Встречи со школьными друзьями
Встречи со школьными друзьями
В 1966 году, на празднике школы, состоялась очень дорогая мне встреча.
После полуденного завтрака для гостей, за который обычно собравшиеся платят (в отличие от ужина — им вас угощает школа), я прогуливался с бывшим директором Эколь Нувэль — человеком, который был моим руководителем в течение всего обучения — господином Леопольдом Готье.
Мы остановились возле теннисной площадки, когда к нам подошел стройный немолодой уже мужчина и сказал:
— Здравствуй, отец!
Я решил, что он обращается к моему спутнику, но тот улыбнулся и объяснил:
— Это приветствие относится к тебе, дорогой Прут!
И тут я понял, что передо мной стоит бывший мой «сынок» по школе лорд Эдвард Донегаль.
Мы бросились друг к другу в объятия. Да, то был он: мальчик, о котором я заботился четыре года: с 1915 по 1918-й.
Я отчетливо вспомнил, как это началось.
Произошло наше знакомство в начале 1915 года. Меня вызвал к себе директор интерната господин Лассэр.
Войдя в кабинет, я увидел сидящую на диване красивую даму. Ее голову украшала шляпа со страусовыми перьями. Рядом с дамой стоял девятилетний мальчик, прекрасно одетый: черный выходной пиджак, серые полосатые брюки, лакированные штиблеты, ослепительной белизны накрахмаленная рубашка. Наряд завершал галстук бантом.
Директор сказал мальчику, показывая на меня:
— Это — твой будущий отец и наставник. Он из России. Его зовут Жозефом, а фамилия его Прут.
Юное создание слегка кивнуло мне головой.
Дама — это была его мать — предложила сыну:
— Представься, Дони!
И ребенок с достоинством произнес:
— Я — Эдвард лорд Донегаль, владетельный герцог Шательроо, маркиз Эссекс, граф…
Я не выдержал и перебил его:
— Ну ладно! Хватит морочить мне голову!
Но дама возразила:
— Нет-нет! Он говорит правду… И когда вырастет, наверное, станет еще и пэром Англии.
Так я стал воспитателем этого именитого ребенка.
На второй день его пребывания в школе, когда я перед обедом тщательно стирал пемзой чернила с его пальчиков, Дони мне сказал:
— Глупая школа, отец!
— Не слишком ли поспешный вывод, ваша светлость? — усмехнулся я. — Чем она провинилась перед тобой?
— Матушка оставила мне сто фунтов на шоколад, но господин директор объяснил, что эти деньги пойдут на приобретение учебников, школьных принадлежностей и книг для чтения. А если ученик хочет сверх того, что ему дают на сладкое в столовой, купить еще и шоколад, то деньги на него он должен заработать сам!
— Да, — подтвердил я. — У нас это так.
— И что же мы будем делать? — спросил Дони.
— Можно, например, заняться цветами; собирать фрукты в саду или подметать двор…
Дони захлопал в ладоши:
— Есть идея! — воскликнул он. — Мы дадим телеграмму в редакцию журнала «Иллюстрейтед Лондон ньюс», чтобы они прислали фотокорреспондентов заснять меня — лорда Британской империи — подметающим двор! И конечно, нам за это хорошо заплатят!
— Нет. Это — не годится! — решительно заявил я.
— Но, может, найдется более достойная работа? — настаивал молодой Донегаль.
— Например, перепилить, расколоть и сложить кубометр дров.
— И сколько нам за это заплатят?
— Три франка, — ответил я.
— Сколько же на эту «огромную» сумму можно купить шоколада?
— Десять плиток молочного.
— По-моему, имеет смысл… — согласился с моим предложением будущий пэр Англии.
И мы приступили к работе. Это был наш первый совместный заработок.
Весной 1918 года я закончил Эколь Нувэль, и наступил момент расставания со ставшим мне дорогим мальчиком. Мы оба сильно переживали грядущую разлуку… Дони умолял меня взять его с собой. Но это было невыполнимо.
И мы, плача, дали клятву встретиться как можно скорей. Увидеться довелось лишь спустя 48 лет…
Вечером того же дня 1966 года я сидел на школьном празднике с Дони и его женой леди Моурин за одним столом.
