Глава тридцать пятая  Остров неизвестности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава тридцать пятая  Остров неизвестности

Через два дня после выступления Сайхун сел в поезд, направлявшийся на запад. Пересекая просторы родины, он наблюдал за окном вагона черты нового Китая: какие-то фабрики, заводы, первую технику на полях. Китайский народ был на пороге индустриализации. Что ж, это будет полезно для экономики, для военных, для баланса в торговле. Теперь он видел, что люди, которые ранее были под гнетом представителей его родного аристократического класса, теперь получили шанс развиваться и двигаться вперед. Но вместе с уходом старого общественного порядка начала тускнеть и древняя классическая культура, которую Сайхун так высоко ценил. Императорские дворцы превратились в музеи; ученые теперь могли работать в архивах, только лишь если им очень повезет, – в противном случае их ждали сельскохозяйственные поля. На самом Хуашань жили лишь несколько монахов да монахинь (во времена Сайхуна среди жителей Хуашань никогда не было женщин), которых прислало туда правительство, чтобы они заботились о достопримечательностях для туристов.

На рассвете Сайхун сошел с поезда, в котором он трясся два дня. Он не торопясь прошел от станции к озеру; потом, ожидая лодочника, немного постоял на самом краю у воды – крохотная фигурка, почти незаметная на фоне разлившейся водной глади. Серые очертания холмов и голубоватые дики далеких гор едва проступали за густой облачностью.

Посреди озера темнел небольшой куполообразный остров. Издалека на нем ничего нельзя было рассмотреть, лишь редкие мазки каменных глыб и деревья, возвышающиеся над зеркалом воды. Сайхун знал, что там сейчас находится его учитель, – в сущности, он даже слегка ощущал это присутствие, – но в остальном никаких других признаков жизни вокруг озера не было.

Какое-то время он постоял на берегу. Стайка ласточек крошечными кинжалами пронеслась над бледно-голубой водой, вытворяя на лету акробатически изящные трюки. Сайхун задумался, может, они возвращаются из какого-то ночного путешествия? Или их воздушный танец – приветствие восходящему солнцу? Крошечные птахи с острыми, словно ножи, крыльями, захватывающей дух скоростью и удивительным, непостижимым разумом Неожиданно прервали свой эксцентричный полет и растаяли в вышине.  Сайхун прислушался к легкому шороху песка, к мягкому бульканью во-№. В Хуашань бесстрастные горы были воплощением совершенной неподвижности. Всякое движение скрывалось в наполненных жизнью горных пещерах и подземных потоках. На этом же озере присутствовала какая-то смесь нз неподвижности и движения. Тихая поверхность воды напоминала медитирующий разум; а поскольку вокруг ощущалось одиночество, существовала вероятность того, что ему, Сайхуну, здесь может явиться Дао.

Появился лодочник. Немного поторговавшись, он согласился перевезти Сайхуна на остров. Укладывая чемоданы в лодку, он интересовался, не коммерсант ли Сайхун. В ответ тот лишь рассмеялся, сообщив лодочнику, что он просто родственник, который приехал увидеться с близким человеком. Сам себе он, однако, казался блудным сыном, который возвращается домой в не совсем здравом рассудке. С собой Сайхун привез множество подарков: цветов, фруктов, конических караваев белого хлеба, орехов, квашеных и пряных овощей, сушеную тофу, лапшу… Он намеренно старался захватить всего побольше, и теперь подарки заполнили почти все пространство лодки.

Через некоторое время Сайхун с радостью заметил двух служек: они стояли в фиолетовой тени ивы рядом с крохотным причалом. У обоих были длинные, завернутые в узел волосы и одежды даосских монахов. Сайхун поприветствовал их поклоном и начал поспешно передавать им свои подарки. На какую-то секунду он почувствовал себя немного неуклюжим, даже смутившимся.

Журчание Чистой Воды тут же ответил ему подчеркнуто церемонными приветственными жестами, но потом не выдержал и хихикнул. Сайхун выпрямился, смутившись и растерявшись.

– Ну и вид у тебя, – служка ткнул в американскую одежду Сайхуна.

– Да не дразни ты его, – произнес Туман В Ущелье с преувеличенной заботой в голосе. – Он ведь у нас по миру путешествует.

Тут Сайхун вконец смешался: он не знал, что делать. Если бы он был простым человеком из Питтсбурга, то, пожалуй, пожал бы им руки – но такой жест был незнаком в Китае. Если бы он все еще оставался монахом, то поклонился бы им, а после приступил к сложному ритуалу приветствия. Наконец, если бы он оставался ребенком, которым оба служки его безусловно считали, он бы просто постарался их ударить.

– Такой сейчас стиль, – защищаясь, бросил Сайхун. – Мне нужно нормально выглядеть, как все.

Но в душе он решил, что два его старых друга – обыкновенные неотесанные крестьяне.

– Видали даоса, который о стиле печется! – неожиданно рявкнул Туман В Ущелье, с такой силой тряхнув головой, что его завязанные в узел волосы едва не распустились. – Да, вижу, что ты действительно делаешь успехи в самосовершенствовании.

Тут Сайхун совершенно потерял терпение и уже был готов схватиться с обоими – но вдруг вся троица заметила, что на вершине пригорка стоит Великий Мастер. Служки и Сайхун переглянулись друг с другом, выдавив на лице глуповатую ухмылку. Потом служки подхватили вещи Сайхуна и направились вверх по холму.

Островок оказался меньше обычного городского квартала. Почти всю площадь занимали плакучие ивы и сосны. Правда, с него открывался отличный вид на берега озера; можно было увидеть и несколько горных цепей вдалеке. Великий Мастер и его служки отбывали здесь ссылку, в которую их направило правительство. Сюда не приходили молиться и здесь не было ни одного ученика, которому можно было передать свои знания.

Ходили слухи, что это святилище некогда оборудовал сам Чжоу Эньлай; но при этом укромное убежище служило и тюрьмой. Великий Мастер был слишком известной личностью, чтобы его можно было безнаказанно убить; но правительственные чиновники все же хотели убедиться в том, что старый даос не займется пропагандой религии в массах. Несмотря на то что Великий Мастер был отшельником, его слава заставляла бояться его популярности. Так что было лучше изолировать старика в далеком, никому неизвестном храме.

Сам храм оказался единственным строением на островке; он возвышался на самой вершине холма. Главные ворота открывались на север – традиционная ориентация для большинства храмов. Большинство помещений были разрушены, а то и вовсе уничтожены. Оставались пригодными к использованию буквально несколько помещений: главный молельный зал и несколько небольших, прилегавших к нему келий. Кирпичные стены были покрыты гипсовой штукатуркой и побелены известкой, а крыша была выложена глиняной черепицей пепельного цвета. Когда-то покрашенные карнизы теперь были голыми и побитыми непогодой; мох и трава постепенно начали завоевывать выбоины в камнях. Обычно в храмах над входом крепилась табличка, на которой было указано название; здесь же такой таблички не было.

Служки провели Сайхуна через открытую решетчатую дверь. Пол был настолько покрыт грязью и комьями земли, что можно было только догадываться – внизу должны быть каменные плиты. Деревянные части повсеместно были старые, потрескавшиеся. Нигде не было ни статуи, ни алтаря. Никаких признаков религии.

Великий Мастер стоял у входа в молельный зал. У старого учителя был вполне знакомый вид; но все-таки, после пяти лет, проведенных в Америке, Сайхун вначале решил, что перед ним привидение. Потом он выполнил необходимый обряд поклонения перед неподвижной фигурой учителя, одетой как обычно во все темное. Они обменялись лишь несколькими словами, не выказав никакого волнения от встречи.

– Ты очень добр, столь щедро одарив нас, – пробормотал Великий Мастер.

Сайхун с изумлением почувствовал, каким трепетом наполнилось все его существо при звуках голоса старого учителя.

– Возвратиться – большая честь для меня, – мягко ответил он.

– Как видишь, меня низвели до весьма нищенских условий.

– Но ваше богатство, Учитель, находится не здесь.

– Судя по всему, этого оказалось недостаточно, чтобы спасти меня и тех, кто остался рядом со мной из чувства преданности.

– Вы преувеличиваете, – возразил Сайхун. – Мы навсегда останемся вашими учениками.

– Но разве вся эта жизнь не является сном? – прошептал Великий Мастер.

– Да, причем таким, который слишком быстро кончается, – ответил Сайхун.

– Вот почему я передаю тебе свое единственное наставление: старайся понять непостоянство. Наблюдай преходящее.

Великий Мастер махнул рукой в сторону служек:

– Он проделал долгий путь. Давайте сядем и поедим вместе.

Все четверо уселись за видавшим виды деревянным столом, который стоял посередине запыленной трапезной. Служки занялись приготовлением пищи. Согласно этикету, это занятие должен был бы взять на себя Сайхун, как самый младший здесь; но поскольку сейчас он был гостем, Великий Мастер сел, чтобы побеседовать с ним. В разговоре Сайхун обнаружил, что разум Мастера все так же ясен и цепок.

– Сейчас заниматься даосизмом невозможно, – серьезно произнес учитель. – Оставайся во внешнем мире, но храни даосизм живым и чистым внутри себя.

Сайхун кивнул в знак согласия, присаживаясь на твердую скамью.

– Не думай, что даосизм спасет тебя, – между тем продолжал Великий Мастер. – Ты должен спасать себя. Даосизм – это часть жизни, но жизнь не происходит сама по себе. Каждый человек должен выходить из своей скорлупы и активно преследовать ее. Точно гак же даосизм никогда не придет к пассивному человеку. Ни жизнь, ни самореализация не даются без усилий.

– Я бы даже сказал, без двойных усилий, – вмешался Сайхун, – потому что мне нужно и выживать, и следовать по Пути Дао.

– В прошлом, – ответил учитель, – время текло медленно. Тогда было меньше давления, меньше необходимости соревноваться. Теперь же твоя жизнь на Западе протекает совершенно по-другому. Ты должен сражаться в буквальном смысле этого слова, оставаясь нетронутым изнутри. Осторожно прокладывай свой Путь. Сохраняй и поддерживай в себе Пять Стихий. Подчиняйся направлениям жизни.

– Но сохранять равновесие непросто, – Сайхун налил чаю в чашку учителя, испытывая искреннюю благодарность от возможности слушать Великого Мастера.

– Не так уж сложно, если ты уразумеешь разницу между современностью и древностью, – ответил Великий Мастер. – Современный человек не знает ничего о единстве Инь и Ян. Он желает лишь положительного, отталкивая отрицательное прочь. Он не осознает, что плохое приходит вместе с хорошим. Делая усилия, чтобы постоянно двигаться вперед, он обращается к технологии и ускоряет свой прогресс. К сожалению, при этом он не осознает, что с ускорением прогресса значительно быстрее придут и отрицательные последствия этого. Для модерниста эффективность и практичность – основное, к чему он стремится.

– А что же тогда древний путь?

– Разум того, кто следует пути древних, напоминает исковерканное дерево. Ужасное зрелище: никто не будет пилить это дерево на дрова, зато оно дает тень. Следовательно, оно являегся одновременно хорошим и плохим. Вот почему это дерево выживает, оставаясь сильным и самодостаточным.

– Значит, постоянное стремление лишь к положительным результатам ведет к разрушению, – подытожил Сайхун.

– Именно так, – ответил учитель. – Современные люди не понимают этого. Если современный Запад решит воспринять даосизм, это будет конец нашей философии. Даосизм получил свое развитие в определенном месте; его развивали люди, понимавшие, что они делают. Корни даосизма уходят очень глубоко – в сущности, у него бесчисленное количество культурных корней. Чтобы стать даосом, нужно родиться в Китае, нужно жить здесь изо дня в день, из года в год.

– Значит, в Китае даосизм останется? – спросил Сайхун.

– Нет; он не сможет здесь выжить. Современная архитектура, технология и медицина – вот что сейчас с удовольствием перенимает народ. Кроме того, появились радиоприемники, телевидение, часы и фотоаппараты. Одним словом, прогресс. Движение вперед. Китай все больше становится похожим на Запад, стремясь к одному только положительному, но игнорируя отрицательное. Китай не может вобрать в себя так много. Здесь появятся болезни, недуги, разлады разума. Они предали свою исконную мудрость.

Вошли служки: они внесли пищу. Сайхун увидел, что практически вся еда состояла исключительно из привезенных им продуктов. На тарелках лежали хлеб, свежие овощи, различные виды бобового крема. Интересно, это признак нужды или уважения, подумал про себя Сайхун.

Великий Мастер благословил трапезу: он поднимал тарелки вверх, предлагая их богам, словно они могли видеть это. Ели молча, Сайхун заметил, что его учитель по обыкновению съел очень мало. В конце тихой трапезы учитель кивнул головой, показывая, чтобы Сайхун ел побольше.

– Тот, кто живет во внешнем мире, не может питаться наравне с монахами, – пояснил он. – Ты должен делать все, что в твоих силах, чтобы поддержать себя. Светское общество – это не монастырь. Там нет убежища от всяческого давления и требований, постоянно возникающих у тебя на пути. В тебе должны быть огонь и сила. Быть даосом – это не значит быть пассивным. Это значит, что ты должен напрямую сталкиваться с жизнью на каждом уровне, где бы ты ни находился.

– Что вы посоветуете? – спросил Сайхун. Он пытался сохранять тактичность, но после столь долгого времени он уже не нуждался, чтобы его дополнительно убеждали хорошенько поесть, вернувшись домой.

– В даосской системе питания существуют два правила: умеренность и разнообразие, – Великий Мастер наблюдал за Сайхуном, аппетит которого, судя по всему, все еще не уменьшался. – Первое – умеренность. Не переедай, но избегай недоедания. Не нужно пускаться в крайности голодания, как впрочем и излишне налегать на определенную пищу. Каждый прием пищи должен состоять из умеренных количеств мяса, овощей, крахмала и жидкости. Избегай свинины, уток, всякой дичи и моллюсков: мы считаем, что в их мясе содержатся токсины.

Разнообразие обозначает, что питаться следует в соответствии с временами года. Зимой ешь пищу, укрепляющую почки и кровь: такую, как молодая баранина и телятина. Летом употребляй прохладительные фрукты, овощи и арбузы – они должны составлять основу твоего летнего рациона. Что бы тебе ни приходилось есть, постарайся, чтобы каждый раз на столе было не менее трех овощей: один красный, один зеленый, один желтый. Не употребляй в больших количествах какой-то один продукт, старайся, чтобы питание было как можно более разнообразным. Если ты решил следовать по пути древних, тебе понадобится сила, чтобы преодолевать препятствия.

Еда служит основным источником энергии. Поэтому глупо ограничивать себя в этом. Но тем не менее приемами пищи необходимо управлять; для этого нужна мудрость, поскольку еда может стать важным фактором в выработке энергии. Дм, наша самая основная жизненная сила тела и души, образуется из соков, которые мы впитываем из пищи. Можно даже сказать, что пища, которую мы употребляем, вполне пригодна для управления сознанием.

Сайхун дивился тому, как его старый учитель умудряется сочетать наиболее сложные понятия метафизики с самой что ни на есть конкретикой диетических рекомендаций. Для Великого Мастера же все это было частью одной и той же темы.

О1ужки начали собирать опустевшие тарелки, и собеседники замолчали. Сайхун настоял на своем желании помочь им убрать за столом. Старый учитель остался сидеть в трапезной. Когда Сайхун вновь вошел в комнату, он взглянул на человека, который долгие десятилетия был его наставником: Великий Мастер сидел к нему спиной, прямо и ровно. Учитель был неподвижен – нет, он не медитировал, просто тихо сидел. Густые белые, как снег, волосы были собраны в пучок и аккуратно заколоты булавкой. Темные одежды делали фигуру практически бесформенной.

