24

24

Еще один ночной марш на запад, и еще один день в степи, где только небольшие лесные пятачки. Рыскают над Тернопольщиной «мессеры», шарят по лощинам и лесочкам, сваливаются из облаков, обстреливают наугад села и скопления помольцев у мельниц. Но теперь им не найти Ковпака. Маскировка идеальная.

Мы знаем — начальство галицийского дистрикта серьезно обеспокоено нашим появлением. Но разгромленный тринадцатый полк уже не в силах преградить нам путь. Значит, нет больше у губернатора Франка и львовского генерала полиции Кацмана войск под рукой. Вот почему «прикомандировали» они к нам авиацию. Расчет простой: если даже не удастся нанести потери, то она должна сковать наше движение, замедлить ход, расстроить планы и измотать нервы.

Начиная с рассвета до позднего вечера, беспрерывно сменяя друг друга, висит над нами эскадрилья «мессершмиттов–110». Они действуют то парами, то тройками. Одна пара кружится полчаса — час, нащупывает, выбирает цели, бомбит; на бреющем обстреливает лесочки. Они не видят нас и не знают, где, в каких кустах замаскирован наш обоз. Но пущенные наугад снарядики нет–нет да и выводят людей из строя. Особенно достается коням. Отбомбившись, звено уходит на запад. Тогда сразу зависает над рощицей корректировщик — «стрекоза». Через полчаса приходит новая тройка. И снова — то же самое.

И так весь день, пока сумерки не окутают галицкую землю…

Ковпак, расстелив свою шубу под кустом, исподлобья смотрит на беснующихся в небе «мессеров».

— Добре було Денису Давыдову партизанить. Его авиация не чипала. А хай бы отут покрутывся. А про маскировку той твий гусарын и не чув, мабуть? Ну, куды ты замаскируешься от того проклятого «костыля»? О, бачишь, хвоста задрав. Завис. Выглядае, чертяка.

Я как–то подсунул деду «Дневник партизанских действий» Дениса Давыдова. Оседлав нос очками, он долго и внимательно читал его. Затем вернул.

— Наче псалтыр. Про войну, а по–церковному писано. Не разберу — разучився.

Но в самые трудные минуты он все чаще тревожит память своего предшественника и с подковыром дискутирует с ним:

— Как чертяка за тобой хвостом ходит. А боевая — як защучить в голом степу. Куда денешься? Не весело тоби буде, хочь ти и сам Кутузов будь. А не только Давыдов… Ага?

Ночь короткая, мимолетная. Всего пятнадцать — двадцать километров можно сделать под ее крылышком. Чуть забрезжит на востоке рассвет, и снова лопочет немецкая «стрекоза». Надо сидеть целый день в зелени листвы. Изматываются и к вечеру падают с ног охрипшие от ругани дежурные рот и батальонов. Их дело следить за маскировкой. Они весь день гоняют ездовых. Но те, даже под угрозой самолетов, водят своих коней к водопою.

А немецкой пехоты все нет и нет.

Это еще больше внушает нам тревогу. Ковпак и Руднев понимают, что нами уже заинтересовалось крупное немецкое командование. Неизбежен бой, серьезный бой. Хотелось бы, чтобы он был поскорее, пока не измотались в непрерывных маршах люди. Но, видимо, это понимает и тот, другой. Тот, по чьей воле воют над головой самолеты.

— Он выматывает нас авиацией, — задумчиво говорит Руднев.

— А может быть, определив наше движение в сторону Львова, он уже где–то там, на хорошем рубеже, подготовил нам встречу?

— Милый мой, все это только догадки. Для того чтобы провести дальнюю разведку, нужна остановка. Хотя бы на день, на два. А останавливаться негде: степь и небольшие зеленые пятачки среди равнины.

Только на пятый день решено круто свернуть к югу. Мы уже вышли в район древнего Галича. Извилистой лентой петляет быстрый Днестр. Там, за Днестром, другая область — район Станислава. У Галича несколько мостов.

Воспользовавшись тем, что к вечеру самолеты оставили нас в покое, мы за час до сумерек взяли курс на местечко Большовцы. Боя не было. Только короткая перестрелка, и вот уже гремит по мостовой и тротуару наш обоз.

В километре от днестровского моста — остановка.

Разведка принесла не особенно утешительные вести. Мост охраняется. На нем слышна немецкая команда. Это либо местная полиция с немецкой жандармерией, либо какое–нибудь подразделение из дивизии СС «Галиччина». Ее формируют в Галиции «профессор» Кубийович и «генерал» Карманович. Это старые прожженные петлюровские волки. Они по заданию немцев в содружестве с бандитами и полицаями проводят мобилизацию в Галиции. Я уже вторую неделю регулярно читаю «Львiвськi Вiсти». Смешная газета, набитая всяческой дребеденью. Там и про брачные и коммерческие дела. И про «разрешение фюрера» галичанам иметь свою дивизию СС.

Разведчики доложили:

— На том, южном, берегу копают окопы.

— Устанавливают пулеметы.

Базыма сделал вывод:

— Немец только под вечер нащупал наше движение и подбросил на машинах войска. Значит, занимают оборону наспех.

Руднев скомандовал:

— Ударить по не успевшему окопаться врагу!

— Третьей роте в разведке двигаться по обочинам шоссе!

Базыма, при свете фонарика, нанес распоряжения на карту.

— Ударить огнем на фланги. Мост с этой стороны шоссе оставить свободным. Его брать кавалерийскому эскадрону. Так и быть — в конном строю! — разрешил комиссар.

— Конная атака! — Усатый торжествовал.

— Не мало будет, Семен Васильевич? — тихо спросил Базыма.

— Охотников бери. Только быстро, не копаться!

Сегодня в авангарде третий батальон.

Комбат Матющенко до сих пор незаметно стоял позади начальства.

— Да где охотников наберешь? — развел руками Базыма.

Матющенко кашлянул в рукав.

— А зачем тебе охотников, старик? Мой батальон в авангарде.

— Батальон? Многовато. Каша будет.

— Это дело поправимое. Дам две роты. Хватит?

Базыма молчал. Матющенко обратился к Рудневу:

— Разрешите, Семен Васильевич!

— Хорошо!

Матющенко хлопотал у своих рот. Приглушенная команда, и вот они бесшумно исчезают по левой стороне шоссе. Так же по правой растаяли и третья рота и разведка.

Комиссар смотрел на светящийся циферблат часов.

— Двадцать — двадцать пять минут нужно, чтобы пехота добралась по лугу к реке.

Через четверть часа дал знак Ленкину.

Эскадрон тронулся тихим шагом. Пройдя полкилометра и почти поравнявшись со своей пехотой, Ленкин остановил коня. Прислушался. Уже слышны крики немцев и звон лопат. Роют окопы. Ленкин поднял плеть над головой. «Эх, ночка темная…» — и сразу перешел на галоп. Разведка, третья рота и роты Матющенки одновременно поднялись в атаку. Минута, вторая — и эскадрон уже на мосту. Еще миг — и он будет на правом берегу. Но тут немцы опомнились. Злобно выдувает из ствола смертельную малиново–синюю морзянку их пулемет.

Разведчики и автоматчики Карпенко уже у воды. Конникам пора бы проскочить на тот берег. Но на мосту каша. Половина эскадрона только вырвалась на дощатый настил и сразу же повернула обратно. Десяток коней попадали посреди пролета. Трещат перила под напором лошадиного крупа. Конь с седоком полетел в воду. Карпенко в тревоге подбежал к насыпи и закричал мне:

— Что же это такое? Неужели одного пулемета испугались конники Ленкина?!

Ко мне прибежал без седока с болтающимися стременами всхрапывающий тонконогий конь. Схватил его под узды. Это конь Саши Ленкина.

— Неужели убит Усач?

Конь дрожит и всхрапывает. Немного успокоившись, нагибает голову и трется мордой о мою грудь.

На мосту горячий бой. Видно, не взяли его с ходу. На насыпь выползли раненые.

— Товарищ подполковник… Вы? Эх, беда. На полном ходу выскочили на мост… А посередь его — такая хреновина…

— Эскадрон напоролся на ежи. Деревянные крестовины. Поставили возы поперек дороги.

— Колючим дротом все опутано…

— Где командир?

— Усатый? Он впереди скакал… Так и влетел через голову коня в эту проволоку…

Ленкин напоролся на баррикаду… Он за ней… между своими и чужими. А по всей этой каше хлестал немецкий пулемет.

Вот когда пригодились роты Матющенки. Это — настоящие пехотинцы. Ужом, по–пластунски, они ползли между повозками, трупами коней. Полетели в воду ежи.

— Карпенко! Огнем поддержать эскадрон!..

Но Карпенко и сам уж догадался. Его минометчики наладили свою «карманную» артиллерию. Были у него особые хлопцы — это минометчики ротных минометов. Все ближе и ближе к вспышкам немецкого пулемета подбирались огненные шлепки мин. Пулемет замолк.

Возы, опутанные проволокой, полетели в быстрину Днестра. Еще немного — и путь расчищен. С моста раздался крик Ленкина: «По коням! За мной!» Почти добежав до края, он упал и застрочил из автомата по мечущимся на том берегу врагам. А вдоль настила стучал галопом эскадрон.

Ленкин прижался к перилам моста. Мимо него мелькали и грохотали по доскам копыта коней.

Срывая голос, Ленкин заорал в нашу сторону:

— Карпенко! Прекрати огонь! Мои орлы на этом берегу…

Я отдал Ленкину коня.

— Вот спасибо. Думал — погиб мой Васька.

Следом за промчавшимся эскадроном мимо нас пробежали разведчики Бережного и Черемушкина, веселые и возбужденные. А скромная пехота Матющенки шире расчищала прорыв. Тихо поднимали с моста убитых и раненых и относили в сторону.

Медсестры наложили жгуты, сделали перевязки. Ранен в руку и комбат–три Матющенко.

А назад, к штабу, вихрем пролетел Михаил Кузьмич Семенистый.

— Товарищ генерал–майор! Командир эскадрона приказал вам доложить, что мост взят!

И добавил:

— …лихим кавалерийским наскоком!

— Так и сказал доложить командир эскадрона? — переспросил Руднев: — «лихим кавалерийским наскоком»?

— Нет, это я от себя, — уже тише ответил Михаил Кузьмич. — Не удержався… товарищ комиссар, — добавил он виновато.

Он знал — не любит комиссар пышных слов. Не хочет смышленый Семенистый подводить своего любимого командира.

Позади уже слышна команда. Затарахтели колеса. Обоз двинулся по занятому мосту через Днестр.

Я вспомнил мельком прочитанные в дневнике Руднева слова: «А люди все идут и идут… Вот уже два года, не имея ни крова, ни землянок. Идут все вперед».

Вот они идут через Днестр. Он бежит, извиваясь, туда, на родину.

Уже светает.

Смотрю вперед: голова колонны с конниками Ленкина исчезла за туманным поворотом извилистой реки. Равномерно проходили возы с боеприпасами, тачанки с ранеными. Они медленно выползали на мост, как бы рождаясь из предрассветной дымки Заднестровья.

Семен Тутученко замешкался на мосту, он собирал трофеи: ящики с гранатами, патроны. Обыскивал убитых по долгу службы: штабной архивариус!

Мы ехали рядом. Всегда веселый Тутученко был сейчас задумчив. Он смотрел на загорающуюся зарю, изредка оглядываясь назад.

— Ты что, Сэмэн? Чего зажурывся?

Взглянув на меня недоверчиво, Тутученко потрепал по ушам своего конька.

— Хотите, скажу. Увидел город. За два года — в первый раз. Это — моя стихия. Я ведь архитектор! Я же мечтал строить красивые уютные дома, клубы, театры, парки, санатории, дворцы. Новые советские города.

Солнце выглянуло из–за Днестра. Оно осветило его возбужденное лицо. «Он не пьян ли? — почему–то подумал я. — Да нет, не похоже. Что–то очень нужно высказать человеку».

— Говорят, Киев разрушают. Я знаю его планировку, хотя никогда в нем не был. Я изучил много городов мира; я не заблужусь в Париже, Лондоне, Риме, Венеции, Милане, Генуе — я знаю их планировку до мельчайших деталей. Но Киев! Это же город–сад. Хоть вырос я в Москве, но если останусь жив, то обязательно Киев буду строить! Ох, какие удобные и уютные дома я буду строить. Для наших людей, что идут и едут перед нами… Честное слово, товарищ подполковник, они этого заслуживают!

И снова задумался. Я смотрел, как его руки, руки будущего зодчего, перебирали гриву коня. Дождутся ли они своего дела?

И уже совсем другим, веселым голосом архитектор продолжал:

— …А на мосту было жарко. Вот еще чего придумала фашистская сволочь… рогатки. Поливал их пулемет жарко. Старшина эскадрона рядом упал. Прямо в сердце. А меня — чиркнула.

Он показал простреленную полу черного клеенчатого плаща.

Воздух сотрясли взрывы.

— Все в порядке. Все наши переправились, — совсем уже весело заключил Тутученко. — Все в порядке. Пускай теперь львовские полицаи сидят на своих рубежах! Пускай…

Люди устали. Но все были возбуждены и веселы. На ходу — разговоры.

Володя Лапин, задержавшийся на мосту со своим отделением, пристроился к штабу. Он торопился рассказать радистке Анютке Маленькой, как брали мост.

А люди все идут и идут.