Я прихожу в кино
Я прихожу в кино
В Ростове-на-Дону кинематограф появился с некоторым опозданием. Потому на один из первых просмотров фильма «Прибытие поезда» я попал с няней в 1908 году.
Вид мчащегося на нее с экрана «огнедышащего чудовища» так перепугал няню, что она, схватив меня за руку, потянула к выходу. Таким образом произошло мое первое знакомство с искусством, которому я отдал большую часть своей жизни.
Я упоминал, что до приезда в Москву уже был автором сценария. Назывался он «Два мая». Фильм-короткометражка поставлен в Ростове-на-Дону режиссером Александром Дмитриевичем Кошевским и его сотрудниками.
Надо сказать, что мои дорогие педагоги — О. Леонидов и Я. Протазанов — выпустили меня в свободное плавание достаточно подготовленным человеком.
Более того: были даже случаи, когда эти мэтры прислушивались к советам своего подмастерья.
Никогда не забуду момента выбора и утверждения актеров для участия в киноленте «Аэлита». Почти сразу остановившись на Юлии Ипполитовне Солнцевой — хозяйке далекой планеты, Яков Александрович долго искал достойную исполнительницу второй женской роли — рабыни Ихошки.
И я горжусь тем, что на эту роль утвердили Перегонец, которую представил Протазанову я. С задачей своей Александра Федоровна справилась блестяще!
…А почти через двадцать лет замечательная актриса, руководившая подпольной организацией в Симферопольском драматическом театре, была расстреляна фашистами за три дня до прихода в Крым наших войск.
Итак, бывая на кинофабрике почти ежедневно, я сросся с ее талантливым коллективом, что и дает мне право рассказать о нем кое-что сегодня.
Конечно, это было давно и многое ушло из памяти, но сохранилось чувство глубокого уважения к этим непревзойденным художникам, великим труженикам, верным рыцарям киноискусства.
Подлинными кудесниками производства были все: режиссеры и операторы, художники и артисты, ибо преданности своей фабрике они учились у ее основателей, у тех, кто создавал в сложнейшую революционную пору наше советское кино.
Но расскажу я вам только о тех, чьим коллегой я стал впоследствии, и только о них.
Кинофабрика акционерного общества «Межрабпом-Русь», ставшая впоследствии киностудией «Межрабпомфильм», помещалась в здании бывшего загородного кафешантана «Яр».
Мозговым центром этой кинематографической организации — началом всех ее производственных начал — был литературный отдел. В штате его сотрудников находились лучшие тогдашние сценаристы Москвы, поэтому и продукция «Межрабпома» почти всегда занимала первые места на наших экранах.
Штаб литотдела в ту далекую пору состоял из семи человек. Это были (я называю их в хронологическом, а не в алфавитном порядке): В. Туркин, О. Брик, В. Шкловский, О. Леонидов, Г. Гребнер, Н. Зархи и А. Ржешевский.
Самым старшим по возрасту был Валентин Константинович Туркин. Ему уже исполнилось сорок. Нам, молодым, он казался тогда Мафусаилом, ибо писал сценарии еще до Октябрьской революции, десятилетие которой мы вскоре готовились отмечать. Туркин был не только практиком сценарного ремесла, но и крупным его теоретиком: он читал нам лекции о законах кинодраматургии, о сложных системах логического построения сценария, о различных работах киномастеров на Западе.
Перу Гуркина принадлежали такие жемчужины кинематографической литературы, ставшие впоследствии нашумевшими фильмами, как, например, «Закройщик из Торжка», поставленный режиссером Я. Протазановым — в главной роли Игорь Ильинский в содружестве с А. Кторовым и И. Толчановым, и к тому же в окружении целого благоуханного букета артистических звезд — О. Жизнева, В. Марецкая, Л. Дейкун, С. Бирман, Е. Милютина.
Не меньшим успехом пользовалась и другая комедия В. Туркина — «Девушка с коробкой». Это была первая режиссерская работа Бориса Барнета, пригласившего на съемки Анну Стен, Владимира Фогеля, Ивана Коваль-Самборского и других талантливых артистов.
