ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Егорушка ушел. Саша постоял на дворе, послушал, пока смолкли шаги, и вернулся в избу, заперев дверь на крючок. «Настойчивый…» — подумал он.

После ухода Егорушки Саша долго размышлял, ходил по избе. Если бы можно было сейчас повидать Тимофеева, посоветоваться, как быть дальше.

«Я же теперь совсем здоровый… — думал Саша. — Задание командира выполняется: ребята следят за большаком…»

А вообще-то им райком комсомола должен был дать задание. Можно было бы собрать, поговорить… И были бы у партизан теперь десятки надежных глаз. Следили бы они днем и ночью за проклятыми фашистами.

В избе стало холоднее, печка остыла. Прислушиваясь, как гудит ветер в трубе, Саша присел к столу.

Слипались глаза. Дремалось. И не чувствовал Саша, что домик его окружают со всех сторон враги. Операция проходила по всем правилам, с большими предосторожностями, словно в нежилом доме, одиноко черневшем на крутом берегу Вырки, находился не один Саша, а целый партизанский отряд.

В забитое горбылями окно кто-то тихо стукнул: раз, другой… Саша мгновенно очнулся, затаив дыхание погасил коптилку.

Снова постучали в окно. Мелькнула мысль: «Свои? Ребята из города? Нет, это не свои…» Слышен разговор, немецкая речь… Саша — к печке, где лежали гранаты. Снаружи, наверно, несколько человек налегли на калитку, с треском сорвали запор. Саша успел сунуть в карман гранату, другая осталась где-то в тряпье на печке. Хотел было открыть люк в подпол и юркнуть вниз, но вспомнил, что подземный ход, который он рыл осенью, так и остался незаконченным.

В сенях тяжело скрипели половицы. Дернули за ручку дверь и сразу же, сорвав крючок, в избу грузно ввалились несколько человек. Саша уже пригляделся в темноте: это были полицаи. Он отскочил к окну, выхватил нз кармана гранату.

— Сдавайся! — хрипло, перебивая друг друга, закричали полицаи.

— Комсомолец не сдается! — крикнул Саша, взмахнул над головой гранатой и, швырнув ее в полицаев, спрятался за печку.

Но взрыва не последовало.

Испуганно загалдев, полицаи попятились, сшибая задних. Caшa стремительно бросился от печки к окну, вскочил на лавку.

— Сдавайся! — еще раз закричали полицейские, видимо опасаясь подойти ближе. У кого-то из ннх в руках блеснул револьвер. Но в этот момент Саша схватил со стола лампу, бросил ее в полицейских и, воспользовавшись их замешательством, сильным ударом вышиб раму и спрыгнул в закоулок.

После разговора с Сашей Егорушка долго не мог заснуть. Кружилась голова от нахлынувших дум, одолевало нетерпение — скорее бы утро.

«Что-то делает теперь Саша? — подумал он. — По-прежнему он такой же нетерпеливый, горячий. Так и рвется… А товарищ он хороший, верный…» Невольно вспомнились Егорушке недавние годы детства… землян ка… коммуна горцев… Как во время одной из встреч на большаке с завыркинцами Егорушка попал в сильные и цепкие руки Фильки Сыча и ему грозила бесславная участь стать пленником завыркинцев.

«Сашка тогда меня выручил… — думал Егорушка, вспоминая пережитое. — Вовремя он тогда с ребятами на выручку подоспел и меня отбил… За своих, бывало, он душу отдаст».

— Ложись спать, полуночник!.. — ругала Егорушку мать, но он не спешил.

«Наверно, Саша топит теперь печку, — пришло ему в голову. — Как бы со стороны дым не заметили? Надо посмотреть».

Накинув пиджак, Егорушка вышел на улицу. Вглядываясь в темноту ночи, он заметил людей, молчаливо и быстро шагавших по дороге к Сашиному дому. «Полицаи…» — похолодел Егорушка.

Присмотревшись, он увидел, как полицаи и солдаты стали окружать избу, маскируясь в кустах. Егорушка быстро перемахнул через плетень, подкрался ближе. Он слышал, как полицаи вломились в калитку, зашумели в сенях. Ползком он пробрался еще ближе. В это же время звякнула калитка у дома, где жила Зина. Услышав голоса, она тоже выскочила на крыльцо, охваченная необъяснимой тревогой за Сашу. И Зина и Егорушка слышали, как загремела выбитая рама, звеня, посыпались осколки стекол. Сразу же прозвучало несколько коротких сухих револьверных выстрелов. Егорушка увидел, как караулившие у дома полицаи и гитлеровцы сшибли Сашу с ног, навалились на него и, скрутив руки, повели по дороге к мосту.

Возле дома Чекалиных все еще суетились солдаты. Очевидно, они еще кого-то искали.

Егорушка стоял у плетня, судорожно вцепившись в прутья. Ноги у него дрожали, в горле пересохло.

— Выдали Сашу… Схватили Сашу… — беззвучно шептал он, не зная, на что решиться. Идти за Сашей, он понимал, бесполезно. Что один сделаешь? Чем поможешь Саше? Бежать к ребятам — но они дома, уже спят, наверное. Надо стучаться.

Он не заметил, что невдалеке стоит девушка в сбитом платке, в коротком жакете, в валенках… Это была Наташа. Как ни спешила она, ни бежала, было уже поздно. Она видела, как Саша вышиб раму и, выскочив в окно, упал. Потом быстро поднялся и, прихрамывая побежал, но один из полицаев снова сшиб его с ног. Она видела, как Саша рвался, как били его, потом, скрутив руки, повели. Она все видела.

Кругом была темнота. Только снег неясно белел на земле, на крышах домов, на деревьях. Наташа тоже не заметила Егорушки, который, согнувшись, поплелся по саду. Слезы душили ее. Упав на землю, она плакала от отчаяния, от жалости к Саше, от сознания своего бессилия…

Долго лежала Наташа возле плетня, пока холод от мерзлой земли не привел ее в себя. Слез уже не было. Воспаленные глаза высохли.

Закутав голову платком, спотыкаясь, Наташа поплелась обратно в город. Она слышала, как на селе протяжно завыла чья-то собака. Потом прозвучал выстрел, и собака замолкла.

Это в доме стариков Чекалиных, словно почуяв, что произошло, выл Тенор, пока вышедшие из избы фашисты не пристрелили его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.