Перед возвращением на родину
Перед возвращением на родину
Теперь обращаюсь к нарушенной мною хронологии своих воспоминаний.
Оставил я швейцарскую школу в 1918 году. Расставание с ней было тяжелым. Особенно с моим подопечным — Дони Донегалем — юным британским лордом.
Я уехал в Париж поступать в Политехнический институт.
Шла Первая мировая война, но высшие учебные заведения работали.
Кроме того, в Париже жили многие друзья моей семьи.
Но не желание продолжать образование тянуло меня — бакалавра — во французскую столицу. Я решил вступить добровольцем в Русский Экспедиционный корпус, сражавшийся под командованием генерала Лохвицкого.
Все русские студенты, находившиеся во Франции, должны были так или иначе проходить военную службу.
В России уже произошла Октябрьская революция.
Русский Экспедиционный корпус вышел из Владивостока и, проплыв вокруг всей Земли, прибыл в Марсель. Этот корпус участвовал в боях в Шампани и в районе крепости Верден — знаменитом месте, которое называлось «Шман дё дам» («Дорога дам»). Много русских солдат полегло на французских полях сражений…
Они — русские солдаты — сражались после Февральской революции, сражались за Родину и после революции Октябрьской.
Русские солдаты стояли на «Дороге дам» — перед крепостью Верден — возле фортов Дуомон и Во.
Я стал связистом-переводчиком: между русскими и французами…
Шли сильные бои. Воспоминанием о тех боях сохранилась отметина на моем лбу от осколка, пробившего каску.
За одну операцию, когда — под огнем противника — я все-таки доставил сообщение по назначению, Георгиевская Дума корпуса представила меня к солдатскому ордену Святого Георгия.
За разрешением на его получение я должен был явиться лично к генералу Лохвицкому.
Командир корпуса сидел в своем кабинете: штаб размещался в домике небольшого французского селения. Несмотря на то что в России произошла революция, над генеральским креслом по-прежнему висел портрет государя императора — Николая II.
Когда я представился и сообщил о цели своего прибытия, Лохвицкий усмехнулся и сказал:
— За каждый Георгиевский крест, выданный еврею, я отвечаю перед Богом, царем и обществом. Кру-угом!
Поверьте, дорогие читатели этой книги, написанной почти восемьдесят (!) лет спустя, что и ныне некоторые власти предержащие на моей Родине, которой я отдал всю свою жизнь, мыслят все так же…
Мне не просто горько, мне стыдно за сограждан, упорно возвращающихся ко временам средневековья!
Я повернулся и вышел из кабинета. Доложил Георгиевской Думе о решении генерала. И так как среди Русского Экспедиционного корпуса были преображенцы, вместо Георгия Дума наградила меня Преображенским крестом. Честь — по меркам царской России — весьма высокая! А было мне неполных 18 лет…
Я получил этот крестообразный, скорее похожий на букву X золотой знак, покрытый синей эмалью. На нем — золотое изображение распятого Христа.
Высокую награду мне пришлось через год отдать на сохранение своей тетке, поскольку, вступая в Первую Конную, украшать себя сим знаком не было возможности. За долгие годы тяжких мытарств и перипетий нашей российской жизни затерялась дорогая мне памятная вещь…
Как я уже говорил, русские солдаты сражались за Родину на французской земле. Но многие из них, воевавшие против немцев на стороне Антанты, поскольку Россия являлась частью Антанты, стали требовать отправки домой.
Требовал возвращения в Россию и мой фельдфебель — опытный воин, года на два старше меня. За это руководство корпуса отправило его в лагерь Ля Куртин.
Фельдфебеля мы любили, в складчину собирали для него посылки, которые я (как свободно говорящий по-французски) и отвозил.
Лагерь охранялся неграми — сенегальскими стрелками.
Вместе с некоторыми русскими в заключении содержались и немецкие военнопленные.
Приближался конец войны. Эти немцы — люди сравнительно пожилые — являлись последним резервом германской империи. Среди них было много интеллигентов: учителя, врачи, инженеры.
Когда я впервые подошел к воротам лагеря и увидел этих университетских профессоров, с грустью смотревших сквозь ограду, чернокожий солдат, их охранявший, шея которого была украшена ожерельем из ушей убитых немцев, спросил:
— Ты пришел посмотреть на дикарей?
Вопрос был задан на полном серьезе: он имел в виду эту немецкую интеллигенцию!
Я ответил:
— Нет. Я пришел проведать своего старшо?го.