Вспоминая работы моих дорогих коллег, я, конечно, ограничиваюсь только некоторыми из них: писать обо всех фильмах, поставленных по их сценариям здесь не хватило бы места. Однако для меня незабываемой осталась великолепная экранизация «Станционного смотрителя», осуществленная В. Туркиным. На экран этот фильм с И. Москвиным в главной роли вышел под названием «Коллежский регистратор».
Несмотря на свой заслуженный авторитет, Валентин Константинович был «шефом» предельно демократичным и терпеливо выслушивал заслуженную (а зачастую и незаслуженную) критику от своих товарищей по отделу. А среди них были люди в споре отчаянные: достаточно назвать тридцатичетырехлетнего Виктора Шкловского и Александра Ржешевского, которому вообще исполнилось только двадцать четыре года!
Осип Максимович Брик был на год моложе Туркина, но выглядел он значительно старше своего маститого коллеги.
Эрудит в области отечественной и мировой литературы, друг многих корифеев поэзии и прозы первого двадцатилетия нашего века, адвокат по профессии и мудрец по специальности, свидетель всех значительных событий этой неповторимой эпохи, Осип Максимович считал себя только рядовым солдатом лиготдельского воинства, никогда не выдвигаясь на первый план.
Но он всегда оказывался первым, когда кто-нибудь из его собратьев нуждался в конкретной помощи, дельном совете. Брик щедрой рукой раздавал темы, сюжеты, положения и даже отдельные остроумные микроскопические реплики (кино тогда было немым, диалогов — не существовало, а заменяющие их надписи в кадре должны были быть предельно лаконичными). Этот удивительный литератор оставил после себя немалое кинонаследие. Первым большим событием в сценарной биографии Брика был фильм «Два-Бульди-Два», темпераментно поставленный Львом Кулешовым.
Но мне кажется, что творческой вершиной в киножизни Осипа Максимовича стала лента режиссера Всеволода Пудовкина «Потомок Чингисхана». Этот фильм, в котором блестяще выступил артист В. Инкижинов, имел всемирный успех.
После Туркина и Брика — шли однолетки: О. Леонидов и В. Шкловский. У каждого из них за спиной уже были фронтовые годы: оба участвовали в Первой мировой и Гражданской войнах.
Если Туркин и Брик иногда отсутствовали на заседаниях, ибо первый вел курс в институте, а второй был одним из руководителей ЛЕФа, то Леонидов и Шкловский находились в помещении литотдела постоянно, поскольку эта «святая обитель» являлась единственным местом их каждодневной службы.
О Викторе Борисовиче написано много, да и он — не жалея себя — до последнего дня оставался в высоком литературном строю. Обладая исключительной памятью, Шкловский всю жизнь был «ходячей энциклопедией», «ученым советником» при дирекции студии, кто и когда бы ее ни возглавлял.
Один из руководителей «Межрабпома», Борис Федорович Малкин — до того главноначальствующий над Центропечатью — говорил: «Я не променяю все известные мне справочники по любым вопросам — на одного Шкловского!»
В общем, Шкловский настолько известный человек, что я даже не стану перечислять все работы этого титанического труженика: о них все уже написано. В тот период Виктор Борисович работал над сценарием «Ледяного дома» по роману И. Лажечникова.
Олег Леонидов содержал дела литотдела в идеальном порядке. Кроме личного сценарного труда, он наблюдал и за движением работ своих коллег, своевременно напоминая каждому из них о сроках сдачи закрепленных за ними сценариев. У него всегда под рукой был график. И эта «надзирательность» делалась с предельной деликатностью, неназойливо, что вполне гармонировало с царящей в литотделе обстановкой. А она всецело отвечала негласному лозунгу, провозглашенному Г. Гребнером: «От вежливости еще никто никогда не умирал!»
В литотделе, несмотря на то, что все его члены были давно знакомы друг с другом и служили одной и той же музе, не было ни малейшего намека на панибратство: здесь все были друг с другом на «вы».
За время, о котором я сейчас вспоминаю, Олег Леонидов участвовал в создании таких кинокартин, как «Москва в Октябре», поставленная Б. Барнетом к десятилетию Советской власти, комедия «Кукла с миллионами». Приложил он руку к созданию сценария фильма «Дон Диего и Пелагея», где проявила себя как великая киноактриса артистка театра, волшебница сцены — Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина.
