Глава тридцатая  Булавка

Глава тридцатая  Булавка

Когда немного потеплело, Сайхуну добавили еще две обязанности: ухаживать за огородом и присматривать за рыбой, которую выращивали в пруду. К новым поручениям он отнесся с радостью – ему нравилось общаться с живыми существами, а наблюдение за тем, как они растут, вообще было одним из самых больших удовольствий.

Рано поутру, закончив послушания и медитации, Сайхун вышел из своей кельи, чтобы вскопать жирную землю и повыдергать сорняки. Он проверил теплицы, в которых в тепле была надежно укрыта буйная молодая поросль. Пересадив некоторые растения стройными рядами, Сайхун ласково полил ростки.

Для более выносливых овощей предназначались грядки на открытом грунте; их делали в местах с природными укрытиями, чтобы защитить посадки от резких порывов ветра. Даосы размещали свои огородики между скальными гребнями везде, где было достаточно света. Благодаря своей искренней решимости и тяжелому труду даосам удавалось разбивать крохотные поля, выращивая урожай, которым кормились многие монахи.

Несколько часов поработав с растениями, Сайхун отправился посмотреть на рыбу. В небольших горных гротах с естественным освещением даосы устраивали деревянные садки, в которых содержали карпов и щук в разных стадиях развития, начиная от мальков и заканчивая взрослыми особями. Он обнаружил, что, как часто случается зимой, поверхность воды покрылась тонкой корочкой льда. Разбив ледок, Сайхун выловил форелей из садка, очистил его от грязи и водорослей, а заодно отрегулировал подачу воды через систему из бамбуковых труб. Потом он проверил, свободно ли втекает вода из источника в трубы. Возвратившись к своим мыслям, он принялся кормить рыб смесью из насекомых, зерна и мелко нарезанных грибов.

Карабкаясь по склону к храму, Сайхун вспомнил о машинах, которые начали понемногу появляться в крестьянских хозяйствах. Потом память подсказала ему статьи о коллективизации и механизации в сельском хозяйстве, которые он писал, будучи членом правительства. Однако даже если бы монахи и отнеслись благосклонно к подобному новшеству, они все равно не смогли бы позволить себе покупку техники. Для них мера труда оставалась сугубо человеческим понятием.

Работа давала потенциальное время для духовного роста. Даосы работали вместе с природой, но не против нее. Они брали у земли и отдавали ей, не допуская бессовестной эксплуатации кормилицы. Урожай, который они собирали, был не просто собиранием овощей и ловлей рыбы – это был урожай Дао. Погружая пальцы в мягкую землю, Сайхун погружался в Дао; касаясь водяных струй, он соприкасался с Дао; следуя временам года, он следовал пути Дао. Каждый момент таил в себе неожиданное просветление. Самореализация возникала не на молитвенном коврике, в алтаре или из священных текстов – это была часть жизни, дар жизни. Считать самореализацию чем-то ©¦^дельным от жизни было ошибкой. И монах мог заботиться о садках с рыбой так же, как он заботился о преклонении перед богами. 4 В чистоте горного воздуха, честности тяжелого труда и спокойствии медитации Сайхун нашел убежище, в котором можно было очиститься от земных помыслов. Может быть, на этот раз его беспокойство уже не вернется, и он сможет провести остаток своих дней в созерцании и послушании, разделяя обязанности других монахов.

Он вошел в Храм Трех Чистых. Там он выкупался в каменном бассейне % переоделся в чистое. Ледяная вода сделала пальцы совершенно нечувствительными, но Сайхун слишком сосредоточился на своей священной обязанности, чтобы думать об этом. Он вошел в темное нутро храма. Ни с кем не здороваясь и не вступая в беседы, он встал в ряд, где уже выстроились десятки «то собратьев. Дым от курившихся сандаловых благовоний мягко плыл по залу, тусклые огоньки свечей лишь подчеркивали мрак, окружавший позолоченную резьбу. За расшитыми шелковыми занавесями возвышались сидя-эдие фигуры трех высших богов даосизма в натуральную величину. Каждый из богов восседал в собственном храме, который выглядел как отдельное здание внутри храмового зала. Сайхун все вспоминал, как ребенком он всегда боялся войти в храм. Божесгва казались живыми; они могли заговорить с рим, или пошевельнуться, или даже наказать за прегрешения. Он вспомнил щ), потому что первобытный страх перед богами все еще жил в нем.

Он начал пение. Туман В Ущелье, одетый в яркий шелк, запевал, а Сайхун и остальные монахи хором исполняли рефрен. Их молитва звучала почти как опера в музыкальном сопровождении колокольчиков, цимбал, тарелок и барабанов. Монашеский речитатив заставлял богов спускаться на землю, уравновешивал силы и, что важнее всего, – приводил человечество в равновесие с силами природы и неба. Даосы утверждали, что без идущей от сердца преданности нельзя уравновесить зло и бороться с энтропией.

Сайхун пел от души: для него поклонение и преданность богам были К|райне важны. Через форму священных текстов, через церемонию, когда было нужно стоять в освященном здании, он извлекал для подношения бо-г^м все лучшее, что было в нем. Он отдавал им не свои самые совершенные таланты, не искусность речи, но простую и честную сущность своей души.., Церемония продолжалась почти два часа. В конце Сайхун подошел к алтарю, опустился на колени в поклоне, затем поднялся, вновь преклонил колени. Так он проделал девять раз, простираясь перед божествами. Покончив с этим, он медленно попятился назад и развернулся, чтобы покинуть храм.

Снаружи он почувствовал приближение вечерней прохлады. Он посмотрел на темнеющее небо, которое у горизонта полыхало закатным огнем, а над головой превращалось в перевернутую яму с чернильным мраком. Появились первые звезды. Выглянула луна. Она напоминала предводителя, за которым на горные вершины и глубокие каньоны ринулись полчища ледяного холода. Сайхун почувствовал озноб: пора было снова одеваться во все теплое.

Осень была не за горами. Клены покрылись багрянцем, на высоких пиках появились пока маленькие снежные шапки. Он видел, как на окружающих Хуашань горах первый снег зазолотился в закатных лучах. Он знал, что вскоре ему предстоит подготовиться – когда горы покроются снегом, спуститься вниз будет невозможно. Стоит слегка поскользнуться – и он будет кувыркаться вниз не одну тысячу футов.

Он направился к кухне главного храма. Большая, тесно забитая всякой всячиной комната со свисающими с потолка пучками трав и горшками была едва ли не единственным теплым местом. Повара, обернув свои длинные волосы кусками ткани, спешили приготовить вечернюю трапезу. Некоторые из них стояли лодле громадных котлов: взобравшись на кирпичную приступку печи, они помешивали тушившиеся овощи. Другие быстро жарили клейковину и остальные овощи. Наконец, остальные присматривали за духовыми печами – в горах основной пищей считался хлеб, а не рис. Самые молодые помощники поддерживали огонь, подбрасывая дрова.

В одну руку Сайхун взял плошку с лапшой и овощами, держа в другой фонарь. Сегодня был религиозный праздник, и монахи не ели рыбу. Вечно голодному Сайхуну иногда казалось, что этих празднеств уж слишком много. В этот вечер он хотел вернуться в свою хижину и поесть в одиночестве. Он надеялся возобновить свои попытки через спокойствие и уединение. Почти ежедневно ему казалось, что ответ на вопрос учителя готов; но каждый раз наградой ему были либо мягкая насмешка, либо укоризна.

В лачуге стоял отчаянный холод. Он зажег масляный светильник и сложил дрова в бронзовую жаровню. Уже собравшись заняться едой, он почти с испугом заметил в дверях фигуру Великого Мастера. Сайхун поспешно опустился на колени. Великий Мастер, как всегда облаченный в безупречные черные одежды, легко шагнул внутрь.

Какое-то время старый учитель стоял, не говоря ни слова. Долгие мгновения Сайхун чувствовал, что во всем мире нет вообще никого, кроме него самого. Он вдруг остро пожалел о том, что умер дед. Он так хотел, чтобы Великий Мастер более походил на его дедушку! Тогда в их отношениях было бы больше теплоты и нежности! Однако в храме роли учителя и ученика были строго определены.

Он даже не подозревал, насколько задумался; из забвения его вывел Великий Мастер, который наконец заговорил, прервав долгое молчание.

– Твоя судьба еще не завершилась, – объявил он. – Ты не должен искать ее здесь, в Китае. Отправляйся за океан.

Сайхуна изумила резкость в голосе учителя.

– Но Учитель, все, чего я хочу, – это служить вам, – произнес он.

– Пока что это невозможно. Ты должен выполнить свое предназначение.

– Тогда я выполню его и быстро вернусь обратно, – тут же перебил

– Нет. Назад не возвращайся.

Сайхун молчал.

- Может быть, когда ты вернешься, меня здесь уже не будет, – добавил Великий Мастер.

- Что вы такое говорите? Почему это вас здесь не будет? 

– Не спрашивай! Отправляйся выполнять свое предназначение.,

– Но Учитель! В чем состоит мое задание? – в голосе молодого даоса послышалось отчаяние.

– Вот это ты и должен выяснить, – твердо заявил учитель. – Я знаю и вопрос, и ответ на него. Не возвращайся, пока не сможешь ответить мне. С этими словами Великий Мастер развернулся и вышел.

Прошло несколько секунд, прежде чем Сайхун понял, что он так и сидит ^раскрытым от изумления ртом. Ощутив внезапный порыв ярости, он подхватил плошку с ужином и швырнул ее о стену. Потом гневно вскочил на |(оги и принялся мерить хижину из угла в угол. Сайхун вынул из узла волос серебряную заколку и начал рассматривать ее.

Потом он одним ударом распахнул окно и швырнул серебряную булавку на склон горы.