11

11

Зеленый лес у Цумани, ох и зеленый лес!

Широким сосновым полуостровом врезается он в пшеничное море. Выходит за железную дорогу и шоссе между Ровно и Луцком. Может быть, давно не было бы его: вырубили, вывезли, выкорчевали бы, как вывезли оккупанты леса под Дубно и Берестечком. Но польскому графу Радзивиллу не было нужды вырубать леса. Охраняемые графскими лесничими от браконьеров, сохранились под Цуманью дикие козы, лоси, водились тут медведи и волки. Веками стоят сосны и ели вдоль старинных трактов. Железная дорога Брест — Ковель — Здолбуново и шоссейная Луцк — Ровно проходят здесь дремучим лесом.

В тени елей, дубов и грабов расположился на стоянку Медведев. Он стоял тут лагерем уже несколько недель. А не видались мы месяца четыре. Мы встретились с ним впервые еще ранней весной на Случи.

Отряд этот был необычный.

Диверсиями в партизанском смысле этого слова Медведев не занимался. Бои вел лишь тогда, когда их навязывал противник, приберегая силы для главного удара. Но зато осведомлен был Медведев о вражеских делах на Украине, пожалуй, лучше всех.

Главная задача этого отряда — глубокая разведка. Медведев понимал толк в этом деле. Вел ее культурно, тщательно, умело. Он ограничивал свою деятельность только несколькими крупными центрами; вцепившись в них, опутывал эти города и городишки сплошной сетью агентов и диверсионных групп. Не всегда эти данные разведки служили материалом для конкретных действий самого отряда, чаще всего они лишь передавались на Большую землю. Но уж если занимались диверсиями ребята Медведева, то всерьез. Не где–нибудь на глухом полустанке разогнать гарнизон и испортить связь на полчаса, не какой–нибудь первый попавшийся эшелончик подорвать, а если уж закладывать мину, так прямо под офицерским залом в городе Ровно.

О таком человеке говорят: чисто работает!

Высокий, стройный, худощавый, в военных коверкотовых бриджах, с двумя орденами Ленина на груди, подтянутый, Медведев на первый взгляд производил впечатление человека, только что прилетевшего с Большой земли.

Второй год бреется каждое утро в тылу врага этот совсем не партизанского вида командир. Непривычный для нас запах одеколона дразнит ноздри. Месяцев двадцать назад где–то на Центральном фронте пересек он немецкие оборонительные рубежи, прошел на лыжах Брянщину, Орловщину, Белоруссию и Украину, а бриться не переставал, белые воротнички не растерял, не сгорбился, не одичал в лесах и болотах, ставших для него жильем и местом трудной работы.

Когда мы встретились с ним в феврале сорок третьего года, щупальца Медведева были протянуты к Луцку и Ровно. Теперь уже за более крупным зверем — Кохом и его подручными — охотился элегантный и твердый партизанский командир.

Вот почему так скрывал он свое местопребывание в этих лесах, где всего пять лет назад имел право охотиться только польский граф Радзивилл.

Штаб Медведева — такие же подтянутые партизаны. Выделялся среди них толстяк в одежде, вахлаковато сидящей на его грузной фигуре. Как узнал я позже — это был начальник разведки отряда Медведева — Луковкин. Карманы оттопырены, они всегда полны разных бумажек. Он словоохотлив. По крайней мере со мной. Правда, после того, как Медведев, познакомив нас, сказал: «Все, что вас интересует на юге, на западе и востоке, в зоне ста пятидесяти километров, можете узнать у него», — Луковкин молча вопросительно поднял брови, и Медведев кивнул ему:

— Все, что интересует товарищей. Все! Понятно?

Я отмечаю про себя: «Подчиненные Медведева привыкли держать язык за зубами. Пожалуй, такое приказание они слышат от начальника впервые».

Но получив разрешение, Луковкин разошелся. Видимо, по натуре это разговорчивый и добродушный человек.

Мы пошли в лес. Неподалеку оказалась хорошо замаскированная землянка.

Рассказы его на многое открыли мне глаза. Глубокое проникновение Медведева во вражеские дела, размах диверсий и качество их исполнения (хотя и не часты были они) вызывали восхищение и даже зависть.

Я сидел в шалаше, с удивлением слушая рассказы добродушного толстяка. Его агентура ходила в гости к самому Коху, мины же в несколько десятков килограммов тола тщательно заделывались под офицерским залом Ровенского вокзала, а провода выводились в сторону, где верные хлопцы по неделям ждали удобного случая и нужных пассажиров.

Медведевский начальник разведки явно расточителен и щедр, как грузинский тамада. Он разрешает брать что угодно из его обильной разведывательной каптерки.