После того как я передал фельдфебелю посылку, мы с ним гуляли по лагерю. Командир учил меня жизни, говорил о своей мечте: возвращении в обновленную Россию, надеялся, что и я там скоро буду. И что Бог еще даст нам возможность когда-нибудь встретиться.
Говоря о разных национальностях своих солдат (а среди них были и армяне, и грузины, и русские) он предупреждающе заметил:
— А вам, господин вольноопределяющийся, придется, коли вернетесь, иметь дело не только с русскими: с ними вам будет легко! С малороссами — тоже. Заранее предупреждаю: с евреями будет сложнее…
— Почему?
— Беспокойная нация…
Я встретился с моим фельдфебелем в России много позже — лет через 55: это был Министр обороны Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский.
В разговоре мы коснулись тех далеких времен, и я напомнил ему о его напутствии и мнении о евреях.
Родион Яковлевич улыбнулся и сказал:
— Но ведь я же вас, Иосиф Леонидович, не обманул?..
В том, что Родион Яковлевич был прав, я убедился в Центральном Доме литераторов на очередной встрече Нового года.
Неподалеку от нас сидела семья Вайнеров во главе с папой Ефимом Григорьевичем. А за соседним столиком пировали азербайджанцы… Одному из пирующих явно приглянулась невестка (не помню уж, то ли жена Аркадия, то ли Георгия). Этот человек встал, качаясь, подошел к женщине и… запустил руку ей за пазуху!
Братья Вайнеры немедленно прореагировали, вскочив, но их отец сказал: «Ша!» Затем подошел к окну, которое находилось позади столика с азербайджанцами, и распахнул его. После этого кивнул сыновьям.
«Мальчики» схватили наглеца один — за руки, другой — за ноги, раскачали и вышвырнули во двор (благо ресторан находится на первом этаже).
— Не хочу платить за разбитое стекло, — пояснил папа Вайнер окружающим, и ужин продолжался.
Несколько дней спустя на заседании Правления писательского клуба вынесли постановление: «Лишить братьев Вайнеров права посещать ЦДЛ за хулиганство».
Я взял слово и сказал, что, если бы кто-то поступил подобным образом с моей женой, я вышвырнул бы его, не открывая окна.
Меня поддержал Константин Симонов, и Вайнеров оставили в покое.
Возвращаясь ко времени Первой мировой войны и своего в ней участия, хочу рассказать об одном эпизоде. Будучи связным при Экспедиционном корпусе, я направлялся на передовую. В тот памятный день дурное предчувствие охватило меня с утра: я прикурил третьим! Затем обнаружилось, что на шинели не хватало пуговиц: стало быть, их оставалось тринадцать! Тоже — не самое лучшее предзнаменование на войне…
Когда я очутился в траншее, раздался сигнал тревоги и рота была приведена в боевую готовность. Начался немецкий обстрел. Почувствовав сильный удар по каске, я потерял сознание.
Когда пришел в себя, первое, что увидел — это свои ноги. Они были целы. Я понял, что меня свалила не рана, а контузия. Товарищи помогли мне подняться. Когда я снял каску, обнаружил, что гребешок ее пробит осколком и часть металла вдавилась мне в лоб. Образовался кровоподтек, который я — с уважением к прошлому — ношу до сегодняшнего дня.
С тех пор не люблю, когда в помещении горят три света, не люблю прикуривать третьим: на фронте (многие соотечественники знают это по Великой Отечественной) снайпер целится по первому огоньку, затем корректирует по второму и стреляет между ними, когда появляется третий!
Русским военным атташе в Париже был граф Игнатьев.
Узнав, что я с юности увлечен морской романтикой и знаю силуэты всех боевых единиц мирового флота, он порекомендовал направить меня к Ла-Маншу для наблюдения за движением иностранных кораблей.
Я внимательно всматривался в даль, стоя на площадке маяка. Однажды мне пришлось дежурить вместе с молодым французским лейтенантом. Вдруг появился трехтрубный крейсер.
— Англичанин! — сказал лейтенант, глядя в бинокль.
— Хорошо бы… — заметил я. — К сожалению, это немец.
— Наглец! — взбеленился лейтенант. — Вы осмеливаетесь спорить с офицером флота?! Где вы видели трехтрубные немецкие крейсера?!
— Нигде. Но третья труба, похоже, деревянная или картонная…
Я оказался прав. Лейтенант — человек чести — доложил о происшедшем по начальству.
Вскоре меня вызвал Лохвицкий и предложил вернуться в Швейцарию — доучиваться.