Предполагалось, что если Сайхун действительно понимает смысл непостоянства, значит, сейчас он должен быть свободен от любых эмоций. Если же его нынешние чувства означали, что он все еще не достиг того самого наивысшего уровня, – значит, на время он согласился с этим. Кусая губы, Сайхун видел, что даже его учитель живет без всяких уз дружбы – как и то, что оба они ощущали взаимную поддержку от тех частично близких отношений, которые их связывали. Судьбе было угодно, чтобы его учитель и весь его род стали для Сайхуна своего рода гарантией возможности обрести свободу от внутренних переживаний. Ведь мастера чем-то напоминали те самые цепи, по которым он когда-то карабкался, поднимаясь по отвесным склонам Хуа-шань: звено за звеном они направляли его, помогая миновать жизненные опасности, пока наконец ученик не достиг свободы. Сайхун не сомневался, что без такой цепи он, безусловно, не смог бы выжить.

Появились служки. Сайхун смотрел, как они молча ухаживают за мастером. И вновь он не удержался и сравнил себя с ними. Они были такими, каким мог бы стать и он, если бы не это совершенно сумасшедшее сочетание сострадания и жестокости, чувств и насмешки, веры и цинизма в его душе. Он глядел на Журчание Чистой Воды, этого прямого и честного плотника, понимая, что вполне мог бы стать таким же, как он. Журчание Чистой Воды был человеком чистосердечным. Если бы Сайхун остался в горах и стал таким же монахом, может быть, ему удалось бы найти умиротворение и спокойствие. Но Сайхун понимал: не с его характером, слишком сложным и полным амбиций.

Потом Сайхун сравнил себя с Туманом В Ущелье. Умный стратег, глубоко интеллигентный человек и замечательный музыкант, этот даос воплощал в себе все лучшие качества, которые Сайхун мог бы найти и в себе, если бы он не был столь амбициозен. Если бы жизнь сложилась иначе, Сайхун, пожалуй, стал бы художником или поэтом.

Потом он начал размышлять над тем, можно ли найти какую-нибудь аналогию с его собственными политическими манипуляциями, – и тут с изумлением обнаружил, что его взгляд инстинктивно устремился на учителя! Сайхун хладнокровно признался себе, что храмы всегда были склонны к политике, к манипуляциям властью и положением – точно так же, как самые худшие правительственные кабинеты, в которых ему довелось бывать. В свое время даже старшие ученики самого Великого Мастера пытались завладеть его высоким саном. Сайхун знал, что и сам учитель вполне способен на интриги.

Вот так он стоял и разглядывал троих людей, которые опекали его с самого детства. Внезапно он почувствовал себя немного лучше: он увидел, что его личность, вполне возможно, просто иначе уравновешена. Вспомнил он также о политике и об интригах, о стремлении к положению и власти, с которыми ему, возможно, довелось бы столкнуться, останься он членом даосской иерархии. Но так или иначе, волею рока или из-за своего собственного упрямства ему довелось пройти иной путь.

Сайхун отказался рассматривать это как нечто недостойное того пути, который прошли его учитель и товарищи по учебе. Он чувствовал, что прошел через многие сходные стадии жизни, овладел такими же навыками, попадался в те же самые ловушки. Различалось лишь содержание событий – вот и все. Если бы ему не пришлось драться на улицах Питтсбурга – что ж, значит, этому суждено было бы случиться еще где-нибудь, может, даже сражаться с солдатами, наводнившими Хуашань. Если бы он не связался с интригами в правительстве, не исключено, что его поглотила бы борьба между храмами за главенство. Если бы он не собрался искать удивительное и прекрасное повсюду, где он только путешествовал, может быть, он бы нашел то же самое в родных горах.