Вот он извлек из кармана своей гимнастерки фотографию фашиста.

— Ну, как вам нравится этот фрукт?

С открытки, окрашенной в тон сепии, смотрят на меня холодные глаза. На плечах извивается канитель майорских погон, с рукава подмигивает мертвым глазом эсэсовский знак. Над кармашком френча ввинчены два железных креста. Попадались и нам довольно часто подобные фотографии, но я не коллекционировал их.

Задетый за живое, впервые жалею, что не могу ничем подобным похвастать перед Луковкиным.

— Где вы его ухлопали? — спросил я безразлично, отдавая ему фото.

Луковкин довольно ухмыльнулся:

— А зачем его хлопать? Это наш… Тот самый, который был на приеме у рейхскомиссара Коха.

Я внимательно смотрю то на открытку, то на своего собеседника. Не могу удержаться от похвалы.

— Вот это работа!

— Правда? — спросил Луковкин, с удовольствием потирая руки.

— А где же вы его завербовали?

— Да нет, зачем? Вы думаете — фашист? Нет, это наш. Он вместе со мной прилетел. Язык у него, разговор, с этаким восточно–прусским выговором. Говорит — никакой немец не подкопается. Ну, и документы… Все в порядке.

— Зачем же вы его к Коху посылали?

— Да вот, выручал одну польку. Тоже наша.

— Интересно. И стоило рисковать?

— Как видно, стоило, — ответил он.

— О чем же у них была беседа?

Толстяк стал рассказывать:

— Попал он к Коху по рекомендации жандармского генерала как ветеран Восточного фронта. Вот этот крест у него за битву под Москвой, это — за Крым. Так надо понимать по крайней мере…

— Ну, и о чем же они говорили?

— Вначале Кох интересовался, в каких частях служил наш фон–дем… Фриц — Кузнецов. Затем спросил: «Правда ли, что мы были разбиты под Москвой?» Вот тут–то мой парень чуть не засыпался. Еле нашелся: «О нет, партейгеноссе Кох! Армия фюрера непобедима!» — и понес еще какую–то чепуху. Кох взглянул на него внимательно, презрительно прижмурился… А затем сразу: «Чем могу служить», и так далее. Парень наш встает и, изобразив смущение, в меру своих сил стесняясь, говорит нерешительно: «Разрешите говорить, как мужчина с мужчиной?» И, получив милостивое разрешение, рассказывает о своей–де любви к польке. Рейхскомиссар сух и официален. Выслушав до конца и не подавая руки, подходит к дверям. «Если уж вам так нужна эта полька, то из уважения к этому, — и он указал на крест, — мне ничего не стоит… Но все же не понимаю, не понимаю…» И, кивнув головой, отошел к столу, нажал кнопку звонка. Аудиенция окончена. Проходя по коридорам, мимо мертво стоящих часовых, наш парень думает: «Переборщил, чуть было не засыпался!» Но девушка, нужная нам до зарезу, арестованная во время облавы и только поэтому не подвергавшаяся обыску, в тот же день была на свободе.

— А если бы обыскали?

— У нее в волосах был на кальке один план… Понимаете?

Еще много разных событий рассказывал мне Луковкин. Я уже не так внимательно слушал его. Сопоставляю все виденное до сих пор в других отрядах с делами Медведева. Какая разница в технике! Какие различные приемы.

Прощаясь, Луковкин сказал мне озабоченно:

— Как бы ваши ребята не встретили Кузнецова. В гестаповском мундире на дорогах из Ровно.

— А он на чем разъезжает?

— На опель–капитане…

— Да, может выйти камуфлет…

Мы, встревоженные, поглядывали друг на друга. Я вспомнил, как накануне встретили медведевцы наш батальон Кульбаки. Встревожился тем более, что знал: наши хлопцы по машинам, тем более офицерским легковым, бьют наверняка. Очень было бы жаль, если бы Кузнецов напоролся на засаду ковпаковцев.

И еще раз вглядываясь в фото Кузнецова, я сказал Луковкину:

— Пойду доложу командиру. Надо принять меры.

— Какие же?

— Приказ по заставам: легковые машины пропускать без огня.

Луковкин пожал мне руку на прощание очень горячо.

По его лицу видел я, что он не только руководит работой талантливого разведчика Кузнецова, но и любит его, как родного брата.

Задав еще несколько вопросов о южном направлении и получив подробные данные, я возвратился к своим.

Проходя по лагерю нашего отряда, я как–то по–новому смотрел на обозы ковпаковских рот.

Разные вещи творились в тылу у немцев.