Свобода

Свобода

Венесуэльцы производят впечатление приличных людей, и я решил им поверить. Не сбегу. Я согласен на это неестественное положение заключенного при условии, что в один прекрасный день стану венесуэльцем. Дикое отношение к заключенным не делает особенно привлекательным жизнь в таком обществе, но телесные наказания как в глазах надзирателей, так и заключенных и солдат, являются естественными. Солдат за проступки тоже подвергают телесным наказаниям, но уже через несколько дней наказанный спокойно разговаривает со своим истязателем, будто ничего не случилось.

К этим варварским порядкам их приучил диктатор Гомез, который правил страной долгие годы. Гражданские лица на свободе тоже подвергаются телесным наказаниям.

Благодаря происшедшей революции, меня собираются освободить. Через месяц после переворота все офицеры были заменены другими, и началось следствие по поводу смерти заключенного от «слабительного». Начальник исчезает, и его сменяет адвокат, бывший дипломат.

— Бабочка, завтра я тебя освобождаю, но я просил бы тебя взять с собой и бедного Пиколино, который так привязан к тебе. Вот твое удостоверение личности, с твоим настоящим именем. Ты освобождаешься на следующих условиях: перед тем, как поселиться в крупном городе, должен год прожить в деревне. Ты будешь по-настоящему свободен, но мы сможем следить за тем, как ты устраиваешься в этой жизни. Если по истечении этого года местные власти выдадут тебе хорошую характеристику, тем самым будет положен конец всем ограничениям. Я полагаю, что идеальным местом для тебя будет Каракас. Как бы там ни было, ты можешь жить в этой стране на законных основаниях. Твое прошлое нас не интересует. Ты должен доказать, что заслуживаешь предоставленной тебе возможности стать уважаемым человеком. Надеюсь, что через пять лет ты станешь сыном моей родины. Бог тебе поможет! Благодарю тебя за согласие заботиться о Пиколино. Я не мог бы освободить его, если бы кто-то не взял его на свое попечение. Будем надеяться, что он выздоровеет в больнице.

Завтра в 7 часов утра мы с Пиколино выходим на свободу. Теперь август 1944 года. Тринадцать лет ждал я этого дня.

Я извинился перед друзьями и закрылся в своем бараке. Мне надо побыть наедине с собой. Снова и снова я открываю удостоверение личности, которое дал мне начальник: в левом углу моя фотография, наверху номер — 1728629 и дата выдачи — 3 июня 1944 года. Посредине моя фамилия, ниже — имя. На обороте — дата рождения (16 ноября 1906 года). Удостоверение в полном порядке, на нем даже печать и подпись служащего Министерства внутренних дел. Мой статус в Венесуэле: «Житель». Замечательное слово — оно означает, что я поселился в Венесуэле. Я хочу броситься на колени, молиться и благодарить Бога. Но ты не умеешь молиться и ты не крещен. К какому Богу ты обратишься? К католическому? Протестантскому? Еврейскому? Мусульманскому? Какую молитву я изберу, если не знаю полностью ни одной? Но с какой стати я ищу, к какому Богу обратиться? Разве проклиная Бога или призывая его на помощь, я не думал о младенце Иисусе в корзине и стоящих рядом осле и быке? Разве ношу я еще в своем подсознании ненависть к колумбийским монахиням? А почему бы мне не думать о добром пастыре, единственном в своем роде человеке — монсиньоре Ирене де Бруйан с Кюрасао или о добром тюремном священнике из Парижа?

Завтра я буду свободным, совершенно свободным, а через пять лет стану гражданином Венесуэлы, так как уверен в том, что не совершу преступления в стране, которая поверила мне и дала убежище.

Я освобожден от обвинения в убийстве, за которое обвинитель, «курицы» и двенадцать «сыров» послали меня на каторгу. Конечно, взламывание чужих сейфов — тоже нежелательная для общества профессия, и общество имеет право и обязано защищаться от представителей этого ремесла. Должен сознаться, что на тропу разложения я попал не случайно — я был постоянным и давним кандидатом на каторгу, и все-таки подобное наказание недостойно французской нации: общество имеет право защищаться, но не подло мстить.

Господи, прости меня за то, что я не умею молиться, но загляни в меня и ты увидишь, что нет слов для выражения моей благодарности. В трудной борьбе мне удалось одолеть ад, в который швырнули меня люди. Это было непросто, и ты, наверное, стоял рядом со мной, раз мне удалось преодолеть все препятствия и дожить до этого благословенного дня. Что могу я сделать для того, чтобы доказать свою благодарность за твои добрые дела?

«Отказаться от мести!»

Слышал ли я на самом деле эти слова, или мне только показалось, что слышал? Не знаю, но они поразили меня.

О, нет! Только не это! Этого не проси. Я не могу отказаться от мести людям, которые причинили мне столько страданий. Разве могу я простить полицейских или лжесвидетеля Полина? Отказаться от удовольствия вырвать язык бесчеловечному обвинителю? Это невозможно. Ты требуешь от меня слишком многого. Нет, нет! Мне жаль, но от мести я отказаться не могу.

Я выхожу, и все трое подходят ко мне. Они смотрят на меня, и их лица светятся радостью.

— Ты не принес из деревни бутылку вина, чтобы отпраздновать твое освобождение?

— Простите меня, я был так взволнован, что даже не подумал об этом. Простите меня за мою забывчивость.

— Нет, мы не простим тебя, я приготовлю хороший кофе для всех, — говорит Тото.

— Ты счастлив, Пэпи, наконец-то, после стольких лет борьбы, ты на свободе. Мы радуемся вместе с тобой.

— Надеюсь, скоро придет и ваш черед.

— Это точно, — говорит Тото. — Капитан сказал мне, что каждые пятнадцать дней будут отпускать по одному из нас. Что ты будешь делать после освобождения?

Я поколебался секунду-другую, опасаясь быть высмеянным, но все же сказал:

— Что буду делать? Это несложно: начну работать и не буду нарушать законы.

Вместо насмешливого ответа я, к своему удивлению, слышу:

— Мы тоже решили стать честными людьми. Ты прав, Пэпи, это будет нелегко, но не стоит жалеть усилий ради венесуэльцев, которые отнеслись к нам так сердечно.

Я не верю своим ушам. Тото, мальчик из преступного мира Бастилии; Антартаглия, который большую часть своей длинной жизни провел, копаясь в чужих карманах; Депланк, профессиональный сутенер! Это удивительно и замечательно!

Большинство французов не понимает, что человек с нашим прошлым может снова стать хорошим человеком, и в этом заключается основное различие между нашим народом и венесуэльцами. Бедный рыбак из Ирапы объяснил бы судье, что человек не бывает безнадежен, что ему всегда надо дать шанс стать на путь истины. К сожалению, многим нашим соплеменникам недостает человеколюбивой философии невежественных рыбаков из залива Пария.

Мой ученик, который месяц назад успешно сдал вступительные экзамены в офицерскую школу, подарил мне костюм, и благодаря ему, Франциско Болоньо, командиру национальной гвардии, хорошему парню и отцу семейства, я выйду за ворота лагеря нормальным человеком.

Этот офицер удостоил меня своей дружбы на протяжении двадцати пяти лет. Это самый честный, благородный и возвышенный человек, которого я когда-либо знал. Никогда, несмотря на свой высокий пост, он не прерывал дружбы со мной и не отказывал мне в помощи.

Да, я сделаю невозможное, чтобы стать честным человеком. Беда в том, что я никогда не работал и ничего не умею делать. Придется выучиться специальности, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Это нелегко, но я устроюсь. Завтра буду таким же человеком, как и все. Ты проиграл, обвинитель: я сошел с тропы разложения.

Я ворочаюсь в своем гамаке и никак не могу уснуть в последнюю ночь моей одиссеи.

Я ясно представляю себе место, к которому завтра направлюсь и на котором сделаю первые шаги.

Мне уже тридцать семь лет, я все еще ощущаю себя молодым и крепким. Тропа разложения не оставила во мне следов, и это только потому, я думаю, что душою я никогда не принадлежал ей.

Мне придется заботиться не только о себе, но и о Пиколино. Не нарушу обещания, данного начальнику, и оставлю этого несчастного только после того, как найду для него место в больнице.

Стоит ли сообщать отцу, что я свободен? Он много лет ничего обо мне не слышал. Где он? Единственным известием, которое он обо мне получил, было сообщение о моем побеге.

Нет, мне не стоит торопиться. Я не имею права бередить рану, которая, возможно, зарубцевалась с годами. Напишу ему после того, как с чистой совестью смогу сказать: «Дорогой отец, твой сын свободен, он стал хорошим и честным человеком. Он живет так-то и так-то. Ты не должен больше ходить с поникшей головой из-за него. Я тебя люблю и вечно буду уважать».

Идет война, и кто знает, заняли ли боши нашу деревню? Ардеш не самое важное место во Франции. Оккупация ведь не полная. Что могли они там найти, кроме дворцов? Да, я напишу, вернее, — попытаюсь написать своей семье только после того, как устроюсь и стану достойным человеком.

Куда я пойду теперь? Поселюсь в деревне Эль-Кальяо, и проживу здесь первый год. Чем буду заниматься? Кто знает! Утро вечера мудренее. Если придется обрабатывать землю, чтобы добыть кусок хлеба, буду это делать, и все. Мне надо учиться быть свободным человеком, а это не так просто. Тринадцать лет, если не считать нескольких месяцев в Джорджтауне, мне не приходилось работать.

7 часов утра. Светит тропическое солнце, на синем небе ни единого облачка, птицы радостно щебечут. Мои друзья собираются у входа в сад. Пиколино в гражданской одежде, чисто выбрит. Все: природа, звери и люди — дышат радостью и празднуют мое освобождение.

Рядом с моими друзьями стоит лейтенант — он проводит нас до Эль-Дорадо.

— Обними нас и иди, — говорит Тото.

— Прощайте, дорогие друзья, если будете в Эль-Кальяо, разыщите меня. Мой дом будет и вашим домом.

— Прощай, Пэпи, удачи тебе!

— Вот документы, Пиколино. Удачи тебе, француз. С этого момента ты свободен. Адиос.

«С этого момента ты свободен». Мы быстро идем по дороге вдоль реки. У нас на двоих всего один маленький узелок, в котором три рубашки и пара брюк. На мне красивый синий костюм, белая рубашка и синий галстук.

Можете себе представить, что начать новую жизнь — это не пуговицу пришить. Сегодня, спустя двадцать пять лет, я женат, отец дочери, живу счастливой жизнью в Каракасе и являюсь гражданином Венесуэлы. Это пришло ко мне после многочисленных приключений, успехов и неудач, но успехов и неудач человека свободного и честного. Может быть, я расскажу когда-нибудь и об этом, и о многом другом, чему не хватило места в этой книге.