Его учитель отослал его прочь, чтобы Сайхун разобрался с теми же вопросами, которые мучили бы его и в монастыре. Единственное различие состояло в том, что он оказался среди большего количества ловушек, среди более умопомрачительных возможностей выбора. Может быть, ему не стоило носить имя Кван Сайхун – «Брата в Широкий Мир», может, это имя обрекло его на то, чтобы оставаться вечным скитальцем в поисках своей судьбы.

В тот вечер Сайхун уехал и вернулся через несколько дней, захватив с собой еды. Ои мог оставаться на острове лишь ненадолго: даосы знали, что агенты коммунистов постоянно следили за ними, поэтому не желали возбуждать никакого подозрения.

– Учитель, позвольте мне остаться с вами, – порывисто настаивал Сайхун в очередную встречу. Уезжая с острова на ночь, Саихун понимал, что старый учитель нуждается в его помощи, да и сам Сайхун нуждался в его мудрых советах. Однако Великий Мастер снова ответил отказом.

– Ты не можешь остаться, – мягко произнес Великий Мастер. – Правительство никогда не позволит такому молодому человеку, как ты, остаться здесь. Служки и я – люди старые; мы не представляем угрозы никому. Но ты молод, а значит – ты потенциальный смутьян.

– Но ведь я хочу просто вернуться обратно.

– Они узнают об этом, – ответил Великий Мастер. – Соглядатаи правительства действуют повсюду.

– Как это мерзко!

– Ты все еще крайний индивидуалист – и ко всему прочему, ты еще не растратил свою злость, – заметил учитель. – Китай – неподходящее место для тебя.

– Как, впрочем, и Америка, – ответил Саихун. Он вспомнил о своей жизни в Питтсбурге. Угрюмые окрестности не казались ему ни поэтическими, ни способными обогатить человека духовно. Он всей душой стремился на остров.

Великий Мастер направился ко входу в храм; Саихун отправился за ним. Природа не обделила Сайхуна физическими данными, но все же седобородый мудрец был на голову выше его. Одежда учителя развевалась у нею за спиной, так что казалось, что он плывет по воздуху. Саихун же в своей повседневной одежде просто твердо шагал по земле. Он вспомнил далекое детство, когда он семенил за стариком, посасывая сладости и без всякого интереса разглядывая мудрецов, давно уже исчезнувших с земли.

Солнечные лучи начали мягко пробиваться через запыленные, местами поломанные решетчатые окна. На оконной бумаге виднелись многие заплаты. Вот и недавно в углу один из служек наклеил несколько свежих заплат, откровенно пытаясь улучшить хоть как-то внешний вид помещения.

Учитель распахнул двери, и свежий воздух вместе с солнечными лучами ворвался в комнату. Подхваченные легким бризом лепестки цветущей сливы невесомыми водоворотами закружились по серому залу. Саихун и Великий Мастер вышли прогуляться по берегу. Гравий сухо похрустывал под ногами.

– Ты – человек больших амбиций и не меньшей энергии, – произнес учитель. – Ты должен упражнять эти свои качества; ты должен узнать, куда они заведут тебя. Ты пока что не в состоянии заниматься погружением в абсолютную пустоту. Ты пока что не в состоянии заниматься изучением непостоянства – ведь ты еще не справился со всем, что может предложить тебе жизнь. Итак, стремись вперед, пробивайся изо всех сил. Когда ты осознаешь тщету своих поступков, ты обнаружишь ключ к собственной судьбе. Когда ты исполнишь свою судьбу, ты почувствуешь удовлетворение. Когда ты почувствуешь удовлетворение, твоя душа успокоится. Только успокоившись, ты познаешь неподвижность. В неподвижности кроется возвращение. Только в возвращении можно найти пустоту.

– Учитель, но мне еще столько предстоит изучить, – Сайхун зашел вперед и развернулся лицом к мастеру, стараясь говорить как можно более искренне. – Моего понимания недостаточно. Пожалуйста, научите меня.

– Нет времени, – ответил Великий Мастер. Потом он посмотрел вдаль, где почти у самой линии горизонта водную поверхность бороздили дизельные катера. – Твое место не здесь; твоя судьба за пределами Китая.