Итак, я вновь оказался в Швейцарии зимой 1918 года. Было время зимних каникул, и я, окончивший первый семестр парижского института и вкусивший уже «прелести» войны, с радостью предался блаженству тихой спокойной жизни. Дядя Леон Хельг взял меня покататься на горных лыжах к Мон Серван. В тот год в Европе свирепствовал грипп-«испанка», косивший людей, часто со смертельным исходом. И вот мой дядька «подхватывает» эту болезнь.
Здесь-то пригодилось физическое воспитание Эколь Нувэль: гимнастика; бокс; конный спорт; массаж на столе, покрытом сукном, и выбрасывание голого мальчишки в снег, а затем — снова массаж, при котором от тела шел пар; сон круглый год с открытыми окнами. Мне пришлось на плечах нести довольно плотную и тяжелую ношу с горной вершины вниз…
К тому же времени относится случай со спасением годовалого двоюродного братца Жан-Рока.
Это случилось в Монтрё. Все были дома. Возможно, у меня более обостренное обоняние и, конечно, лучшая, чем у остальных, быстрота реакции: я почувствовал запах гари и… кинулся в детскую. Вероятно, от дуновения ветра, качнулась лампадка и загорелся балдахин над колыбелью младенца…
Я выхватил мальчика из пылающей люльки, опалив себе лицо (по сей день у меня нет бровей).
Пожар был быстро потушен, но взволнованная тетя Нюся, обращаясь к своему супругу, сказала (думая, что я этого не слышу):
— Леон, надо дать Оне хоть пару франков. Пусть сходит в кино с девушкой!
— Почему? — хладнокровно вопросил мой швейцарский дядя.
— Ты еще спрашиваешь?! Ведь Оня сегодня спас нашего сына!!!
— Будь я на его месте, сделал бы то же самое, — твердо произнес Леон.
Денег на кино в тот раз я так и не получил.
Несколько позже расскажу, как я встречался с В. И. Лениным в этой нейтральной стране. Сейчас же хочу вспомнить отъезд Владимира Ильича и сопровождавших его революционеров из Цюриха.
Для меня это событие примечательно лишь тем, что с вокзала мы с Юрой Кирковым и Колей Гопенко зашли в пивную. Сели за отдельный столик, заказали себе пиво…
Вдруг ко мне подходит здоровенный детина-немец и с вызовом говорит:
— Вы непристойно пристально рассматриваете мою даму! Бросаю вам вызов.
— Какую даму? — не понял я.
— Ах, значит, я вру?! — кричит немец и вытаскивает нож, приглашая меня к драке.
— Иосиф, ты видишь друзей «боша»: у них щеки помечены шрамами. А этот еще только мечтает об отметине…
— На ножах я с тобой драться не собираюсь, — говорю я. — И в заведении бить тебя не стану. Выйдем на улицу, и ты увидишь, как я тебе разобью нос!
Разбитый нос юного вояку явно не устраивал, и, обзывая меня трусом, он отправился к своей компании.
Мы же, допив пиво, спокойно покинули кабачок, а затем — и Цюрих, направляясь домой.
Принимая во внимание еще не кончившуюся войну, нейтральная Швейцария все же провела мобилизацию всех военнообязанных. В этой связи я вспомнил два эпизода. Один относится к году 1918-му.
Соседка по Монтрё провожала на военные сборы сына — знакомого мне парня. И напутствовала его:
— Будь храбрым, как подобает швейцарцу, сынок! Но… если что начнется, старайся побыстрее вернуться домой!
А в 1911 году я с тетей Нюсей и знатными дамами из Швейцарии был на маневрах, которые проводились швейцарцами и на которых присутствовал прусский король.
Раздалась команда: «Залп!». Все пули попали в «яблочко» мишеней.
Такая меткость несколько раздосадовала Вильгельма II. И он иронически спросил командующего швейцарскими войсками:
— Ваше войско малочисленно, что вы станете делать, если я выставлю против вас вдвое большую силу?!
Швейцарец поклонился и произнес:
— Ваше величество, в этом случае я вынужден буду приказать своим воинам выстрелить по два раза…
Эти маневры запомнились мне еще и тем, что баронесса Дисбах доверила мне подержать своего новорожденного ребенка и он… описал мой мундир!
Когда я, спустя полвека, на собрании офицеров Женевы вспомнил этот случай, раздались возгласы:
— Жозеф! Предъяви Дисбахам счет сейчас!