Когда мне предоставили слово, я сказал:
— Мои дорогие друзья! Счастлив, что встретил всех вас — бывших и теперешних учителей и учеников нашей славной Эколь Нувэль! Особенно рад был увидеть и обнять моего воспитанника и сына по школе — лорда Эдварда Донегаля. Мы рассказали друг другу, естественно вкратце, что произошло за полвека нашей разлуки. Выяснилось, что он и я были участниками Второй мировой войны. И мой мальчик — летчик и военный корреспондент — достойно провел всю антигитлеровскую кампанию, затратив очень большие деньги на содержание своего полка. Его смелые корреспонденции говорили о храбрости этого человека. Поэтому я хочу преподнести ему памятную монету, выпущенную в СССР к двадцатилетию Победы. Он ее вполне заслужил!
Надо сказать, что мои слова произвели на Дони сильное впечатление. Он почти все время молчал, сидел задумчивый и только по окончании ужина сказал мне:
— Я слишком взволнован нашей встречей и твоими словами! Завтра я пришлю за тобой машину, и мы сможем спокойно поговорить. У меня дом очень близко от Лозанны — в местечке Корзо.
Действительно, на следующий день за мной в школу прибыл роскошный автомобиль и отвез к Донегалям.
На пороге дома меня встретила леди Моурин. Она рассказала, что Дон буквально потрясен нашей встречей, плохо спал и ждет меня у себя в кабинете.
Я поднялся к нему. Мы обнялись, и Дони торжественно произнес:
— Самым тяжелым событием последнего времени для нас — англичан — была смерть Уинстона Черчилля. Ее Величество королева провожала его в последний путь как родного отца. Она приказала отбить памятную монету, где — с одной стороны был ее портрет, а с другой — Уинстона Черчилля. Одним из первых — лично из рук ее Величества — эту монету получил я. Она должна храниться у старшего в нашем роду. А так как я считаю тебя своим отцом, то хранить ее станешь ты. Когда же наступит страшный для меня день и я узнаю, что тебя не стало, монета должна вернуться ко мне.
К сожалению, Дони умер раньше меня…
Дома, в московском архиве, много писем ко мне моего дорогого мальчика. Вот — поздравительная открытка к Новому, 1968 году, на обороте которой ее Величество королева Елизавета II произносит тронную речь на открытии 44-й сессии Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии (31 октября 1967 года). Это был первый выход, когда ее Величество сопровождали дети: принц Уэльский и принцесса Анна.
Еще любопытная фотография: соревнование ветеранов лыжного спорта 28 февраля 1968 года на горном курорте Сан-Мориц: бывший олимпийский чемпион Жак Потен — № 5;. Дони — посередине, без номера, а тип, который «изображает идиота» (лежит на земле) — Гюнтер Сакс — муж Брижит Бардо.
А вот и вырезка из газеты города Вэвэ, которую также прислал мне Дони. «Конференция в Шаратоне: воспоминания военного корреспондента». Далее текст:
«На свое последнее собрание Комитет Конференции пригласил лорда Донегаля — корреспондента газеты “Дейли-Мейл” во время Второй мировой войны. Этот журналист, проживающий в настоящее время в Кремьер, стал прихожанином церкви в Шаратоне. Сегодня зал Коммунального собрания был целиком заполнен большим количеством слушателей, немедленно покоренных личностью докладчика и его удивительным рассказом.
М. Вюий, пастор, поблагодарил оратора, а также его супругу леди Донегаль и его высочество — принца румынского Николая — друга семьи Донегалей.
Его светлость, после того как он рассказал присутствующим о роли военного корреспондента и подчеркнул опасность этого тяжелого ремесла, описал некоторые события, которым был свидетелем.
Восстание в Ганновере 1923 года; убийство короля Югославии в Марселе; Испанская война 1936 года; Германия до 1939-го; английский торговый флот в период Второй мировой войны; Лондон во время его бомбардировок; высадка союзных войск в Нормандии; освобождение Парижа; Япония в 1945-м и так далее.
Докладчик сумел украсить свое повествование различными случаями, полными юмора, но почти всегда трагичными, рассказанными с удивительной живостью ума. Доклад сопровождался демонстрацией диапозитивов, что придавало ему еще больший интерес.
Публика долго аплодировала замечательному выступавшему».
Кстати, во время одного из моих посещений Донегалей я познакомился с дядей короля Михая — румынским принцем Николаем.
Было много выпито, и мои возбужденные собеседники начали атаку на старшего по возрасту москвича:
— У нас — есть свобода! У вас нет свободы! У нас двенадцать партий! (Принц Николай стал английским подданным.) У вас — одна партия! Мы все независимы, а вы там, в России?!
Я ответил на вопрос вопросом:
— Знаете ли, дорогие друзья, какая самая независимая страна в мире?
Дон усмехнулся:
— Ты, наверное, скажешь — твой Советский Союз?