Крупной киноработой И. Москвина — одного из лучших драматических артистов XX века — была центральная роль в фильме «Человек родился», сценарий которого написал О. Леонидов для режиссера Ю. Желябужского.
Олег Леонидович был непревзойденным мастером экранизации. Достаточно назвать «Человек из ресторана» по повести И. Шмелева и «Белый орел» по рассказу Л. Андреева «Губернатор».
Если повторить, что сценарному мастерству я учился у этого маститого высокого профессионала, который в 1929 году вывел меня на самостоятельную кинодорогу, то понятно, почему О. Леонидов мне дороже всех членов этой, такой дорогой мне, человеческой семерки.
Георгий Эдуардович Гребнер заканчивал собой пятерку «старших»: ему было 33 года. Но по стажу работы в литотделе самым старшим являлся именно он: начал в 1922 году и уже имел за спиной такие фильмы, как «Четыре и пять» — первый советский детектив (1924 г.), «Дорога к счастью» и «Кирпичики» (1925 г.).
Гребнер был певцом сценарного дела, пропагандистом его как одного из видов высокой литературы. Георгий Эдуардович ставил сценарий в один ряд с театральной пьесой, утверждая, что «наш труд соединяет в себе все трудности прозы и драматургии, ибо надо в девяностоминутную ленту полностью уложить материал четырехактовой пьесы или многостраничного романа».
Будучи близок к такой удивительной личности, как Анатолий Васильевич Луначарский, Г. Гребнер смог привлечь нашего наркома просвещения к работе в кино, написав в соавторстве с ним два сценария: «Медвежья свадьба» и «Саламандра». Он же — бывший военный моряк — экранизировал «Разлом» Б. Лавренева.
Резким возрастным броском от первой пятерки отделялись последние двое из этой «стаи славных» — Н. Зархи и А. Ржешевский.
Натан Абрамович был уже знаменитым драматургом в 25 лет; фильмы, созданные по его сценариям, легли в основание Золотого фонда советских кинокартин немого периода. Назову, чтобы не быть голословным, лишь три из них: «Особняк Голубиных», «Мать», «Конец Санкт-Петербурга».
Литературные приемы, которыми пользовался Зархи при создании своих сценарных шедевров, давали полное право будущим критикам назвать эту пламенную неповторимую личность основателем и певцом советской реалистической кинодраматургии.
На всех заседаниях литотдела, на всех обсуждениях представленных на отзыв новых сценарных работ Натан Абрамович всегда выступал только с хорошо укрепленных позиций социалистического (напрасно сейчас обруганного!) реализма. За это он был любим Максимом Горьким, который объявил его своим полпредом в «Электробиографе»: Алексей Максимович, с трудом отвыкая от дореволюционной терминологии, кинотеатры именовал иллюзионами.
Натан Зархи проработал в литотделе сравнительно недолго: из жизни он ушел рано — ему не было и 35 лет. А сколько мог бы еще сделать этот такой неуемный, такой вечно ищущий, такой высокоталантливый человек!
О втором представителе группы «молодых» — Александре Ржешевском надо рассказать поподробнее: этот юноша с самых малых лет пытался — без посторонней помощи — найти свой путь.
Бродячий цирковой акробат, жонглер, участник Гражданской войны, юный разведчик, затем — агент ленинградского уголовного розыска, учащийся артистического вуза, актер театра и кино, отчаянный парень, ничего и никого не боявшийся, Ржешевский — всегда уверенный в себе, в своем неизменном успехе, — решил проверить свои возможности и в области этой — такой специфической — литературы.
Он выступил на нашем общем многотематическом кинофронте как новатор сценарного дела, проповедник доселе неизвестного метода изложения литературного киноматериала. В его сценарной записи не было никаких «видимых» подробностей, описаний движения действующих лиц и окружающей их обстановки.
Ржешевский — родоначальник сценария, названного им «эмоциональным», — особого вида записи, внушающей режиссеру-постановщику те мысли и эмоции, которыми охвачен автор рукописи.
Я в свое время предложил моим коллегам назвать систему кинематографического мышления Ржешевского — «киноимпрессионизмом», ибо слово «импрессион» происходит от французского — «впечатление». Это дает возможность режиссеру создать в дальнейшем произведение уже «экспрессионистского» толка (от французского «экспрессной» — «выражение»).
И, несмотря на всю их необычайность, ни с чем не сравнимые, ни на что не похожие сценарии Александра Ржешевского нашли все же свое выражение в таких замечательных фильмах, как «В город входить нельзя» и «Очень хорошо живется».
На заседаниях литотдела бывали В. Маяковский, М. Левидов, В. Швейцер.
Слышать их выступления мне не довелось, ибо представителей прессы на такие собрания не допускали: на них обсуждались дела сугубо фабричные, сугубо производственно-личные, огласке не подлежащие. Результата таких дискуссий — официального коммюнике — мы, журналисты, терпеливо дожидались в вестибюле, пытаясь, однако, все же кое-что узнать если не у членов литотдела, то, по крайней мере, у кого-либо из «гостей». Но и те, соблюдая закон неразглашения, отделывались лишь выразительными жестами и гробовым молчанием.
Вспоминаются отдельные моменты моих посещений гостеприимного кабинета литотдела.
В полдень все там завтракали: рабочая столовая, кажется, на фабрике имелась, но она открывалась значительно позже. Поэтому члены литотдела закупали необходимое питание в ближайшей булочной и магазине «Госмолоко».
На еду каждый вносил 10 копеек — тогда этой суммы для завтрака хватало. За продуктами ходили по очереди. Зачастую к литотдельцам присоединялись и некоторые служащие соседней бухгалтерии. Счетовод Миша Тихонов (впоследствии директор Центральной студии научно-популярных фильмов) был как-то раз дежурным и шел с кошелкой по коридору. Неожиданно он столкнулся с идущим ему навстречу председателем Правления Б. Малкиным.
— Куда это вы, Миша? — спросил глава «Межрабпома».
Тихонов растерялся и, полагая, что своим уходом в рабочее время совершает недозволенное, пробормотал:
— Иду в «Госвоенмолоко».
Малкин расхохотался. А дело в том, что в Москве имелась киноорганизация, носившая название «Госвоенкино». С тех пор — долгое время — мы звали Тихонова «Миша — Госвоенмолоко».
Однажды кроме меня к завтраку подоспел Виктор Ардов, уже известный тогда писатель-сатирик. За сыром, маслом и булками послали меня. Собрав по гривеннику с каждого, я уже было тронулся в путь, когда Ардов шепнул мне, сунув в карман крупную медную монету:
— И мне купи на пять копеек чего-нибудь.
Я точно выполнил поручение: всем — продукты, а Ардову вчерашнюю «Вечерку», поскольку он просил «чего-нибудь на пятак».
Все смеялись, и никто на такие шутки не обижался.
Однажды в гостях у литотдельцев побывали сатирики Адуев и Арго. Они зачитали эпиграммы на некоторых своих друзей. Я запомнил следующие, за абсолютную точность которых не ручаюсь:
Средь прочих киноинвалидов,
Которым теряется счет,
Бесспорно, Олег Леонидов
Имеет права на почет.
И вот ему надпись готова:
Он не был ни Гёте, ни Скриб.
Он просто зарезал Шмелева
И сам через это погиб!
Намек был на экранизацию романа Шмелева, которую сделал О. Леонидов для Я. Протазанова.
Вторая звучала так:
На улице сидит собака.
Идет Левидов — тих и мил.
Смотри, милиционер, однако,
Чтоб он ее не укусил!
Или так:
Левидов от ума большого
Стал подражать Бернарду Шоу,
Но то, что хорошо у Шоу,
То у него не хорошоу!
Больше всех смеялись те, коим эти стихи были посвящены. Повторяю: если было остроумно — никто тогда не обижался.
Приходил известный пародист Александр Архангельский. Он был влюблен в «оживленные рисунки» (так тогда называли мультипликацию).
Архангельский предложил создать киноленту, взяв за сценарную основу текст известной песенки «Пошел купаться Веверлей», но с его стихотворной пародией на В. Маяковского. И тут же зачитал ее:
Вы заплесневели, как какая-то Балаклея!
Чтоб вас разорвало, что?б!
А я вам спою про товарища Веверлея
И про то, как он утоп.
Солнце палило в три тысячи дизелей,
Ставило ва-банк на какую-то сумасшедшую игру.
А в это время Веверлей из дому выполз
И затрюхал к пруду.
Оттёр запотевшие красные веки
И когда наконец дошел,
С благодушием, странным в рыжем человеке,
Вдруг пробасил: «Хорошо!»
Скинул рубаху, штаны и все прочее
И с разбегу в воду — скок!
Будьте любезны убедиться воочию,
Что голова — тяжелее ног…
Дальше не помню…
Еще один любопытный факт: Олег Леонидов поделился однажды с коллегами своей системой организации материала во время работы над сценарием.
На каждое действующее лицо у него было заведено «персональное дело».
Отсюда вырастало и обилие деталей, перечисление наиболее характерных привычек, в общем, все то, что делает персонаж особенным, объемным, индивидуальным, отличающимся от остальных.
После обстоятельного и подробного объяснения этого метода начались стихийно возникшие прения. Брик, усмехнувшись, заметил:
— Ну и что будет? Какая польза для зрителя, если он узнает, что мой герой впервые увидел поезд в возрасте пятнадцати лет? Причем об этом ни разу не упомянуто в картине?
Натан Зархи добавил:
— Или что он любит кошек… Хотя, если любит кошек, значит, это хороший человек.
Через восемь лет, за месяц до смерти, Натан Абрамович, вспоминая этот разговор, сказал мне:
— А ведь, оказывается, Гитлер тоже любит кошек…
Я лично принял метод создания таких досье в моей дальнейшей практике. И если кто-либо из основных или второстепенных персонажей двадцати восьми художественных фильмов, поставленных по моим сценариям, публике все же запомнился — этим я обязан своему дорогому учителю, одному из «стаи славных» членов литотдела «Межрабпомфильма».
Вместе с ним — всем вам слава, мои дорогие коллеги!
На том же «Межрабпомфильме» в 1929-м была поставлена лента «Сто двадцать тысяч в год». Режиссер — родной дядя моей теперешней жены, Леночки, Григорий Черняк.
Этот немой фильм посвящался Палате мер и весов, которая боролась за точность во всем…
В задуманном мною сюжете некий инженер делал в расчете ошибку в один сантиметр, которая — в результате — оборачивалась ошибкой в 120 000 метров в год.
Фильм должен был быть комедийным, и я договорился с Игорем Ильинским, что он станет играть главную роль. Игорь тогда уже был популярным актером.
Я сдал сценарий. Получил за него огромную сумму: рублей 68 или даже 70! И на эти деньги поехал в Крым со своей приятельницей (тогда я еще не был женат!), чтобы провести там отпуск.
Гриша Черняк приступил к работе над режиссерским сценарием (фильмы в те годы делались быстро!)…
Когда я вернулся, в Большом зале Консерватории должна была состояться премьера. Этот кинотеатр носил название «Колосс».
Я пригласил на просмотр свою даму, говоря, что главную роль исполняет популярный и любимый ею актер.
Заняв оставленные нам места, я с вожделением стал ждать блаженной минуты, когда погаснет свет и появятся титры с именем автора.
Началось действие, но Ильинский не появлялся. Вместо него на экране предстала юная Верочка Марецкая. Она играла роль инженера… Все перипетии судьбы, предназначавшиеся мною, автором, мужчине — Игорю Ильинскому — были переложены на хрупкие плечи Веры Петровны. Если по сценарию у Ильинского была невеста, то в фильме у Марецкой появлялся жених и так далее… Словом, я впервые ощутил на себе «творческое видение» режиссера! Правда, картина имела немалый успех.
Выяснилось, что Юрочка Завадский уговорил Черняка вместо Ильинского снять в этой роли свою молодую жену. Кстати, на их свадьбе я был свидетелем, и Верочка была моей дорогой подругой.
Как я ни объяснял Ильинскому, что это «происки» режиссера и Юры Завадского, а не моя вина, он сильно обиделся. В отместку в одном из первых звуковых фильмов «Механический предатель» Ильинский уговорил сценариста Сашу Андриевского и режиссера Дмитриева прохвосту и жулику по фамилии Носов изменить фамилию на Прут… Так мы шутили в те годы.