– Но ведь даосизм создан в Китае. Как же я могу следовать пути Дао где-либо еще?

– Ты должен сам разрешить эту трудную дилемму. Я же могу тебе дать единственный совет. – Он развернулся к Сайхуну и на мгновение умолк, а потом сказал одно-единственное слово: – Стремись.

Сайхун взглянул на учителя: его глаза были ясными, они смотрели куда-то в неведомую даль. Яркий день превратил седые волосы и бороду Великого Мастера в пряди солнечного света. Сайхун задумался: как может учитель отвергать его? Безусловно, десяти лет, проведенных на Западе, вполне достаточно. Ему совсем не понравился услышанный совет: стремиться также подразумевало и «выносить все трудности». Перед глазами Сайхуна возникла жуткая картина: долгие десятилетия он работает официантом – и все потому, что повинуется этому ужасному слову.

– Но учитель…

– Больше ни слова, – бросил мастер, пристально глядя на далекий катер. – Ты был далеко отсюда, но так и не определился со своей судьбой. А я давно говорил тебе, что ожидаю твоего ответа.

– Но мне едва-едва удалось там выжить.

– Ответ! – вдруг резко приказал ему Великий Мастер.

– Я – я не знаю, что ответить.

Великий Мастер отвернулся. Его лицо стало жестким, почти холодным:

– В таком случае, ты должен стремиться. Потом Великий Мастер взглянул вверх.

– Здесь неподалеку моторная лодка, – словно между делом, сообщил он. – Полагаю, что за нами наблюдают. Тебе лучше уезжать.

Сайхун колебался. Из всего, что было ему не по душе, больше всего он ненавидел говорить «прощай». В прошлом различные учителя обманом вынуждали его уходить, когда заканчивался его период обучения у них. Один из мастеров даже благословил Сайхуна, когда тот спал, поскольку юноша обязался уйти, как только услышит благословение на дальнюю дорогу. Сайхун взглянул на Великого Мастера, чувствуя в душе знакомую тоску разлуки.

– Учитель, – с чувством произнес он. – Отправляйтесь вместе со мной. Я буду работать, чтобы помогать вам.

– В первую очередь, ты должен помогать себе, – ответил учитель. – Я не могу покинуть Китай. Эти пять священных гор – мои самые важные внутренние органы. Эти реки – моя кровь, а воздух – мое дыхание. Я не смог бы восстановить себя на чужбине. Что бы ни таила в дальнейшем моя судьба, я должен встретиться с ней на родной земле. У тебя же все иначе: ты обречен на скитания. Я буду ждать тебя здесь, на этом острове. Теперь иди.

– Учитель, – Сайхун опустился на колени. Теперь он видел, что никакие мольбы не помогут.

– Пожалуйста, берегите себя.

На это Великий Мастер ничего не ответил. Он лишь помахал Сайхуну, благословляя его в путь. Еще пару мгновений посмотрев на ученика, Великий Мастер развернулся и зашагал к храму. 

Удаляясь от жилища учителя, Сайхун повсюду видел сотни примет новой цивилизации. Некоторые из них были интересными: новые автомобили, лица, манеры; другие скорее огорчали, как необходимость проходить через таможню. Были и пугающие впечатления, – как тогда, когда Сайхун впервые летел в самолете. Когда он снова летел в Соединенные Штаты, учитель и служки начали казаться ему почти выдуманными персонажами. Никто не имел ни малейшего представления о том, что некий великий мудрец живет на никому не известном острове. Вскоре правительство перестанет даже вспоминать о них, ведь даосы никогда не станут сотрудничать с миром политиков. Потом их начнут избегать и даже считать несуществующими. Даже любопытные никогда не отыщут их. Безусловно, Сайхун никому не собирался указывать дорогу на этот остров; впрочем, и сами даосы не будут стремиться к известности. Безвестность им нравилась. Они не любили современность и заботились лишь о самосовершенствовании, а демонстрация себя могла лишь навредить им, уменьшив шансы на успех в деле духовности.