11

11

Тернопольская Подолия уже осталась позади. Еще переход, и мы зацепимся за кромку лесного массива. Степное море словно хлестнуло прибоем и отпрянуло назад, оставив прогалины–лужицы полей среди лесочков и рощиц.

Нас волновала близость границы, она должна была проходить где–то недалеко. Но посылать в дальнюю разведку не хотелось: жаль было потерять хлопцев, лучших, самоотверженных бойцов. Да и устали они. Сразу после марша идти в далекую разведку им не под силу. А где–то здесь вблизи (мы чуяли ее нюхом) - граница. Карты с отметкой на ней старого австро–венгерского кордона у нас не было. Проходили же мы сейчас километров на полтораста западнее Збруча. Ориентировались по памяти: здесь должна заворачивать граница на Берестечко и Дубно.

Но случилось то, чего мы больше всего опасались: мы напоролись на кордон в конце ночного марша, почти на рассвете. Справа и слева, словно тревожная дробь барабана, раздалось по три условных выстрела. Они передались дальше, к следующей паре часовых: через несколько секунд третья пара отозвалась еле слышным сигналом. Дорога была перегорожена рвом, похожим на противотанковый, и проволочным заграждением в один кол. Да еще «ежи» на дороге. «Ежи» полетели в канаву. Мы вышли на север. Пока мы проскакивали через границу, сигнальные выстрелы, должно быть, дошли до условного пункта. Сейчас по проводам в эфире понеслось, должно быть, во Львов и Краков (а может быть, и в Берлин) сообщение о нас.

— Усатый, прибавь шагу!

— Теперь ничего. Теперь мы на нашей территории, — подкручивая ус, подмигнул мне легкомысленно Ленкин.

Уже ночь отходила на запад. До восхода солнца оставалось полчаса. Усатое лицо Ленкина розовело справа от далекой ранней зари. Еще 20–30 минут, и в воздухе появится разведчик. А леса все нет. Кругом изрезанная лощинами степь. И в этой степи нам совсем ни к чему встретиться с немецкими самолетами. Я вспомнил Маняву — первую гору в Карпатах, где нас бомбили «мессеры». Получив ценой выигранных двух боев превосходство, мы можем за один час потерять его.

Очертя голову мы сунулись в ближайшее село. 50–60 хат прилепились на крутом склоне оврага. Степные украинские мазанки, крытые черепицей и жестью, заборы из колючей проволоки старинного образца, и опять линия окопов, осыпавшаяся и поросшая травой. Тут тоже проходила позиционная война наших отцов.

Сердюк, преобразившийся после боя с танками, в эсэсовской петушьей шапке на голове и в офицерской шинели, на прекрасной лошади, с ленточками, вплетенными в гриву, влетел первый и выслушал рапорт старосты села. Тот явно принял нас за немцев. Староста униженно кланялся и пытался поцеловать руку Сердюка. Подмигнув хлопцам, тот благосклонно разрешил ему это. Но терять время нельзя.

— Быстро рассредоточить колонну! Тщательная маскировка! — командовал Вася.

Я поглядел на старосту. Он недоуменно слушал русскую речь. Что–то начинал подозревать. Приставив к нему одного из связных, чтобы не сбежал, я быстро разослал дозорных на выход. Не дать никому выйти из села. Ставка на то, чтобы противник как можно дольше не обнаружил нас. Выиграть хоть полдня. А боя не избежать. Я в этом уверен.

Тихо и медленно тянулся день. Дремали, отдыхая, бойцы. Только когда солнце подошло к зениту, часовой привел ко мне старосту.

— Все к командиру добивается; Я ему уж и под ребро сунул. А он все свое: «Веди до командира, дело секретное», — говорит.

Староста мял шапку и молчал. Напомнил мне Мыколу Струка там, в Карпатах.

— На штыре ока?

Глаза заблестели. Радостно закивал:

— Ага, ага, пане начальнику.

— Я говорил ему: доложи мне. Не буду командира тревожить. А он все свое…

— Ладно, ладно, отойди на минутку.

Часовой отошел.

— Що за секрет?

— Пане начальнику. А как же вы это тут стали? Или нарочно, или как?

— А почему нам здесь не становиться?

— Граница недалечко.

— Знаю.

— Пане начальнику. На границе косоглазые дежурят. А тутай батальон стоит.

— Какой батальон?

— Хорватов. Там рота, здесь — штаб — вон за горбком, видите, церковка.

— Хорватов? Откуда?

— Якогось Павелича чи Недича войско, — Гитлер всяку сволочь сюда посылает.

Быстро прикинул расстояние: до шпиля или до колокольни, торчащей в волнистой степи, не больше трех–четырех километров.