— Нет. Ваша! Англия!
— О-о! Спасибо за такую оценку! Но почему ты так считаешь?
— А потому Англия самая независимая, что от нее ничего не зависит!
После этого дискуссия окончилась, и меня оставили в покое.
Хочется рассказать еще об одном.
В 1967 году в Москве я был приглашен в английское консульство. Глава его лично сообщил мне, что я избран действительным членом привилегированного международного клуба «Собачья будка».
— Что это за организация? — поинтересовался я.
Мне поведали:
— Основана она была в шестнадцатом веке английским королем Генрихом Восьмым. Повод для ее создания был следующий: Генрих позволил себе какую-то бестактность по отношению к своей супруге — Анне Болейн, за что немедленно получил по физиономии мокрым полотенцем. К этому державная дама добавила еще и слова: «Пошел вон, старый пес, в свою собачью будку!»
Король покинул покои супруги, а на следующий день явился к ней с повязанным через плечо роскошным шелковым шарфом, на котором было вышито изображение собачьей будки с торчащими из нее двумя ногами короля.
Анна простила мужу вчерашнее, и в честь примирения король объявил о создании Общества собачьей будки, членами которого могли стать лишь верные мужья — коронованные особы Европы.
Так продолжалось до Великой французской революции, когда Советом этого Клуба было решено принять в члены «Собачьей будки» человека, имеющего право стать королем: этим человеком был французский герцог де Гиз. XIX и XX века ознаменовались еще и другими реформами. Не стану их перечислять, скажу лишь, что в то время, о котором я рассказываю, президентом Клуба был мой «сынок» — лорд Эдвард Донегаль.
Выбран он был пожизненно, и за время руководства этой организацией имел право избрать — также пожизненно — одного человека, достойного быть среди всех этих высокопоставленных особ Европы.
И вот я — в торжественной обстановке — получаю документ об избрании меня членом Общества собачьей будки.
Держу эту уникальную бумагу в руках и читаю, что она дана «господину Оне Пруту»!
Я глубоко вздохнул, развел руками и сказал:
— Был убежден, что воспитал человека, достойного высоких званий, которые он имеет, но оказалось, что ошибся…
Представитель Великобритании побледнел и не очень твердо произнес:
— Что-о вы хотите… этим сказать, мистер Прут?
— А то, что в детстве лорд Донегаль был для меня просто Дони, а я для него — Оня: таково мое уменьшительное имя. Но у меня ведь существует полное: Иосиф! И потом, прошу меня извинить, какой я «господин» в советской стране?! (Сейчас, пожалуй, я бы без удивления принял подобное обращение.)
— Немедленно постараюсь исправить это ужасное недоразумение! Прошу вернуть мне бумагу!
— Нет! — ответил я. — Хочу сохранить ее на память!
Короче говоря, через две недели я получил документ на имя Иосифа Прута, дающий мне следующее право: в случае, если я буду находиться в столице любого европейского государства, где еще существует монархия, и захочу пообедать с королем и королевой, то должен о своем желании предупредить министра двора за сутки.
Как ни парадоксально, но я этим правом, которое действует и по сей день, не воспользовался. Честно говоря, сам не знаю почему…
Дружба с моим названым сыном продолжалась до последнего дня его жизни. У Дона был прекрасный почерк. Его письма — всегда разборчивые — служили мне поддержкой: перечитываю их в трудные минуты жизни.
Вспоминаю забавный эпизод, который произошел при нашей встрече с Донегалем на школьном празднике.
Мы — почти одновременно — вспомнили, что однажды, катаясь на санях по горным улочкам Шаи, врезались в забор частного дома и были страшно обруганы его хозяином.
— Давай пройдемся по этой улочке? — предложил Дони. Я охотно согласился.
Можете представить себе наше удивление: спустя 50 лет в проломленном нами месте забор так и не был починен.
— Зайдем, извинимся? — сказал я.
— Конечно!
Нас встретил хозяин возгласом:
— Смотри! — обратился он к жене. — Эти хулиганы вернулись!
Отмахнувшись от наших извинений, он достал бутылку доброго швейцарского вина и угостил двух «хулиганов».
Прошу меня извинить и впредь за нарушение хронологии повествования! Но все же стоит рассказать, каким образом школа узнала о моем существовании…
Как я уже упоминал, в начале 60-х годов в Советский Союз приехал швейцарский журналист. Он прибыл по приглашению Иностранной комиссии Союза советских писателей для налаживания взаимосвязи между нашей и швейцарской литературной общественностью.
