бы, где свернем? В каком месте?

И снова, как тогда, при первой встрече, Ковпак хмурится, поглядывая на хлеба.

— Урожай богатый, а придется жечь, уничтожать…

Урожай действительно богатый. Хлеба стоят высокой ровной стеной. Рожь уже наливается. Пшеница отцветает. Она служит нам неплохой маскировкой. По крайней мере от наземного противника. Авиации опасаться пока нет нужды. Главное дело сейчас — разведка. Мы разбиваем их гарнизоны и банды полицейских только там, где они мешают нашему продвижению. Ввязываться в серьезные бои с ними нам теперь нет смысла. Потери в боях неизбежны. Дальний же прицел рейда требует как можно более экономного расходования сил. Мы используем всю свою ударную мощь только тогда, когда достигнем цели. Правда, до цели еще далеко.

А сейчас — разведка, разведка и еще раз разведка.

Справится ли она с этими новыми задачами? Старые, опытные разведчики — Черемушкин, Мычко, Кашицкий, Володя Лапин, Землянко и другие — часто пасуют. Сказывается незнание местного, украинского, языка. В западных областях часто на все село не найдешь человека, понимающего русскую речь. Уже в первые дни разведчики приходили обескураженными. Иногда, сами того не подозревая, приносили неточные сведения.

Черемушкин и Мычко еще кое–как справляются. Их излюбленный метод — боем прощупать противника — дает некоторый результат. К тому же Мычко знает украинский язык. Но не может один взвод обеспечить всю разведку.

Володя Лапин ругается. Передавая свой разговор с местными крестьянами, он изображает в лицах, как они не могли понять друг друга.

— Стучу в окно. Баба подходит. «Бабка, открой, буть так ласкова, фортку!» Молчит. «Ну, открой фортку, милая». Опять молчит… «Открой фортку, а то окна побью…» Тут она как начнет голосить, плакать: «Вы же, — говорит, — через фортку во двор вошли», и на калитку показывает… Я смеюсь: «Какая же это фортка — это же калитка». Тогда она меня на смех подняла: «Калытка, — говорит, — для денег, хвиртка — для людей, ворота — для худобы, а ты не турок будешь?..» Вот так и проговорили с час. Молока принесла, хлеба, масла… А толком ничего не узнал.

Полустепная полоса требовала усиленной кавалерийской разведки. Взвод Саши Ленкина был преобразован в эскадрон. Саша торжествовал. Комиссар скрепя сердце подписал приказ о реорганизации подразделения Усача.

Руднев — принципиальный противник партизанской кавалерии. Он называл войско Ленкина «иисусовой конницей», что обижало наших кавалеристов.

На пятый день марша, огибая Ровно с севера, мы проходили небольшое сельцо. Дорога вывела нас к роще.

У рощи — кладбище.

Выскочившую вперед на подводах разведку с кладбища встретили шквалом огня. Разведчики успели соскочить с подвод. Карпенко со своей ротой автоматчиков развернулся в обход кладбища. Хорваты и местные полицаи смекнули, что дело может кончиться для них плохо, и бросились наутек.

Мы с Ленкиным верхами выскочили на бугор.

— Как на ладони, а? Вот позиция, — Ленкин разгладил усы и оглянулся.

Действительно, с бугра все видно: и как враг отходит на хутора, и как пехота Карпенко преследует его по ржи. Ясно, что противник успеет добежать туда раньше третьей роты. Позади вытягивался скорым шагом недавно сформированный эскадрон. Ленкин, защищая любимое детище от нападок комиссара, хорошо обучил своих кавалеристов. Вспоминая все мудреные команды и приемы кавалерийского строя, оставшиеся у него в памяти со времен действительной службы, он вышколил их не хуже любого кадрового офицера.

Усач ухмыльнулся.

— Попробуем кавалерийской атакой, товарищ подполковник?

Не имея команды Ковпака, я не мог дать такого приказа. Но меня самого подмывал бес при виде уходящего противника. Карпенковцы делали большой крюк, загибая фланг.

— Эх, не поспеют Федькины хлопцы! — сокрушался Ленкин.

— Но если атака «конницы» не удастся?

Ленкин презрительно пожал плечами. Единственным оправданием могло быть только личное участие в атаке.

Я поднял плеть над головой.

Сзади звякнули стремена.

Ленкину больше ничего и не надо было. Он огрел плетью сначала моего, а потом и своего коня. Выигрывая время, мы мчались два километра по дороге не рассыпаясь. Вот уже опередили нашу наступающую роту. Все ближе отходящий в беспорядке враг.

Карпенко заметил наш маневр. Он все больше загибал влево, оттесняя противника к дороге. Но уже начинаются хутора. И, достигнув их, противник тает, исчезая на глазах. Дальше вести эскадрон сплошной кучей рискованно. Окажись у врага один хладнокровный пулеметчик, наделал бы он нам бед.

— Рассыпай, Саша, иисусову конницу.