К той же поре относится постановка на «Ленфильме» картины «Огонь». Режиссером моего сценария стал Марк Донской — впоследствии классик мирового кино. Сюжет сводился к тому, что один из отсталых народов Севера в поисках огня добирается до советского культурного центра и сбрасывает с себя зависимость от шакалов-купцов, которые этот маленький народ грабили.
Ответом на призыв к добровольному содействию нашим армии и флоту — организации общества, которым впоследствии стал ОСОАВИАХИМ — явился сценарий, тоже реализованный на «Ленфильме» режиссером С. Глаголиным — «Вставайте, мертвые!»[3]
В страшные годы «ликвидации кулачества» я ездил на Дон в Епифань (местность, где некогда царь Петр I строил шлюзы для спуска флота к Азовскому морю). Был свидетелем невеселых событий, связанных с реализацией идеи социализма в деревне. Результатом творческой командировки стал фильм о крестьянском парне, не по своей вине попавшем под дурное влияние. Этот фильм 1931 года выпуска назывался «Человек из тюрьмы»: первая постановка талантливого режиссера Сергея Бартенева.
Затем были фильмы «Лес», «Для вас найдется работа»; «Приказ адмирала Нельсона»…
Кинематографом в тридцатые годы руководил товарищ Шумяцкий, старый большевик, привыкший к партийной дисциплине и нелегальному положению. Меня он почему-то называл «Товарищ Илья» (сохранился документ, весьма интересно проливающий свет на то, как работалось над фильмом «Тринадцать»),
История эта в некотором роде драматичная. Ее Михаил Ромм довольно «мимолетно» затрагивает в своей книге…
Дело в том, что, несмотря на запрет в ту пору режиссерам писать сценарии, Михаил Ильич все-таки начал работать над сценарием «Командор» вместе с писателем Виктором Гусевым.
Тогдашний председатель Кинокомитета — Борис Захарович Шумяцкий — за это своеволие лишил Ромма права на дальнейшую режиссерскую работу в кино.
Михаил Ильич Ромм — талантливейший человек и талантливый режиссер — был очень огорчен таким решением.
Но случилось, как мне объяснил Шумяцкий, что «наверху» просмотрели зарубежный фильм «Потерянный патруль», и было спущено задание: создать фильм о наших, советских пограничниках.
Шумяцкий знал, что в двадцатые годы, сразу после окончания Гражданской, я был переведен служить в погранвойска в Среднюю Азию. Знал он и то, что я принимал участие в борьбе с басмачами, а потому сценарий предложили писать мне.
Борис Захарович внял моей категоричной просьбе разрешить Михаилу Ромму стать режиссером задуманного фильма. Без его участия работать над этой темой я отказался!..
Хочу уточнить для сегодняшнего читателя: после окончания Гражданской войны из отдельных частей Первой Конной армии были созданы кавалерийские отряды, которые в Средней Азии успешно боролись с самым страшным врагом советской власти — басмачеством. Басмачи делали все, чтобы восстановить власть бухарского эмира, не дать социализму дойти до сердец коренного населения.
Я уже упоминал о том, что со своим отрядом на 200 километров углубился в земли сопредельного государства, за что выслушал гневный нагоняй от Фрунзе.
Короче, фильм «Тринадцать» был снят. И до сих пор не сходит с экранов не только нашей страны. В парижском магазине «Космос» в отделе «Шедевры советского кино» мои друзья приобрели три моих фильма на видеокассетах. Кассеты — с французскими субтитрами (смею думать, если бы деятели Совэкспортфильма обратились к автору, то перевод диалогов на французский я сделал бы не худшим образом…). Создавались эти кассеты, естественно, без ведома и согласия автора!.. Итак, французы мне подарили кассету «Тринадцати»; швейцарская Синематека купила у нас фильмы «Тринадцать» и «Секретарь райкома»; а в одной сопредельной стране участок границы носит название «Тринадцатой заставы»…
В тридцатые годы я переехал в Ленинград. Это время отличают как подъем советского искусства, так и начало репрессий, гонения на все прогрессивное, что порой принимало трагикомический вид.
К примеру, «чистка» сотрудников на «Ленфильме». Такие «чистки» до войны проходили повсюду.