На что последовала скептическая реплика одного из офицеров:
— Нет смысла. Я знаю эту семью, единственное, что они сделают, — оплатят костюмчик одиннадцатилетнего мальчика…
Снова нарушу хронологию. Была ночь под Новый, 1918 год…
Зима тогда выдалась холодная, что довольно редко для тех мест. Белый ковер покрыл и горы, и даже кое-где берег, доходя до самой воды Женевского озера.
В ту пору Рождественские две недели я проводил в местечке Кларан над Монтрё.
Встречать Новый год был приглашен к моей знакомой девушке Жаннет. А она жила в деревне Шаи над Клараном. Ходу от нас до нее было минут двадцать пять, и я отправился в путь, держа в кармане мой скромный подарок — крошечный флакончик духов «Сердце Жаннеты».
В Швейцарии собираются на встречу этого ежегодного праздника сравнительно рано — к девяти вечера, чтобы в полночь проводить старый, встретить Новый год и разойтись по домам.
Жаннет ждала меня у калитки. Я тут же вручил ей подарок и хотел — с поцелуем — поздравить, но девушка коротко бросила:
— Потом! Сейчас надо спуститься за доктором Фреем: у мамы сильный сердечный приступ! Идем!!!
Мы быстро двинулись вниз, к озеру Сначала шли молча. Проходя мимо двухэтажного домика, Жаннет вдруг сказала:
— А ты знаешь, кто здесь жил совсем недавно?
— Конечно, знаю, — ответил я. — Господин Ленин.
— Теперь он у вас на месте царя?
— Он не на месте царя, а на своем месте…
— Почему ты так говоришь?
— Потому что он возглавляет Россию не как наследник Николая, а как избранник народа!
Владимир Ильич и Надежда Константиновна жили недалеко от нас. Я видел их на прогулках по набережной. Однажды даже присутствовал при разговоре с ними человека удивительного… А вот и он сам — идет нам навстречу в своем плаще из толстого сукна и в широкополой шляпе.
— Здравствуйте, Николай Александрович! — сказал я по-русски.
— С Новым годом, молодые люди! — ответил он по-французски.
Это был Николай Александрович Рубакин, великий библиофил, оставивший своей советской Родине бесценную библиотеку — более восьмидесяти тысяч томов.
Доктор Фрей, которого мы застали дома за приготовлениями к празднику, тут же оседлал свой велосипед с моторчиком и умчался в Шаи. А мы медленно пошли обратно.
Справа — с веранды, ведущей в сад, доносились нежные аккорды рояля.
Мы остановились, захваченные чарующими звуками вальса Шопена. Это играл Игнацы Падеревский. Я не знал тогда, что вскоре этот великий пианист оставит музыку и займет пост премьер-министра Польши в правительстве Пилсудского.
Понимая, что праздничный вечер в доме Жаннет состояться не может, я предложил девушке провести его у моих родных.
Она, конечно, отказалась: не могла оставить больную мать.
Любезно проводив меня до самой дороги, Жаннет сказала на прощанье:
— Будущую встречу Нового года мы проведем веселее! Как ты думаешь?
— Возможно. Надеюсь!
Дядя и тетя были крайне удивлены, увидев меня входящим в столовую. Реально обрадовалась моему возвращению только моя двоюродная сестричка — четырехлетняя Симон. Она искренне любила меня и уже тогда обещала выйти за меня замуж. (Мою сестричку ожидала ужасная судьба. Вначале — на глазах у деда и бабки — в Монтрё попадает под машину и гибнет ее дочь… То же — уже в Париже — случилось и с Симон.)
Но в тот новогодний вечер дядя — консерватор по убеждениям — почему-то усмехнулся и сказал:
— Сегодня ты впервые встречаешь Новый год как гражданин русской республики. Невероятно! Как они — эти мужики — посмели?!
Тогда я еще не знал, что встречу следующий — 1919 год около лагеря Ля Куртин во Франции, где находились русские солдаты, отказавшиеся после Октябрьской революции воевать и требовавшие отправить их в Россию.
Не знал я еще и того, что, будучи помкомвзвода 36-го полка 6-й Кавдивизии Первой Конной армии, встречу 1920-й в разведке: на подступах к моему родному Ростову…
Итак, окончилась Первая мировая война. Но в России шла война Гражданская.
Мои швейцарские учителя посоветовали мне вернуться на родину.
Директор Эколь Нувэль — господин Готье — сказал:
— Мы обучили тебя всему! Ты уже вполне образованный молодой человек. И, кроме знаний, еще очень хорошо работаешь руками! Сейчас в России нуждаются в таких людях!..