Константин Симонов, Евгений Долматовский и Михаил Светлов
Константин Симонов,
Евгений Долматовский
и Михаил Светлов
Симонов и Долматовский — это люди, близкие мне по профессии и по духу.
5 июля 1995 года в Доме Ханжонкова — бывшем кинотеатре «Москва» — проходил вечер памяти Константина Симонова и Евгения Долматовского. Оба они родились в 1915 году.
Жене исполнилось бы восемьдесят лет. Костя — на полгода моложе, а я — на 15 лет старше их обоих.
Начали они свою творческую деятельность в ту пору, когда были живы и почитаемы великие русские поэты первых трех десятилетий нынешнего — XX — века.
С какою жадностью звериной
Мы между воблой и пшеном
В сырой нетопленой гостиной
Читали Блока перед сном…
Многие старались подражать корифеям. Но Жени и Кости это не касалось: они держались своего собственного литературного стиля и шли по своему литературному пути.
Евгений Долматовский главным образом и в основном писал стихи, слова к песням и стал большим поэтом.
Константин Симонов завоевал и поэзию, и прозу, и драматургию театральную, и сценарное дело. Это был большой разносторонний талант.
Человек храбрый, он всю войну прошел военным корреспондентом, и стихи его знала и читала вся страна.
Сила обоих состояла в гражданственности: все о Родине, все о ней и для нее!
Нелегко им было, когда литературой командовал ВАПП — Всесоюзная Ассоциация Пролетарских Писателей. От ее ударов гибли и прозаики, и поэты.
В Ленинграде расстреляли Бориса Корнилова за выступления против ЛАППа (Ленинградская Ассоциация).
В 1932-м ВАПП был ликвидирован. Вместо него в 1934 году создали Союз писателей.
Через три года оба — Женя и Костя — стали его членами, талантливо продолжая свою честную, плодотворную работу.
Когда началась война — с первых ее дней до последнего победного часа — и Женя, и Костя — были впереди, на фронте, ежедневно рискуя жизнью!
Итак, оба остались в боевом строю русской литературы до последнего своего дня.
Я никогда не забуду моих дорогих друзей: вечная им память!
Прошел фронт, побывал рядовым в окопах и Михаил Светлов: нелепый, долговязый, сутулый под тяжестью армейской шинели. Он всегда оставался самим собой, не переставая шутить и иронизировать в самых сложных ситуациях.
Во время войны Михаил Светлов на фронте написал о Семене Кирсанове:
Его друзья все ищут бури,
Стремятся к славе боевой,
А он — мятежный — служит в ПУРе[8],
Как будто в ПУРе есть покой?!
О Светлове написано много исследований серьезными специалистами. А я помню Мишу в быту, в нашей литературной среде… Мы были грамотными, образованными. Среди нас встречалось много талантливых людей. Еще раз повторю: на острое слово, сказанное коллегами, никто не обижался…
Был такой добрый человек — Наум Лабковский. Он переводил с польского, но в основном с украинского. На его творческом вечере каждый из нас преподнес ему сюрприз.
Помню два:
Миша Светлов сказал Науму по-украински:
Нэ бэда, що нэма у Наума ума,
а бэда, що Наум — претендуе на ум!
Я же — добавил уже в прозе:
— Наум Лабковский перевел Остапа Вишню с малороссийского на еще менее российский!
Один молодой поэт спросил у Михаила Светлова:
— Почему академиков считают на члены, а баранов — на головы?
Светлов ответил:
— Вероятно, учитывая, у кого что слабее…
Кончилась Великая Отечественная. Надо было решать: как отражать события недавнего боевого прошлого в искусстве и литературе. Поэтому группа из семи бывших фронтовиков написала руководству свои предложения. Приближался 1948 год…
Резолюция была такой, что Светлов изрек:
— Мы написали «письмо семи» и получили ответ — «антисеми»!..
Со Светловым я отдыхал в Ялтинском Доме творчества писателей. Было скучно. Идем по набережной, навстречу — две девицы, нельзя сказать, чтобы хороши собой… Посмотрел на Мишу. Он понял молчаливую просьбу и изрек:
О Господи!
Почто изъял ты
Красивых девушек из Ялты?!
Последние дни жизни Михаил Светлов провел в Боткинской больнице.
Я часто навещал его.
Под окном палаты проходила дорожка, ведущая в морг…
Миша называл ее «Моргенштрассе» и каждое утро говорил ей:
— Гутен морген!
Когда в палату заходила сестра, чтобы сделать очередной укол, Миша провозглашал:
— А вот и Наденька! Пришла по ягодицы!
В очередной мой визит я застал Мишу лежащим с закрытыми глазами. Решив, что больной спит, уже было собрался уйти. Но вдруг, открыв глаза, он сказал:
— Нашел!
— Что? — спросил я.
Он ответил:
— У знатной доярки —
Елизаветы Петровны Елагиной —
коровы были такого качества,
что имели вымя и отчество…
Через три часа Миши не стало…