Я взглянул на Усача. Глаза его налились кровью, лицо посинело от натуги, а он все не мог найти слов, которыми можно было бы мне ответить. Злобно выругавшись и вытянув плетью коня по глазам, он крикнул:

— Я вам покажу иисусову конницу! Я покажу!

На ближайший хутор бежали с десяток полицаев и бандеровцев. Самый лучший конь в отряде — Сашкин гнедой — моментально вынес его далеко вперед. Сразу за ним поскакало трое конников. Но куда им догнать Сашу! Мой конь тоже сильно отставал. Не доезжая полсотни метров, я увидел во дворе клубок лошадиных и человеческих тел. Бросив поводья и держась только ногами на пляшущем коне, вертелся во все стороны Усач. У стен хаты и сарая жались растерявшиеся бандеровцы. Выпустив по ним весь диск и увидев, что патроны кончились, Сашка бросил автомат на землю. Выхватил гранату. Швырнув ее в кучу лежавших на траве полицаев, он прохрипел:

— Все! Давай ты, Петрович!

Граната взорвалась. Конь Ленкина рухнул на землю, придавив собою хозяина. В этот момент мы уже вскочили во двор.

Автоматная очередь полоснула по животу Сашкиного коня и буквально распорола ему брюхо. Даже подпруги седла оказались перерезанными. Ленкин, кряхтя, вылез из–под туши коня, прикрывшей его.

— Ранен?

— Нет, кажется.

— Почему хромаешь?

— Ногу придавил гнедой.

— Кость цела?

— Цела.

Семь человек лежали возле стен. Пятерых уложил Усач. Только двое остались на нашу долю.

— Обошлось, кажется. Собирай, Саша, иису… Ну, ладно, ладно.

Я повернул коня и по меже шагом поехал к другому хутору. Проехали с полминуты. Вдруг впереди меня, как куропатка из–под ног охотника, в густой ржи показалась голова без шапки. За нею мелькнула грудь в вышитой сорочке.

— Чего ты забрел сюда? Попадешь в эту катавасию — сам не…

Но я слишком поздно заметил блеснувшую в его руках винтовку. Сразу грянул выстрел. Стреляя с десяти метров, он все же промазал. Пуля взвизгнула под самым ухом и обожгла шею. Он не успел прицелиться или сильно волновался и сразу же испуганно скрылся во ржи. Но колышущийся колос выдал его. Не дав ему загнать очередной патрон, я наугад выпустил полдиска. Вспомнив, что и мне надо беречь патроны, отпустил гашетку. Держа автомат наготове, между ушами коня, тихо тронул его по следу.

Живые колоски кивают головками, постепенно затихая. Из ржи больше никто не поднимается. Сзади ко мне подъезжают конники, выручавшие Ленкина. С ними помощник Усача. Стрельба затихает вдали.

— Годзенко! Собирай эскадрон. Веди к дороге!

Я пустил коня по тропке во ржи. Она пунктиром указывала след, где только что бежал человек. В гущине ржи она закончилась круглой маленькой поляной. Конь, всхрапывая, не хотел подходить. Я приподнялся в стременах. Бандеровец лежал на боку, прижав руку к груди, и уже не дышал.

«…Натравили тебя фашисты на нас, дали в руки винтовку. Что ж, выбачай… Лежи среди спеющей ржи…»

Откуда развелась на чудесных полях Западной Украины эта погань? Они шли в обозе гитлеровской армии. А когда надежды на «молниеносную» войну лопнули, когда под ударами Красной Армии хрустнул хребет фашистского зверя, гестапо вспомнило о своих псах.

Буйным ветром, предвестником очистительной грозы повеяло на оккупированной Украине после великого Сталинграда. Ширилось могучее движение народа — партизанская война. Народный гнев грозил смести фашизм и его верных лакеев. Тогда Бандера (согласовав этот шаг с Гиммлером) организовал лжепартизанские отряды. Лишь только отгремело по всему миру эхо героического Сталинграда, бандеровцы, как стая воронья, слетаются на съезд. «Зарево Сталинграда нависло и над украинской буржуазией», — с ужасом признаются они. Над смертельно раненным зверем — немецким фашизмом — они каркают свою «резолюцию». Смысл ее сводится к тому: «В ходе войны наступил неприятный для украинского национализма момент. Мы слишком откровенно связали свою судьбу с Гитлером» «Надо сделать вид, что мы против немцев. В противном случае не найдется ни одного украинца, который поверил бы нам» — говорят эти «политики». Весь тираж журнальчика бандеровцев, где напечатана эта «резолюция» был захвачен нами на Горыни.

По дороге уже движется обоз. Скрипят телеги, и раздаются приглушенные полуденной жарой голоса. Лишь теперь я потрогал шею. Крови не было. Немного выше воротника вздулся, как от удара кнутом, волдырь.

…Эскадрон выходил к дороге тихой рысью. Я тронул коня ему вслед.