— Вы не думайте, що я так вас лякаю. Или чего, — боронь боже. Я хоч в солдатах и не служив, но всю позицию з самого пятнадцатого году при офицерах состояв. Тут у нас артиллерия на хвартерах стояла. Села не было. Одни землянки. И канониры и позиции закрытые. Дуже файные позиции были.

Он продолжал излагать мне свои познания, пересыпая их перевранными военными терминами русской армии.

— А почему же в вашем селе сейчас никого нет?

— Квартиры неподходящие. И дурная болезнь у нас с той войны.

— Приезжают?

— Редко. Но из третьей роты раз в неделю за продуктами на склад ездят — по воскресеньям. Сегодня как раз будут.

— В котором часу?

— Давно уже должны быть. Чего–то забарылысь.

«Засада. Скорей организовать засаду! Впустить в село! И перехватить!..»

Там, со стороны третьей роты хорватского батальона, караулил Ленкин. В шестидесяти шагах от села под копнами ржи уже были вырыты окопчики для стрельбы лежа. Скорее туда! Но мы не успели. Вышел в поле. К цепи Ленкина подъезжали из «третьей роты» хорватов две подводы. На них до десятка солдат. На заднем возу пулемет. Хлопцы, не зная, что мне до зарезу нужно, чтобы они пропустили подводы в село, — подождав сколько положено, открыли огонь из автоматов. Сопротивления почти не оказали. Тут же на месте у раненых несколькими вопросами выяснил: староста говорил правду. Очертя голову, без разведки, мы влезли в центр хорватского батальона. Ну, конечно, в районе церквушки от штаба уже взлетела в небо красная ракета: это означает — «противник».

Занимать жесткую оборону и вести бой — другого выхода не было.

И через час начался бой. Хорваты напирали слабо, видно, нащупывали наши силы. Открывали огонь издалека и не особенно выскакивали вперед. Ребята мои держались стойко. Почти не стреляли. Бой вошел в обычный ритм затяжной перестрелки, прощупывания сил. Поручив Васе следить за изменениями его, более подробно побеседовал с пленными.

Ну, конечно. Они из группы генерала Кригера. Больше того. Всего три дня назад он посетил батальон. Унтер–офицер, раненный хлопцами Усача, рассказал: распекал командира, кричал на него, а затем, схватившись за голову, сказал: «Это же второй фронт. А у меня нет даже четырех дивизий». А в конце, провожая генерала к машине, майор, приложив дрожащую руку к козырьку, спросил что–то насчет наград за бои в Карпатах. Кригер так посмотрел на него, что всем стало ясно: награды пропали.

Перестрелка шла нудно, как зубная боль. Ясно, у противника не было тяжелого оружия. Только один раз со стороны штаба поднялась в атаку цепь хорватов. Но после двух–трех перебежек, срезанная нашим пулеметным огнем, стала отползать назад.

Ничего… Мы оттянули время. Но как еще далеко было до вечера…

Появились «стрекозы»: одна, вторая. Изображая из себя пикировщиков, начинали бомбить село. Но это — чепуха. Погреба глубокие, и, укрыв в них живую силу и оставив только редких постовых на обороне, мы тянули и тянули время.

Когда же солнце скрылось за горизонтом, я опять вспомнил Ковпака: «Самое главное для партизанского командира — это выиграть первый бой. Потом может быть так, что и тебе накладут по шее, может быть и так, как чаще всего бывает на войне — непонятно кто кого: постреляли, постреляли и разошлись. Враг думает, что он побил; ты думаешь, что твоя сверху».

Уже сгустилась быстрая южная ночь, когда я вывел колонну и, довольно погладив бороду, сказал Васе:

— Это был, кажется, тот самый третий случай из партизанского устава: «постреляли, постреляли — и разошлись».

— Будем думать, что все–таки наша сверху, — ответил Вася. — Тем более, что потери хорватского батальона только убитыми, большую часть которых я лично видел, не меньше тридцати человек. Это кроме раненых. У нас же только у Кульбаки убито два бойца. Ранен политрук Исацкий, тот самый, кого мы приняли за комиссара, и разведчик Мизерный. Оба в ноги. Оба разрывными, с переломами. Тяжелые ранения.

— Да, все же будем думать, что наша сверху. Так легче.

И снова, набирая ход на север, не глядя на все удаляющиеся вспышки ракет позади, — рысью на север.

— Опасается нападения. Ишь.ты, светит как, — бурчал недовольно Ленкин. — Напоролись бы вы на нас два месяца назад — полетели бы от вас перышки!

— Ничего, Саша! И так неплохо.

— Ба, выскочили. Но що я вам скажу, товарищ командир.. — Надоела мне эта заячья тактика.

— Так что, может, повернем обратно на Карпаты?

Молчание. Звон стремян.

— Не… Давайте пока не надо. До сих пор меня мутит от них. А я вроде не самый боязливый в нашем кооперативе.

— Ну не надо — так не надо, — согласился я с доводами Усача.