Леонида Трауберга «вычистили» потому, что его отец в Киеве при белых был редактором журнала.
Сергея Герасимова (при матери еврейке) — за то, что отец был священником.
Михаила Блеймана спросили:
— У вашего отца в Ростове дом был?
— Ну-у, б-был, — заикаясь, ответил Блейман.
— Вы уволены!
Со мной обошлись совсем коротко. Меня даже ни о чем не спросили, а протянули постановление, в котором значилось, что я уволен с киностудии «Ленфильм» «за разложение аппарата». Дальше, в скобках, написано одно слово: «Смех!»
Уволенные — на третий день — собрались у меня, чтобы играть в покер. Около полуночи раздался звонок в дверь. Мы поняли: пришли за нами…
Но это был Адриан Иванович Пиотровский — начальник сценарного отдела студии, которого уважали и любили за его эрудицию и доброжелательность. Он вошел и сказал, что все мы вновь восстановлены на работе: «Кому-то же надо писать сценарии и ставить фильмы?!»
История той карточной игры напомнила мне два забавных эпизода, происшедших в разные годы.
С нами дружил начальник Ленинградской ЧК Николай Шпанов, который в те годы уже «баловался литературой». Был он и нашим частым партнером по карточным играм.
Опять же ночью, когда мы засиделись за преферансом, нас встревожил дверной звонок. На сей раз всех присутствовавших забрали вооруженные люди, посадили в машину и куда-то ловезли.
Так — гурьбой — и ввели нас в большой, ярко освещенный кабинет.
За огромным столом сидел Шпанов.
— Коля, что это значит?! — не скрывая возмущения, спросил я.
— А то, что я вас арестую до утра! Вы себе играете, а мне дежурить одному?! Рассаживайтесь! Надеюсь, карты захватили?
Много лет спустя кто-то из остряков сочинил о нем следующее:
Писатель Николай Шпанов
Трофейных обожал штанов
И… толстых сочинял романов
Для пополнения карманов!
Шпанов, действительно, одно время наводнил литературу своими сочинениями. Его детективные романы печатались огромными тиражами.
Второй не менее забавный случай относится к пианисту Эмилю Гилельсу.
— Ребята! Сегодня я с вами играю! — предупредил Эмиль.
— Позволь, но ведь у тебя же концерт в филармонии?! По всему городу афиши висят…
— А это уж мое дело!
К назначенному часу Гилельс был в нашей компании.
— Эмиль, но как же концерт?!
— А в нужное время — струна не выдержала! Я взял аккорд и… увы!
В такое можно было поверить: Гилельс играл столь темпераментно, что слушатели приняли «разрыв струны» как пик творческого вдохновения музыканта.
По моему сценарию на «Ленфильме» режиссер Илья Трауберг поставил картину о борьбе немецкого пролетариата против зарождающегося фашизма. Главную роль в этом фильме — «Для вас найдется работа» — великолепно сыграл чудесный актер Максим Штраух.
А с Илюшей мы настолько сдружились, что когда он женился на Оленьке Лепешинской, я эту невесомую фею от балета, многие годы блистающую своим ярчайшим талантом, на руках передал через стол жениху.
После войны, в Германии, моего друга Илью Трауберга подло отравили. Кому мог помешать этот интеллигентный и очень способный человек, так и не стало известно.
Я часто наведывался в Москву. Однажды мои старшие товарищи Олег Леонидов, Юрий Олеша и еще кое-кто… «вызвали меня на ковер».
— Слушай, кинематограф от тебя не убежит, не пора ли, дружок, заняться более серьезным?
— Чем именно?
— Несмотря на твою молодость, у тебя уже большой жизненный опыт. Пиши-ка ты пьесу для театра!
Так, по совету близких и дорогих мне людей, я стал еще и театральным драматургом. В очень короткий срок я написал пьесу о революционном бронепоезде с весьма символическим названием «Князь Мстислав Удалой».
Если читатель заинтересуется, то в подшивках газет и журналов тех лет он обнаружит множество рецензий, в основном хвалебных, по поводу этого первого моего произведения для театра.
Владимир Иванович Немирович-Данченко, прочитав «Мстислава», сказал мне:
— Ваша пьеса обречена на успех.