Совершенно естественно, зная о моем длительном проживании в этой альпийской стране, именно меня командировали на аэродром для встречи гостя.
Я встретил журналиста у трапа самолета, приветствовал на его родном языке, используя при сем несколько специфических женевских и лозаннских выражений. Когда мы добрались до Союза писателей, то были уже близкими друзьями, ибо я успел многое ему поведать о том человеческом кладе, который оставил в Швейцарии.
По возвращении на родину он опубликовал 12 репортажей, в которых дословно приводились мои воспоминания о жизни в Швейцарии, в частности, о дорогой мне Эколь Нувэль и многих моих друзьях и близких.
Последующие события развернулись почти молниеносно: в Союз писателей СССР прибыло письмо от директора Эколь Нувэль, в котором говорилось, что в этом учебном заведении существует закон или, вернее, твердо укоренившийся обычай: каждый окончивший школу обязан, если, благодаря Богу, он еще жив, предстать перед Советом учащихся и преподавательского состава с отчетным докладом о том, как он использовал полученные в школе знания.
В данном случае речь идет о 50-летии вступления в Эколь Нувэль учеников того класса, который окончил Жозеф Прут. А посему Совет просит направить Жозефа Прута, естественно за счет школы, в Швейцарию.
В Союзе писателей отнеслись несерьезно к столь необычному предложению.
Прошло всего лишь 12 лет после смерти Сталина, и мало кто из писателей ездил за границу, да еще, видите ли, «с отчетом»!..
Но тогдашний Первый секретарь Союза писателей — Алексей Сурков — посмотрел на предложение иначе.
Он сказал на Секретариате: «Неужели, вы не понимаете, что такая поездка — наш козырь! Прут успел многое сделать в области театра и кино, а это значит, что в советской стране можно плодотворно работать! Заслуга нашего коллеги заключается в том, что его фильмы и пьесы отображают жизнь простых людей без особого восхваления ушедшего в прошлое сталинского режима. Поэтому совершенно естественно, что Прут будет тепло принят литературными кругами Швейцарии. (К слову сказать, Сурков не ошибся, и впоследствии меня избрали членом-корреспондентом Общества писателей Женевы.) Я лично займусь организацией его поездки!» — завершил свое выступление наш Первый секретарь.
И действительно, на следующий день Алеша поехал в ЦК КПСС, и ровно через две недели я получил заграничный паспорт и билет до Женевы.
Суркову я рассказал, что по некоторым сведениям сестра моей матери, вышедшая замуж в 1908 году за соученика по Женевскому университету — доктора Леона Хельга, — по сей день проживает в небольшом городке Монтрё на берегу Женевского озера.
Сурков порекомендовал не останавливаться у родственников, а жить именно в школе. Тетю и ее семью можно лишь посетить (очевидно, сталинское прошлое все-таки влияло на моего товарища и он побаивался, что его обвинят в потворстве «связи Прута с иностранцами»),
В тот — первый — приезд на аэродроме Женевы меня встречали мои дорогие соученики по классу: Фредерик Сиордэ — заместитель Председателя Международного Общества Красного Креста; Ренэ Барбэ — главный архитектор Женевы и Фернан Трамбле — представитель американских банков в Швейцарии. Как помните, Фернан отозвался на статьи обо мне в швейцарской прессе письмом в Союз советских писателей, где он высказывал желание встретиться «с бывшим хулиганом Жозефом Прутом, который в школе разбил ему физиономию своими часами».
Когда самолет приземлился и я появился на трапе, одетый в новый плащ, а на моей голове красовалась каскетка, одолженная «для поездки в Европу» генералом Микулиным, — ветер, дувший в мою сторону, донес реплики:
— По-моему, он там — у них — тренер по боксу, — сказал Трамбле.
— Ну да! Ты так говоришь, потому что когда-то он разбил тебе морду, — заметил Сиордэ. — Мне известно, что он писатель для театра и кино.
— И возможно, дублирует Жана Габена. — Это уже произнес Барбэ.
— Вот я спущусь и скажу, кто из вас прав! — крикнул я, спускаясь по ступенькам.
Ах, как мы долго обнимались! Какая это была радостная встреча!
Чтобы читателю стало ясно, в какой обстановке существовали в СССР люди даже привилегированные (а к ним относились писатели и артисты), приведу без сокращения мой отчет в Союз писателей, ибо таковы были обязанности каждого, возвращавшегося из загранпоездки. Одновременно написанное проиллюстрирует встречу с моей второй родиной — Швейцарией — спустя много лет.
Итак, я докладывал: