12
12
В эту ночь нам нужно было проходить мимо Кролевца, название которого носил один из наших отрядов.
Ковпак вдруг вызвал к себе командира батареи Анисимова и сказал ему:
— Ну, вот слухай! Теперь за тобой слово. Все жалуешься, что у тебя обоза богато, снаряды лишние возишь. Сегодня всей батареей встанешь заслоном на шляху, слева от Кролевца. И как колонна до середины дойдет и будет идти моя повозка, я свистну, и ты шестьдесят снарядов по Кролевцу ударишь, — и, хитро пощипывая бородку, добавил: — Имей в виду, мои разведчики будут по местечку шастать, шухер немцам робить будут, и куда попадут снаряды, я знать точно буду. Поняв?
Майор Анисимов козырнул и побежал к батарее подготовлять данные для стрельбы.
Не доходя километров десяти до Кролевца, колонна заблудилась. Кто–то из кролевецких партизан, претендовавший на знание местности, сбился с пути и вывел колонну на несколько километров в сторону. Ведший в ту ночь колонну Горкунов напустился на него, и проводник, уже окончательно запутавшись, сказал:
— Хоть стреляйте, братцы, а где я — зараз не знаю.
Разведчики нащупали невдалеке одинокую хату–хуторок. Обрадовавшись, мы стали стаскивать с печи мужика. Он мялся, мычал что–то. В это время из–за печи вышла бойкая баба, внимательно слушавшая наши разговоры. Мы пробовали по карте ориентироваться в местности. Баба иронически улыбнулась и сказала:
— Мужик нехай дома сыдыть, а я, хлопцы, понимаю, куды вам треба, и вас выведу.
— Откуда же вы понимаете, тетенька? — спросил я.
— Ну, сколько я вашего брата вывела, коли от немцев тикали, из окружения выходили!..
Я сердито сказал ей:
— Нам не ту сторону, мамаша.
Она удивленно взглянула на меня и, улыбнувшись, спросила:
— Не в той бик, а в який же?
— На запад, — ответил кто–то из разведчиков.
— Це ж куда, мабуть до Кролевца? — допытывалась она. — То я ту дорогу тоже знаю.
— Э–э, не знаешь, тетка, — засмеялся разведчик. — Нам подальше.
— А куда ж? — не унималась бойкая баба.
— Нам дорогу до Берлина надо, — сказал Черемушкин.
Ничуть не смутившись, женщина затараторила:
— Та я ж и кажу, дойдете до Климовцив, а потим завернете вправо, а там буде мист через Десну, а як выйдете на мист, возьмете влево, а потим шляхом, шляхом, аж до Берлина.
Это было в октябре 1942 года. Поймите это, товарищи!
Мы взяли ее проводником. И она действительно мастерски вела нас по дорогам. Она шла впереди колонны и не видела, сколько народу движется за ней. Но когда проходила мимо заставы повозка Ковпака и послышался его свист, а затем ударила наша батарея по Кролевцу, она вдруг остановилась, посмотрела назад… Пушки били беглым огнем, снаряды рвались в центре города. В свете начинавшихся пожаров женщина увидела длинный хвост колонны, на километры растянувшейся по пересеченной местности, и вдруг опустилась на колени.
— Невже правда? — спросила она меня почему–то шепотом. — Невже фронт прийшов? И звидки ж ви взялися тут, соколики?..
К нам прискакал связной от Ковпака и сказал мне и Горкунову:
— Командир ругается, что колонна стала.
— Шагом марш! — скомандовал Горкунов.
Я поторапливал женщину:
— Веди, тетка, веди поскорее!
Она поднялась и быстро пошла вперед. Потом села верхом и все торопилась и расспрашивала нас. Я не отвечал на ее вопросы и, сидя на буланом, думал. В эту ночь я многое понял. Я понял смысл нашего похода. Он не только в том, что мы убьем сотню–другую гитлеровцев, взорвем мосты, пустим под откос вражеские эшелоны, — смысл похода и в том, что мы вселяем надежду в сердца сотен тысяч советских людей, которые дни и ночи ждут и верят, что вернется Красная Армия и освободит их из неволи. Смысл и в том, чтобы подымать дух людей, убить страх перед врагами в душах тех, кто заколебался, убить страх перед силой гитлеровцев, перед их мощью. Какая уж тут сила и мощь, если по завоеванной ими земле движется тысячная колонна вооруженных людей и громит их гнезда из пушек.
Шестьдесят снарядов, выпущенных по местечку Кролевец, сыграли свою роль. Ковпак действительно был мастером партизанской борьбы, потому что он учитывал не только конкретные факты войны — бой, диверсию, но также и тот резонанс, который произведет эффектный бой в народе.
С этой ночи наш рейд до Днепра и за Днепр был похож на снежный ком, лавину, катящуюся с гор. Охватившая Кролевец паника, которую подняли рвавшиеся в городе снаряды, по проводам телефонов, по телеграфу покатилась дальше и дальше… Народная молва, усиливая страх тыловых немцев, гнала их с мест, и они взывали о помощи.
Народная молва превратила нас в прорвавшуюся армию. Нас, по слухам, оказалось уже тридцать и сорок тысяч, с нами шли танки, нас сопровождали самолеты. И толстым гаулейтерам не спалось по ночам, их трясла лихорадка, они срывались с места и мчались на автомашинах в Чернигов, в Киев. А Ковпак, который вначале шел с «шелестом», составлял маршрут из расчета по пятнадцать–двадцать километров в ночь, теперь, подгоняя штабистов, гнал по шестьдесят километров, набирая темп рейда.
Своим движением мы окрыляли народ, звали его к борьбе. Где–то по сторонам от нашего пути, по нашим следам, стихийно возникали партизанские группы. Некоторые, догнав, присоединялись к отряду, другие так и оставались неизвестными нам, но уже действовали там, где проходил Ковпак. Они поднимали народ, потому что Ковпак, осуществляя сталинское задание, делал то, «що народ хоче».
Когда наша разведка донесла нам рикошетом отраженные сведения о том, что где–то движется сорокатысячная армия с пушками, танками, самолетами, и я, не уловив смысла этого сообщения, доложил Ковпаку, он вдруг весело, по–ребячьи, захохотал и сказал:
— Та це ж — мы. Щоб я вмер, це — мы!
Я, смутившись, возразил:
— А где у нас танки, где самолеты?
Старик хитро посмотрел на меня:
— Що ж с того, що их нема. Раз народ хоче, щоб воны булы, значит — воны есть.